|
|
|
Юлий Гуголев
Впечатления из другой области
Об авторе | Юлий Феликсович Гуголев родился 13 декабря 1964 г. в Москве. Окончил медучилище и Литинститут. Работал на “Скорой помощи”, сотрудничал как сценарист и редактор с телекомпанией НТВ, печатал стихи в ж-лах и альм.: “Третья модернизация”, “Юность”, “Митин журнал” (напр., № 57, 1999), “Эпсилон-салон”, “Знамя” (1998, № 2), “Окрестности”; переводы — в ж-ле “ИЛ”. Выпустил кн. стихов: Полное. Собрание сочинений. М., “О.Г.И.”, 2000, Командировочные предписания. М., 2006. В настоящее время работает в региональном представительстве Международного Комитета Красного Креста в РФ. Живет в Москве.
Исповедь
1
“— Ну, так что мы будем с вами делать?! —
спрашивал меня святой отец. — A…?”
Дайте, я скажу, как было дело, —
что меня вообще так угораздило, —
и ведь надо ж, перед самым праздником, —
я ж сперва не знал, куда мне деться:
выпала мне вдруг командировка, —
между прочим!
ничего серьёзного!
у людей серьёзнее бывали! —
так сказать, в заоблачные дали, —
в направленьи гордого, седого,
северного, солнечного, грозного, —
ну, зачем указывать точнее, —
вам-то что? Казбека ли, Эльбруса? —
важно, что — восточнее Ростова,
Ставрополя, главное, южнее;
главное, чтоб все пришли домой.
Дело было нынешней весной.
Отмечал, не праздновал я труса,
так что на неделе на Страстной
взял да и отправился на исповедь —
(где ж тут трусость? согласитесь, чисто ведь
здравый смысл, подернувшийся ленью?) —
и молился — истово? — не-истово? —
“Господи, по щучьему веленью…
Господи, ах, боже, боже мой…”
Был ли мой порыв богоугоден?
Всё ж надеюсь; хоть на всяких войнах
я пригоден лишь к нестроевой, нах…
В мирное-то я вобще не годен.
В армии я даже не служил.
Говорю об этом между прочим
потому, что строгий иерей
зыркал, как святой, но всё же отчим;
одного из сказочных старшин
мне напоминал святой отец, —
тех, кто хоть и мог на арамейском,
но предпочитал всё ж на армейском
строить и гундосов и чмырей.
Видно, пастырь знал своих овец.
2
Подозвал. Пошёл я, спотыкаясь
и, одновременно, семеня
на манер испуганной левретки,
но решил, при всём честном народе я
всё скажу, и слышат пусть меня
слишком близко вставшие соседки:
“Mea culpa! Извиняюсь, — каюсь!
Мой любимый грех — чревоугодие,
без него мне не прожить и дня,
от него я нынче отрекаюсь!
Мало того, есть ещё условия,
буду соблюдать и их отныне я,
откажусь от гнева и уныния,
сребролюбия, гордыни, празднословия.
Коль не прекратим собой являть
небреженье службой и молитвой,
нас за это перед главной битвой
могут не призвать, — комиссовать!
Сроки ж настают! Уже борьба
достигает своего предела!
Ну, а нам-то что же, нет и дела?
Суеверие, кощунство и божба —
вот что многих занимает нынче!
Пагубна для нас сия стезя!
Вот уже написан “Код Да Винчи”!
Ничего откладывать нельзя!
Кровь Христова и Христово тело!..”
Я чуть не залаял под конец.
Сам себя я как-то стал накачивать
и уже не мог остановиться:
“— Надо жизнь бесовскую заканчивать!!”
“— Ну, так что мы будем с вами делать?! —
вновь переспросил святой отец. —
Будем человеком становиться?!”
* * *
1
Можно ехать, замышляя
вновь из этих мест побег,
Эльбрус смутно узнавая
(Эльбрус — там, а тут — Казбек),
можно выдумать до кучи,
песнь черкеса ль, казака,
чтобы пелось в ней про тучи,
грозовые облака,
про — “какой закат багровый”,
про — “какой расклад херовый”,
я не пробовал пока,
если хочешь, сам попробуй
спеть о местных наворотах:
кто забрал? кого берут?
чьё же там лицо под маской?
И про надпись на воротах
белой краской: “Здесь живут
люди”, просто — “здесь живут”.
Чисто — надпись, белой краской.
2
За деревьями-кустами,
за машиной или из, —
после нашего проезда
через двадцать, что ль, минут, —
как отметить это место —
песней-танцем? птицей-танком? —
чтоб запомнились с тех пор мне:
сорок семь чуть тёплых гильз,
и кто в форме,
кто в гражданском, —
с помутневшими зрачками,
да, вот здесь, да-да, вот тут, —
чё вы сразу напряглись?
Мож’т, кого другого ждут...
Может, ищут встречи с нами...
* * *
Когда в день Страшного суда,
помимо всего прочего,
они нас приведут сюда
с соизволенья Отчего,
мы все почувствуем сильней,
что небо кажется синей
в пустых глазницах окон.
Мы все воскликнем: Оба-на!
А кем тут всё раскопано?
И кто тут кем закопан?
Любому — ангел-археолог
ответит: Сам подумай, олух, —
в грустных и весёлых
городах и сёлах.
* * *
До полуночи секунды оставались.
В общем-то, я мог поймать машину.
В то же время мог и на метро сесть.
Матеря кого-то или что-то,
с виду неприятные мужчины
сдержанно в багажнике копались,
ковыряли где-то под капотом.
Видно, что им было не до смеха.
Полночь. Роскошь. Ну, какой тут смех.
Ближний говорит, да тут же трос есть,
я же на тросу могу уехать!
А ему в ответ на это дальний:
— Слушай, блядь, ты странный человек...
— Почему я странный? Я — реальный!
Тбилиси, 9 апреля, 2003 г.
Мы так давно, мы так давно не отдыхали.
Мы так, действительно, давно не отдыхали:
харчо, кубдари, абхазури, пхали,
мужужи, гочи, чкмерули и хинкали.
Могу ещё перечислять. Не стану!
А после обеда настала весна.
Солнце пригрело
гирлянды носков и пелёнок.
Куда ни посмотришь, — по направлению к свану,
к мингрелу,
видишь каких-то
два-три десятка вечнозелёных,
вай ме,
ну, их-то
вид узнаваем:
ели... ну, пихта...
короче, сосна.
Вечнозелёных два-три десятка, —
так, не лесочек,
но чувствуют, чуют,
где тот топорик, где тут лопатка,
и если танцуют, то не вприсядку,
скорее лезгинку, —
тянут мысочек,
всё ещё держат спинку.
* * *
Леониду Виноградову
Попьём-м
8-го марта
с бабьём-м
8-го марта
попьём-м
8-го марта
с бабьём-м…
(такая мантра)
V Баллада Тверской области
Ане и Маше Карельским
Когда это было? В какой стороне?
Теперь уж сказать мудрено.
И цифры и буквы у нас на стене
От времени стёрлись давно.
Т. Габбе. Город мастеров
В сопровожденье весёлых друзей
брат воротился с охоты.
Он обратился к сестрице своей,
дескать, нам выпить охота.
Брату сестра отвечает: — Изволь,
выпить желаешь коли,
сам обеспечивай алкоголь.
Нет у меня алкоголя.
Наскоро выпив весь братнин запас,
гости воскликнули пылко:
— Братнино выпито, значит, сейчас
сестра нам поставит бутылку!
Брату сестра замечает: — Кретин,
выпить хотят они коли,
сами пусть-дуют они в магазин.
Нету у нас алкоголя!
“Что ж, из-за водки с сестрой воевать?
— С нами ж пила она, ела.
— Как понимать нам её мотива(ть) —
ции? — Что она там, одурела?”
— Лишнего наговорила в сердцах,
а вот подумай, не мы ли? —
мы — одевали тебя в пух и прах!
Мы тебе верно служили!
Мы ж утончённые, как соловьи,
просто чуть-чуть не хватило, —
что же ты прячешь заначки свои...
— Нет алкоголя, мудила!
Думает брат: — Разрядил я ружьё
по возвращеньи с охоты,
значит, могу попугать я её, —
бить-то её неохота.
Вот уж ложится ладонь на цевьё.
Нет бы проверить ещё раз.
— Значит, могу попугать я её!! —
брат повторил уже в голос.
Вот он нарочно краснеет, орёт,
жилы вздувая на вые,
а указательный палец кладёт…
да, — на крючки спусковые.
Вот он кричит: — Застрелю, сука-бля!
Слышишь? Стреляю, бля-сука!
Как он потом пояснял: “токо для…
ну, чтоб была ей наука…”
Выстрел раздался. Стоит брат в дыму,
и говорит удивлённо:
— Чё-то я тут ни хера не пойму.
Что ль я не вынул патрона?!.
Хлынула сестрина кровь в три ручья.
Гости откланялись вскоре.
Грозного не выпуская ружья,
братец рыдает: — Ой, горе!
Всё он про горе твердил да беду,
жилы вздувались на вые…
Когда это было? Да в прошлом году,
и было отнюдь не впервые.
А ведь могла, промеж нас говорят,
и не случиться беда-то…
Сёстры! Когда б ни явился ваш брат,
слушайтесь нашего брата.
VII
Полноте, батюшка, что ж мы всё кружим по лесу:
то поглядеть муравейники, то к водоёму.
Я... запыхался я, я уже меньше по весу,
дико помыслить, я уже уже по объёму.
Три часа кряду я пробыл в объятьях природы,
носом дышал, выдыхал через рот, наслаждался.
Все эти заросли, поросли, чёртовы бороды, броды
я уже видел; достаточно, батюшка, сжалься.
Я уже знаю на вкус эту завязь и супесь.
Я уже вижу в гробу эти воды и почвы.
Что же... куда же мы прёмся, раззявясь, насупясь?
Не к магазину ль? Не к станции? Может, до почты?
Батюшка, правда, а что б не пройтись нам до почты?
Или до станции? Лучше всего к магазину...
Я улыбаюсь так лишь потому, что точь-в-точь ты
сделал похожим меня на Джульетту Мазину.
Я и не чаял, что заживо выберусь к людям.
Мне уж мерещатся дочки владыки лесного.
Я ведь не знал, что так долго мы странствовать будем,
я же ни спичек не взял, ни ножа, ни съестного.
Нет ни глотка, ни кусочка, ни даже окурка, —
Батюшка, что ты! Я носом вдыхаю, — при этом
грязь непролазная, — скажем вот, “Литературка”
раз в неделю доходит, и то лишь по средам.
Может, на почту?.. А то ни газет, ни конверта...
Что ж ты, не видишь, родимый, куда нас завёл ты!
Ветер в листве? Ну, а то я не слыхивал ветра!
Вётлы седые? Да что ты, какие там вётлы!
И не объездчиком, всё норовят почтальоном
или обходчиком выглядеть, даже завмагом, —
машут приветливо, но не в наряде зелёном,
слишком приветливо машут, — с каким-то замахом.
|
|
