Александр Агеев

Вечно у нас хоронят какую-нибудь большую и красивую идею и очень любят с публичным шумом забивать в ее гроб последние гвозди. А идеи, хоть ты тресни, умирать не хотят, ворочаются в своих гробах и, немножко отлежавшись, прорастают из жирной кладбищенской почвы причудливыми кустами-мутантами — вроде бы совсем не то, что хоронили, но как похоже!

Что мы там похоронили за последние полтора десятка лет? Советскую власть, марксизм, коммунизм с социализмом, великую русскую литературу по соседству с великой русской интеллигенцией, потом демократию долго уговаривали без сопротивления отойти в мир иной. И все какая-то незавершенка получается: вот закопали вроде бы марксизм, гвозди прилежно забили, ан нет — опять эту заразу завезли к нам с Запада всякие левые интеллектуалы, и наша околополитическая и окололитературная молодежь, не читавшая Плеханова и Мартова, быстро забывшая Булгакова и Бердяева, приняла этот импорт на ура. Понятно, конечно, что марксизм не догма, а гробокопательство — при удаче — хороший бизнес, но — дежа вю, господа, то бишь явный признак психологической усталости культурного сословия.

Притом ведь каждые похороны идеи — публичное действо, ритуал, обряд, плавно трансформирующийся в многословное ток-шоу сразу на множестве площадок. Бездна серьезного народа занимается тонкостями обряда, его протоколом и прочей жреческой деятельностью. Во-первых, хоронить или не хоронить, во-вторых — на каком кладбище, в третьих — отпевать или не отпевать, в-четвертых, кого звать, кого нет, и кто более достоин произнести надгробную речь, и так далее.

Пожалуй, последние по времени долгие и подробные похороны (пять “по” в одной полуфразе, и шестое в скобке!) — это похороны либерализма. Точнее, пока еще переговоры заинтересованных лиц на предмет нюансов. Начались в 1998-м, сразу же после дефолта, чуть продвинулись после 11 сентября 2001 года, но так и продолжаются по сей день в вялотекущем режиме.

Одна из последних реплик в переговорном процессе — два материала в журнале “Нева” (2005, № 11). Беседа известного публициста Леонида Жуховицкого с Н. Жаворонковой под обнадеживающим названием “Апокалипсис либеральной идеи еще не наступил” и фрагментарная статья Александра Кабакова “Горькие заметки”. Два достойных человека вроде бы против похорон любимого ими с ранних лет способа мысли и списка ценностей, однако публицист Жуховицкий прямолинейно тверд, а прозаик Кабаков находится в мучительном процессе переосмысления своих прежних взглядов.

С Жуховицким очень все просто — нет у него никаких сомнений. Он даже либерально попустил своей визави назвать беседу с ним несколько диковато — ведь “Апокалипсис идеи” вообще-то можно перевести с греческого только как “Откровение идеи”. Но, может быть, в этом как раз и заложена сермяжная правда, и речь не о том, что либеральной идее пришел полный конец (в этом смысле — конец и Страшный Суд — обычно употребляют слово “апокалипсис”), а о том, что “откровения” по поводу либеральной идеи еще не было и все у нее в будущем?

Повод для размышлений беседующих — очередной теракт (уже подзабытый, на фоне множества других, — в лондонском метро). Ну и натурально, дама спрашивает, не рушатся ли в связи с этим все либеральные ценности. Жуховицкий отвечает, как отличник боевой и политической подготовки: “То, что международный терроризм наступает, и то, что цивилизованные страны должны достойно встретить вызов, — совершенно бесспорные факты. А то, что в связи с этим наступил крах либерализма, — лично для меня — столь же бесспорный анекдот. Говорить о мягкотелости либерализма могут, вероятно, люди, убежденные в том, что по улицам русских городов бродят медведи — уровень достоверности примерно такой же. Либерализм — это система взглядов и ценностей, согласно которой интересы и права человека — основа общества. Это строй, при котором государство служит обществу и народу. Это порядок и традиция, при которых перед законом все равны, а законы строго исполняются”.

Каюсь, — на подобные вопросы мне самому множество раз приходилось отвечать точно такими же стандартными словесными блоками, по смыслу очень близкими к хрестоматийному “Волга впадает в Каспийское море”. Она, конечно, впадает, хотя оно и не море вовсе, а озеро, и потом надо же это увидеть хотя бы мысленно и описать для неверующих, как именно роскошно она туда впадает — на сколько рукавов разделяется, какие там непролазные камыши и свирепые комары, какие осетры и белуги, какие хитрые браконьеры и какой доблестный рыбнадзор.

Но большинство практикующих до сих пор приверженцев либеральных идей чувственных картинок не любят и невыразительно твердят по катехизису: “Не надо думать, что либерализм — синоним мягкотелости. Это жесткий режим, который, следуя закону, на военное нападение отвечает военным нападением. Но поскольку в демократической стране законы строго соблюдаются в отношении всех граждан, то такие шаги народ поддерживает”.

Одну, впрочем, хорошую и наглядную картинку в защиту либерализма Жуховицкий дает в этой беседе — речь об Англии времен Второй мировой: “Во Второй мировой войне до самого конца участвовали три великие европейские державы: гитлеровская Германия, сталинский Советский Союз и либеральная Великобритания. Либеральная настолько, что прямо во время войны проводила очередные выборы. Каков же итог войны? Несколько веков назад мудрый российский политик написал слова, недавно повторенные А. Солженицыным: “Цель государства — сбережение народа”. Так вот, во время той страшной войны либеральная Англия потеряла 300 тысяч своих граждан. Тоталитарная Германия — в 30 раз больше, 9 миллионов человек. Тоталитарный СССР — в 90 раз больше, 27 миллионов. Так кто же в страшный для Европы миг оказался слабаком?”.

Не бог весть что, но все-таки не прописи. Ведь в чем извечная слабость либеральной пропаганды (если ее вообще можно назвать пропагандой) — в том, что у борцов за свободу и права личности в голове прочно засело “а как же иначе?”, то есть они с трудом представляют себе, что на свете существуют многие миллионы людей, для которых либеральные ценности неочевидны, гораздо выше стоят ценности родовые, племенные, национальные, коллективные, и на чисто рациональном уровне их не переубедишь. Либералы любят свободу, но как-то холодно, без драйва, и эта прохлада всегда чувствуется в их писаниях. А когда от писаний они переходят к конкретным делам, рациональная прохлада и профессиональное нечувствие самого тела жизни доводят их, бывает, до “убийства по неосторожности”. Либерализму не хватает детской непосредственности, он смолоду стал слишком “взрослым”, безвременно постарел, тогда как его противники (ну сколько можно, думают либералы, ведь все уже доказали) поднимаются на нечистой романтической волне и утверждают — правда, ненадолго — верховенство натуры над культурой.

Не знаю, что тут делать. Стилистику либеральную менять — недостаточно. Ментально преображаться — чревато отдачей первородства и размыванием свода базовых ценностей. Стать маргинальным духовным орденом — чушь собачья, та же измена самому принципу свободы. Ну, подумаем еще.

Вот и Александр Кабаков думает — его “Горькие заметки” есть, в сущности, список его претензий к настоящему на фоне его юных мечтаний о будущем. Описан, собственно, процесс превращения “либерала просто” в “либерального консерватора” — массовый, между прочим, процесс. Посылка такая: “В одной нестройной, но тесной колонне оказываются вожди и приверженцы левых движений любого толка и актуальной культуры любого направления, борцы за вечно ущемленные национальные интересы и за права человека в ущерб его же обязанностям, рыцари социальной и межгосударственной справедливости любой ценой, верующие в необходимость истребления других верующих и не верующие ни во что, кроме собственного неверия… Каким-то необъяснимым образом все они смыкаются и образуют гигантское ополчение, на знамени которого написано слово, любимое жрецами современного искусства, — “Деструкция”. А противостоит этому объединенному отряду агрессивных почитателей хаоса робко топчущаяся на месте всемирная толпа тихих, законопослушных, работящих обывателей, с безнадежным ожиданием глядящая на своих лидеров — нерешительных, неумелых и, главное, вечно испуганных предстоящими выборами”.

Ну так вот, в “горьких” своих “заметках” Кабаков и говорит всякой “Деструкции” свое писательское “нет”. “Нет” всевозможным “меньшинствам”, борцам за независимость, геям и лесбиянкам, приверженцам политкорректности, былому олицетворению свободы — Соединенным Штатам, что особенно трогательно прописано: “И вот прошли, как пишут в романах, годы. Нет — и, уверен, никогда уже не будет — той советской власти, с тотальным контролем частной жизни, с парткомами и выездными комиссиями, с дефицитом и всеобщим лицемерием, с не знающей исключений и параноидально подозрительной цензурой, с полной милитаризацией отечественной экономики и поддержкой террористов по всему миру… А Америка есть — и обнаружилось, что это совсем не та страна, которую мы так любили за ее свободу, уважение к человеку, за ее нажитое трудом и умом богатство, за ее вольную культуру. Потеряв безусловно отвратительного врага в виде советского коммунизма, Америка стала суетливо искать других врагов, и они быстро нашлись. Сначала это были все те же террористы, и казалось, что все правильно и справедливо, это наши общие враги, теперь мы вместе. Но постепенно стала проясняться истинная ситуация: Россия, пусть и не коммунистическая, никак не нужна Америке в качестве друга или хотя бы постоянного союзника, идеологическое согласие не главное, наступательная геополитика важнее”.

Ну, думаешь, вольно же было так обольщаться, чтобы теперь такие жалостливые слова говорить вслед былому идеалу: “Извини, Америка, любовь прошла.

Раньше я был на твоей стороне, Америка, потому что хотел добра России, то есть хотел, чтобы коммунистическая напасть кончилась. И в Америке я видел тогда силу, которая поможет нам справиться с этим кошмаром. Теперь я вижу, что Америка не за лучшую Россию, а против всякой. Мы их заботим только как потенциальные соперники, и это не то соперничество, в котором упавшему помогают подняться на ноги.

Мы разошлись — прости, Америка”.

Любящий и расстающийся со своей любовью либерал — это очень трогательно и не очень либерально. Для Кабакова весь комплекс либеральных идей и ценностей (включая образец победившего либерализма), по всей видимости, хранился не в рациональной, а как раз в эмоциональной сфере (“Я любил джаз, Фолкнера, вестерны, Керуака, джинсы, Кеннеди…”), а потому дело не могло не дойти до обиды и распри. Тоже вариант похорон.

Но не надоело ли хоронить?..

Александр Агеев