Евгений Сидоров

Наталья Крымова. Имена

О театральной прозе Натальи Крымовой

О Наташе Крымовой я услышал впервые в 1962 году.

В “Московском комсомольце” литературным секретарем служил Борис Евсеевич Иоффе, личность довольно колоритная, завзятый театрал, гитисовец и преферансист, холостяк, любитель юных журналисток. Он беспощадно правил перед засылкой в набор наши несовершенные заметки, придавая им стандартную грамотность и доморощенный блеск. В сущности, мы все ему обязаны, его школа для начинающих журналистов была очень полезна. Так вот, молодая Наталья Крымова для Б.Е. Иоффе уже тогда была эталоном театрального критика, и именно он восторженно обратил меня к ее очеркам и рецензиям, печатающимся в журнале “Театр”.

Разумеется, она была не одинока. Театр, кино, литература хрущевской “оттепели” нуждались в освещении и осмыслении. Целая плеяда критиков завоевала авторитет у читателя, за их выступлениями следили, их работы обсуждали в профессиональной среде. Назову Инну Соловьеву, Веру Шитову, Марка Щеглова, Майю Туровскую, Игоря Виноградова, Владимира Лакшина, Станислава Рассадина.

В дальнейшем, много лет спустя, судьба свела меня с Натальей Анатольевной на поприще совместной общественной работы в бюро критиков Союза писателей Москвы. Ее литературная одаренность замечательно гармонировала с тем, что Пришвин называл “творческим поведением”. Надо напомнить, что время (вторая половина семидесятых) уже было смутное, и печально знаменитая дискуссия в ЦДЛ “Классика и мы” наглядно это продемонстрировала. Анатолию Васильевичу Эфросу “патриоты”-антисемиты кричали из зала: “Не трогайте русских классиков! Уезжайте на свою историческую родину!..”. Наташа в эти годы была совестью нашего маленького сообщества, противостоящего набирающей силу ксенофобии в писательской среде.

Характер у нее был несгибаемый. Внешне спокойная и немногословная, она несла в душе темперамент правдоискательства и не поддавалась никаким конъюнктурным колебаниям. Ее отличали ум и доброжелательность, отменный вкус и строгая верность нравственно-художественным принципам, выработанным с юности. Ей удавались и проблемные театральные очерки, и портреты мастеров театра, и краткие рецензии. Чего она не любила, так это резко отрицательных отзывов на спектакли; посредственность она, как правило, просто отодвигала от себя, не удостаивая литературно-критическим вниманием. Зато с какой тщательностью и требовательной любовью она писала о мало-мальски талантливом явлении театральной жизни. Она была строителем, созидателем по натуре, замечательным просветителем — амплуа, почти исчезнувшее в наши дни.

Точно так же современные театральные обозреватели чураются такого важного элемента жанра (идущего еще от В.Г. Белинского) как воссоздание в печатном слове образа спектакля, описание конфликта (если пьеса новая, малоизвестная), художественного оформления, костюмов, музыки, всякого рода деталей, вплоть до реквизита, когда это необходимо для режиссерской цели. Читая Крымову, всегда видишь, что происходит на сцене, и это подробное описание очень важно для будущих историков театра. И, конечно, в центре картины — всегда современный актер или режиссер, главные герои крымовской театральной прозы.

Сорок лет жизни советского театра предстают перед нами. Привлекает широта обзора, где есть территории любви: Грузия, Эстония, Латвия, Литва. И рядом — шекспировская Англия, Чехия, Венгрия… Понять другое, обнять его своим заинтересованным и глубоким вниманием — без этого нет Крымовой, ее укорененности в классической традиции русского интеллигентского сознания. В этом же духе она воспитала немало учеников; очно — как преподаватель ГИТИСа — и заочно: своим пером и жизненным примером.

Трехтомное собрание статей и очерков дает достаточно полное представление о ее многолетнем служении искусству театра. Но не только театра. Диапазон ее интересов был гораздо шире. Достаточно перечитать статьи о Марке Бернесе и Юрии Никулине, об “Алмазном венце” Валентина Катаева. Эпиграфом к жизни Наташи в профессии (тут я сознательно повторяюсь) можно поставить ее же слова из очерка об итоговой книге Сергея Ермолинского: “Писатель в России всегда и неизбежно оказывался не только перед выбором того или иного способа художественного сочинительства, но перед человеческим и гражданским выбором. Поэтому и общий стиль литературы (при всей разности индивидуальных стилей) — это стиль поведения в слове и в жизни”.

Неуклонно следуя этому принципу, Крымова разворачивает перед нами щедрое изобилие характеров и судеб. Именно ей принадлежит заслуга реального открытия для русского читателя и зрителя прибалтийских театров Каарела Ирда, Вольдемара Пансо, Юозаса Мильтиниса. Ее привлекают лучшие спектакли Георгия Товстоногова, Олега Ефремова, Бориса Равенских, Леонида Хейфеца, Льва Додина, Петра Фоменко, Анатолия Васильева, выдающиеся роли Николая Симонова, Игоря Ильинского, Верико Анджапаридзе, Михаила Ульянова, Людмилы Фетисовой, Иннокентия Смоктуновского, Донатаса Баниониса. Точные разборы чеховских постановок немецкого режиссера Петера Штайна можно считать образцовыми в своем роде.

Начиная с известной статьи “Кризис “бытовой режиссуры”” (1960) Крымова упорно гнет свою линию: театр для нее (мхатовки) — не бытовая “тоска”, не игра в правдоподобие, а искусство высокой и тонкой условности, завещанной, кстати, не кем иным, как К.С. Станиславским. Критик доказательно демонстрирует мхатовские штампы, новую “театральщину”, весьма далекую от истинного постижения человеческой души и ее художественного воплощения на театре. Тяготея по воспитанию к театральному реализму, к мхатовской школе, условно говоря, к “Современнику”, Крымова совершенно свободна от какого-либо сектантства и всегда отдает должное другой традиции, идущей от В.Е. Мейерхольда, Е.Б. Вахтангова и по-своему воплотившейся в спектаклях Юрия Любимова.

Пожалуй, мало кто из наших критиков театра так хорошо понимал природу художественного слова на эстраде. Замечательная книга Крымовой о Владимире Яхонтове не вошла в настоящее издание. Но здесь есть заметки о Дмитрии Николаевиче Журавлеве, о других актерах, сольно выступающих на концертных подмостках. Критика привлекал радиотеатр — незабываемые голоса Ильинского и Бабановой звучат в ее “переисполнении” как живые.

“Надо написать о наших учителях. Написать нежно”. И Крымова пишет о своих учителях нежно и увлеченно. О Павле Александровиче Маркове. О Марии Осиповне Кнебель. Об Алексее Дмитриевиче Попове. О тех, для кого “долг есть содержание жизни”. Будь моя воля, я бы сделал эти страницы обязательным чтением в наших творческих вузах.

В сочинениях Крымовой ощущается протяженность отечественной мысли о жизни и искусстве. Почва и судьба, по счастливой пастернаковской формуле, дышат в этих текстах, придавая им значительность не отклика, не культурного эха, а самостоятельного голоса очевидца и летописца театральной эпохи.

Читая Крымову, еще раз понимаешь, что красота критики — в точности ее смысла. Наташа не чуралась образности в слове, но превыше всего ценила именно точность суждения, лишенную как литературных украшений, так и броских афоризмов.

Особо следует сказать о работе Крымовой на телевидении. Много лет она была ведущей цикла “Любите ли вы театр?”, создала несколько телепередач о Владимире Высоцком. Нынче наше телевидение почти утратило свой просветительский пафос. И дело здесь не только в культурной политике, но и в личностях, в уходящей натуре. А какие были корифеи — Д.С. Лихачев, Юрий Лотман, А.М. Панченко! Теперь таких, пожалуй, и не сыщешь.

Наташе был присущ еще один талант — талант дружбы. Близких друзей было немного, но они прошли через всю сознательную жизнь: Михаил Туманишвили, Сергей Юрский, Адольф Шапиро. Когда Крымова писала о них, ее почерк становился строже, но всегда подспудно ощущалась глубоко личная причастность автора к сюжету. Она могла перехвалить скорее дальних, чем близких; это чувство хорошо знакомо настоящему честному критику, когда он пишет о своих современниках.

Она была женой А.В. Эфроса, и я уверен в ее большой роли в творческой судьбе этого художника. Думаю, что ум Наташи помогал музыкально-импровизационному таланту Эфроса. Помогал формировать целое: роль, спектакль, жанр.

Вспоминая и перечитывая Наталью Анатольевну Крымову, отчетливо понимаешь, что такие люди — большая редкость. Жить с ними рядом — и радость, и ответственность.