Анна Кузнецова

Лев Дановский. Слепок. Составление, предисловие: В. Черешня. Послесловия: В. Черешня, В. Гандельсман. Оформление: А. Портнов. — СПб: Петербург — XXI век, 2005.

Изящно изданная, продуманно составленная и оформленная книга избранных стихотворений предлагает увидеть кристаллизацию художественного мира, выходящего из перспективы 70-х, отчетливее проступившего в книге “Пунктирная линия”, уверенно и четко — в книге “Рельеф”. И вот перед нами слепок всего творчества — поэт умер в 2004 году. Жизненный и творческий путь были у него одним, так как он делал предметом поэзии экзистенциальную практику.

Книга о деятельности ленинградского радио в дни блокады, основанная на материалах архива Радиокомитета и воспоминаниях свидетелей, получилась почти остросюжетной. Она рассказывает о реальном вкладе культурной составляющей этого уникального города в дело его обороны.

“Толстые” журналы Петербурга “Звезда” и “Нева” занимают ведущие позиции среди городских журналов — “Москва”, к примеру, сильно уступает им в культурном и художественном уровне. Они давно воспринимаются в ряду центральных “толстяков” общероссийского уровня. Поэтому истории из редакционной жизни “Невы”, рассказанные людьми, в разные годы сотрудничавшими с журналом, — среди них и Борис Стругацкий, и Лидия Чуковская, и Виктор Конецкий, — питательное чтение для всех интересующихся культурной историей страны.

Воспоминания главного редактора петербургского журнала “Нева”, бывшего студентом Литинститута в сталинское время, депутатом в эпоху, когда борьба с привилегиями политической элиты плавно переходила в дележ этих привилегий… Это, наверное, самые занимательные страницы — мемуарные примечания к демагогическим лозунгам рвущихся к власти политиков.

Заметки из литературного дневника, который литератор ведет долгие годы, нежестко циклизованы по тематическому принципу: о любви, о смерти, о языке, о книге, о личности художника…. Исключение — последняя глава “Годовые кольца” — здесь размышления о жизни и литературе идут в хронологическом порядке с 1975 года и являются избранным из одноименной книги 1983 года издания.

“Жизнь складывается по-разному: один ищет небывалое — и находит обычное. Другой живет как будто без особых метаний, а оказывается, что в его судьбе жили молнии. Просто он к ним привык и принимал их за электричество, при котором читают газеты”.

“В 1943 году в обороне под Оршей я был уверен, что не доживу до сорока лет. Однако после войны окончил Полиграфический институт, тридцать девять лет работал в области промышленной и прикладной графики <…>. В 1963 году после разгрома выставки в Манеже я скитался по стране, рисовал, оформлял книги, работал в области внешнеторговой рекламы, создавал фирменные стили Аэрофлота, советских железных дорог <…> к 1983 году я написал уже более тридцати картин и более ста стихотворений, но ни одного еще не напечатал <…>. На восьмом десятке лет все начало получаться”.

Книги Леонида Рабичева эклектичны, рукодельны, трогательно-самодеятельны. Но не потому, что автор не умеет оформить их иначе, о чем нетрудно догадаться, ознакомившись с его автобиографией. Они отражают его мировосприятие, соединяя тексты, зарисовки и фотографии в калейдоскоп фрагментов существования, окрашенных личной эмоцией.

Писательство для этого автора — необходимый ритуал практики существования, помогающий структурировать собственную личность на каждом новом отрезке жизни. Он использует готовые формы стиха на довольно высоком уровне версификации, соединяя их с прозой в едином книжном пространстве. В 12-ю книгу вошли стихи и воспоминания о послевоенном детстве “Кровь, молоко” — умные, интересные, детально прописанные — и литературоведческое исследование о забытом поэте-акмеисте Владимире Нарбуте.

В тонкую книгу с продуманным оформлением собраны три цикла стихотворений 1986—2005 годов. Не слишком хорошо продумано, однако, составление: книжка могла быть значительнее, не попади сюда масса безделок “на случай”, недотягивающих по силе высказывания до лучших стихотворений. Лучшее же вырастает из беглых образов ранних стихов (“где в землю поезда стучат, как в двери”) и проявляется строфами зрелых:

“<…> с Господом Богом игра в буриме” в свободное от других дел время вызвала к жизни и эту тонкую книжицу, в которой нет ничего небывалого, но запоминаются иные зрительные образы и лирические фрагменты: “Переплетенье лент — / зеленых, желтых, синих. / Не вспомню, сколько лет / Как нет тебя красивей”.

Дебютная книжка открывается неподписанным предисловием, где сказано, что автор “уже не только поэт, но эссеист и редактор”... Поэтом эссеисту и редактору стать только предстоит, причем — несмотря на ее явную способность впечатляться и без усилия переводить впечатление в слово — прогноза дать нельзя. Главный недостаток, свойственный большинству начинающих, — неумение отделить необходимое от необязательного и вовремя остановить перо. Но чем человек одареннее, тем выше с него спрос: “заболтанных” находок жалко. “Словно взбивает бабочка / словно подушку воздуха, / тут же в нее падает” — стоп, Марина! Если нет пока сил дать образу неожиданный поворот и вывести тезу с антитезой к новому смыслу — пусть остается трехстишием, не договаривайтесь до банальностей!

Стихи, музыкальный посыл которых дает едва уловимый сдвиг внутри формальной традиционности, принятой автором за канон. Если поэт будет следовать своей внутренней музыке и искать своих собственных смыслов, не навеянных романсовыми или частушечными ритмами, — может выйти из заколдованного круга вторичности, держащей в узде поэтическую провинцию.

Здесь надо говорить отдельное спасибо за каждый элемент творения: за литературное имя, за название книги… Автор предисловия нашел верную формулу этому сборнику: “хорошая сентиментальная книга”. Хорошая — в смысле выдержанной союзписовской благонамеренности, сентиментальная — ну так душевно же: “О России могучее древо! / О родная моя сторона! / Над тобой сатанинское чрево / Высевает свои семена”.

Сборник духовных стихов коллективного автора: на второй странице обложки выложен крест из 95 имен, принадлежность каждого стихотворения определить невозможно. Пояснительная надпись сообщает: “Стихи-свидетельства о пути ко Христу, написанные поэтами Кузнецкого края”.

Книга производит впечатление. При этом на качество версификации как-то не обращаешь внимание. Средневековый канон творчества, когда авторство приписывается высшей силе, а не индивидуальному таланту, таким стихам подходит как нельзя лучше.

“Добрые” рассказы, написанные в каноне “деревенской прозы”, симпатичны наивностью и непритязательностью. Когда читаешь их подряд, сразу за скобки выносится штамп: городской герой, которому в городе скучно, а в деревне почему-то весело. А любопытнее всего оказываются подробности быта.

Вряд ли это проза, скорее — талантливая журналистика. Зарисовки из жизни с акцентами на реальных проблемах, избыточно художественные по форме, но недостаточно значительные как высказывание, способное существовать безотносительно места и времени.

Нехристи здесь — герои положительные. Это люди, от Джона Донна (почему-то) до современного героя, которому снится Донн и его приключения, — понявшие, что Библия — лживая книга, придуманная врагами жизни, чтобы свести нас всех в могилу. А хорошая религия — язычество, молиться и поклоняться надо родной земле. Вот. Такое наивное ницшеанство со славянофильским уклоном, изложенное человеком с мифологическим сознанием и литинститутским образованием. Книга большая, номинаторам премии “Большая книга” советую не пропустить.

Тут снова мистика и мифотворчество, и опять вокруг большого писателя: главный герой — Пушкин. Возможно, русскоязычное ближнее зарубежье так спасает родную культуру — обожествляя ее главных героев.

Дальнее зарубежье занимается обычно проблемами жизни мигрантов в новых условиях. Роман-сатира, неожиданный для поэта — о полукровке, эмигрировавшем в Израиль, служившем там в армии, учившемся в университете… Любопытный, опять же, подробностями быта, но написанный этаким ерническим сказом — впрочем, может, такое кому-нибудь нравится…

Но что точно нельзя делать в наших условиях — и это уже претензии к издательству — оформлять книгу густой подборкой разновременных высказываний об авторе, подписанных только названиями СМИ. Это возможно в западных условиях, когда у каждого СМИ — единственный, купленный с потрохами за большие деньги литературный обозреватель, идентифицирующийся с этим СМИ раз и навсегда и выражающий позицию администрации. Когда же высказывание берется, например, из “толстого” журнала, предоставляющего свои страницы разным авторам для разных высказываний, полемик и споров, а кроме того не покупающих у автора его имя и автономию, — представление цитат без авторской подписи неправомочно и оскорбительно для авторов.

Исторический роман воспитания: нравственные проблемы общечеловеческого характера поднимаются на материале советских 60-х. Школьная любовь, которую учителя сочли “чистой” и которой не стали противодействовать, оказалась половым чувством со всей присущей полу “грязью”, которой густо измазаны взрослые, окружающие этих бедных ребят, которых веселыми не назовешь.

Прочитывая западных современников, замечаешь, что стиль европейских писателей сегодня обеднен предельной экономией средств. Или это мировосприятие цивилизованной Европы за полстолетия так обеднело?

Д’Агата — мастер политического детектива, его Бутлегер (тот, кто укладывает бутылки, в данном случае — кличка), польский аристократ-эмигрант, развозит спиртное по посольствам в Риме. У него есть особенность — ночное зрение. И тайна — кто он на самом деле. Это и узнает сотрудница английского посольства, пойманная в изощренную ловушку, выхода из которой нет даже красавице и умнице: идет битва титанов — сцепились разведки. При ночном обмене СССР и США раскрытыми агентами в римском аэропорту один из них падает мертвым. Бутлегер дает себя арестовать, выдерживает пытки, пока не возвращается домой его похищенная дочь. Заговорил, но ниточки рвутся — пока он молчал, убрали свидетелей. Что с ним делать, никто не знает, — огласка операции по обмену разведчиками никому не нужна — и его просто выдворяют из Италии, а его жена и так хотела переехать к родственникам в Голландию...

До самого конца нельзя понять, кто кукловод, кто кукла. Раскатав длинную экспозицию, писатель ломает сюжет. Дает читателю освоиться — опять ломает, все быстрее и быстрее. А читать скучно. Читаешь только ради информации, только потому, что понимаешь: антураж этих выдуманных перипетий — мир реальных людей, которые вот так живут: без пейзажей, без чувств, без ощущения мистики простой обыденности, которая захватывает больше всех фабульных наворотов, когда писатель способен эту мистику передать.

Западные славяне нам все-таки ближе, хоть и равняются на еще более западные (точнее, юго-западные) образцы: этот роман более всего напоминает “62. Модель для сборки”. Ослабленный сюжет (герой должен деньги, у него разгромили квартиру, и он на протяжении всей книги мечется по Варшаве в поисках двухсот тысяч долларов), подробнейше выписанная фактура быта, переданная с разной эмоциональной окраской — в потоке сознания разных персонажей. На фактуре текст и держится, и все кажется, что он выльется во что-то большее, чем просто текст и просто быт, — увы. Не ставится такой задачи: критический реализм в себе, вариант для бедных.

Коллекционное карманное издание состоит из трех разделов: сначала корпус 154 шекспировских сонетов представлен весь — в переводах разных авторов; потом — подборками отдельных переводчиков, среди которых и новейшие: Роберт Винонен, Григорий Кружков, Аркадий Штыпель; и заключает том — “Венок Шекспиру”: сонеты о Шекспире, начинающиеся пушкинским “Суровый Дант не презирал сонета”.

В двуязычной книге-альбоме поэма-сказка, написанная Мариной Цветаевой по мотивам сказки “Упырь” из сборника Афанасьева, представлена в комплексе связанных с ней событий так, что акцентируется факт многократного перевода ее сюжетного зерна на разные культурные языки. Сюжет движется из жанра в жанр: фольклорная сказка — авторская поэма-сказка — прозаический пересказ; из языка в язык: сама Цветаева перевела свою поэму на французский; из одного вида искусства в другой: художница-авангардистка Наталья Гончарова исполнила иллюстрации к поэме для несостоявшегося французского издания. Есть еще сюжет-спутник: Гончарова стала героиней цветаевского эссе, приведенного здесь факсимильной рукописью.

Дочь драматурга Александра Крона выросла в центре Москвы в театрально-писательской среде послевоенного времени, по настоянию отца избежала участи “околотеатральной девочки” и поступила в Историко-архивный, о чем не пожалела: быть музейщиком оказалось не менее интересно, чем театралом, и мемуары музейного работника получились увлекательнее иных театральных.

Первая часть книги посвящена жизни автора в России; вторая — длительным командировкам во Францию связанным в основном, с герценоведением (А.И. Герцен — основной герой ее профессиональной жизни, начиная с институтской курсовой).

Францию поэт и переводчик Вадим Козовой, по свидетельству жены Ирины Емельяновой, считал второй духовной родиной. Чудом — после шести лет ГУЛАГа за антисоветскую деятельность — и ценой восьмилетнего упорного долбления “железного занавеса” добившись в 1981 году разрешения на выезд для лечения психически больного сына, Козовой стал невозвращенцем. В сборник вошли его письма к жене, оставшейся с младшим сыном в СССР — подробные, “дневниковые”; а также книга избранных стихотворений “Прочь от холма”, подготовленная для французского издания, и перевод поэтического цикла Анри Мишо “Помраченные”.

Книга, посвященная взаимовлиянию культур России и Италии, рассматривает тему с трех пространственно-временных позиций: России Серебряного века и двух послереволюционных локусов: европейской эмиграции и советской России. Автор показывает, что Италия всегда присутствовала в русской культуре как воображаемое, а не действительное пространство: в Серебряном веке — как мечта о прекрасном, в эмиграции — как воспоминание о нем, ибо страна была фашистской; в советской России тема Италии была формой ухода от действительности, внутренней эмиграции. Особое внимание в монографии уделено личности и деятельности искусствоведа Павла Муратова, до своей высылки из России на “философском пароходе” возглавлявшего Институт итальянской культуры “Студио Итальяно”, существовавший в Москве в первые пореволюционные годы (1918 — 1922).

Периодическое издание Академии наук, созданное с целью объединить разноплановые исследования историков русского зарубежья, издаваемые пока сборниками научных конференций, по темам и проблемам. Первый выпуск посвящен РПЦ за рубежом и окружающей ее культурно-идеологической среде.

Редакция благодарит за предоставленные книги Книжную лавку при Литературном институте им. А.М. Горького (ООО “Старый Свет”: Москва, Тверской бульвар, д. 25; 202-86-08; vn@ropnet.ru); магазин “Русское зарубежье” (Нижняя Радищевская, д. 2; 915-11-45, 915-27-97; inikitina@rp-net.ru).