Евгений Попов

Вещный мир провинции. "Тарусские" акварели Бориса Мессерера

Мне, признаться, поднадоело это некогда новое искусство, возникшее на радостях того, что большевики, как электрон, перешли на какой-то другой уровень, и теперь, вместо того чтобы писать картины, можно, раздевшись догола, лаять собакой, но именоваться художником; можно рубить топором иконы, публично заниматься онанизмом или резать свиней и баранов в бывшем Манеже, который, не исключено, что и от этого тоже, сгорел — не выдержал такой эмоциональной нагрузки. Я, разумеется, не о мэтрах концептуализма говорю. Они-то — настоящие художники, умеющие, кроме всего прочего, просто РИСОВАТЬ, да к тому же заплатившие за свое свободное существование при “развитом социализме” высокую цену, порой — непомерную. А сейчас таковых кабаковых-булатовых-приговых тьма и тьма, и это ужасно скучно, потому что у многих нынешних творцов успеха в глазах не светоч разума горит, а волчьим светом сияет доллар, евро или крепнущий рубль, который приносит на алтарь моды убогая новая буржуазия, потому что ее так научили в глянцевых журналах и на тусовках.

Все эти достаточно спорные мысли возникли у меня во время посещения выставки “тарусских” акварелей художника Бориса Мессерера, развернутой в стенах журнала “Знамя”.

Мессерер — признанный мэтр живописи и графики, сценограф легендарных спектаклей Большого, МХАТа и “Современника”, авангардист, создатель инсталляций — на сей раз выступил в скромной роли созерцателя и медиатра неброской красоты срединной России, где все еще, как ни странно, шумят дубравы, текут реки, живут, умирают и рождаются люди, столь же далекие от мишуры жизни, как песня загулявшего рыбака от третьей редакции нашего Гимна. “Параллельное рисование”, “культура графики, основанная на пространственном ощущении”, “касание предметов и среды” — все это рабочий сленг художника, на мой взгляд, слегка даже стесняющегося этой своей новой импрессионистской простоты, столь далекой от расхожих представлений о реализме, зачастую воспринимаемом теперь лишь с предлогами “соц” или “гипер”.

Вот этот вещный мир провинции, воссозданной Борисом Мессерером: деревья, дома, заборы, церковь, лодки на берегу, весенняя, летняя и осенняя небесная синева, сады и палисадники, каменная лестница, заброшенный сквер, кладбище, окоём, вечность. И все это акварельно размыто, все это — в тумане, чуть-чуть “не в фокусе”. И устье реки Таруски, впадающей в Оку, и виды древнего города в сторону Велигожа ли, Поленова, и Соборная площадь, и даже улица, носящая почему-то имя Декабристов.

А еще — натюрморты, а еще — изумительные “тарусские” портреты великой поэтической женщины Беллы Ахмадулиной, раскрывающие какие-то новые параметры ее мерцающей глубины и таинственной многомерности. Все совпало: двадцать лет назад Ахмадулина создала в Тарусе один из лучших своих циклов “Сто первый километр”, стихи из которого давно стали классикой и где ее изысканная лексика сочеталась с народной “некрасовской” звукописью. Осмелюсь предположить, что новые работы Бориса Мессерера тоже обладают магической силой того подлинного искусства, по которому вечно тоскует человеческая душа вне зависимости от того, “какое, милые, у нас тысячелетье на дворе” и кто в настоящий момент числится главным — в стране и ее культуре.