Мария Галина

Жизнь по книге

От автора | 50 лет назад в Англии впервые была опубликована знаменитая трилогия “Властелин Колец”. Феномен Толкина в России возник гораздо позднее.

Года три назад меня пригласили поучаствовать в ролевой игре.

Что такое ролевая игра, я знала весьма приблизительно; собираются люди, переодеваются в странную одежду, называются странными именами и начинают весьма странно себя вести. Как правило, они при этом машут мечами и время от времени говорят непонятное. В принципе так оно и оказалось, хотя применительно ко мне с поправкой — по лени и безответственности я не запаслась соответствующим облачением и потому чувствовала себя неловко. Дополнительный дискомфорт вызывало то, что я оказалась мужчиной.

| Примечание: соотношение мужчин и женщин на ролевых играх — примерно 40 на 60, но активных женских персонажей в исторических романах, космических операх или фэнтези вы найдете не так уж много. Поэтому женщинам часто достаются мужские роли — так называемый “кросс-половой отыгрыш”. Женские персонажи более пассивны, все действие ложится на плечи воинов, героев и магов, иными словами, мужские роли достаются более опытным и активным игрокам, хотя, разумеется, бывают и исключения — я, например. |

Сама по себе игра была весьма камерной — от силы человек пятьдесят, и проводилась в “реальном времени”, то есть игровые события шли в том же темпе, что и обычная жизнь. И по тем же законам — с поправкой на антураж и изначально заданные условия. Поэтому в какой-то момент наступает ощущение забавной раздвоенности — и события, и персонажи начинают казаться реальными. Не до такой степени, чтобы забыть, что это на самом деле все-таки игра (хотя говорят, что и такое случалось), но эмоции, которые испытываешь, попадая в ту или иную игровую ситуацию, здорово смахивают на подлинные.

| Примечание. Привлекательность ролевых игр не только в ощущении принадлежности к некоему престижному “английскому клубу”, закрытому для непосвященных, но и в возможности пережить что-то действительно яркое. Это все равно что оказаться “внутри” кинофильма, где события спрессованы в единый сюжет, а не размазаны по всему бытию. Причем есть шанс (хотя не у всех и не всегда) стать одной из ключевых фигур этих событий. Эльфийской королевой. Заговорщиком. Могучим воином. Магом. Серым кардиналом. |

Кстати, еще одно — немаловажное — обстоятельство. На банкете перед игрой на столах стояло вино (в умеренных, впрочем, количествах). На игре царил строгий сухой закон (такой же, насколько я знаю, жестко установлен на всех интеллектуальных играх типа “Что? Где? Когда?”). Это я говорю на тот случай, если кто-то подумает, что на играх черт те чем занимаются. Вовсе нет — там все вежливы и дружелюбны (если роль не диктует обратного). И толерантны к новичкам. Очень много красивых, интеллигентных, тонких лиц.

И все же…

Когда я вернулась домой, началось страшное.

На мой электронный адрес хлынул поток писем. В игре участвовали, напомню, пятьдесят человек, а то и больше. Они присылали личные отчеты (что-то вроде мемуаров), картинки с игровой символикой, эпиграммы друг на друга, просто стихи. Они обсуждали каждый момент игры. Они затеяли бурную переписку. Они договорились встретиться, чтобы обсудить игру. Встретившись, они долго обсуждали последствия встречи. Они арендовали спортзал и звали всех разучивать там по четвергам эльфийские народные танцы.

Игра, напомню, продолжалась всего день.

Через месяц я попросила исключить меня из рассылки.

Меня тут же исключили — без малейшего упрека. И, кажется, без сожаления. Видимо, я оказалась плохим товарищем. И неважным игроком. Хотя на конкурсе, который тоже проводился по мэйлу, я получила третье место за достоверно отыгранную роль. На следующий год я получила заблаговременное — за несколько месяцев — приглашение на очередную игру. От меня требовалось усвоить, разработать и дополнить сценарий роли. Списаться с другими игроками, завязанными на этот сценарий. Ознакомиться с вводной, куда входили историческая и политическая ситуация в “игровом пространстве” на момент игры, ключевые фигуры, гербы знатных родов, технические характеристики оружия…

Я этот вопрос замяла.

Больше мне никто не писал.

Но я, кажется, скорее исключение. На следующую игру та же компания собрала втрое больше народу.

Феномен ролевой культуры уже исследован вдоль и поперек, но, как правило, эти исследования читают люди, сами имеющие некоторое отношение к этому феномену (психологи, социологи, писатели-фантасты, игротехники, сами ролевики). Поэтому я все же начну почти с начала. Иными словами, с того, что спровоцировало это явление, — с романов английского профессора филологии Джона Роналда Роуэла Толкина.

Началось все вполне безобидно: в 1937 году в Англии вышла детская сказка “Хоббит”, возникшая, как и почти все сказки такого рода, для “внутреннего пользования” — для маленького сына — и впоследствии отредактированная для выхода в “большой мир”. “Хоббит” — это история о том, как трусоватый и добропорядочный хоббит1 Бильбо пошел вместе с двенадцатью гномами и одним волшебником отнимать сокровища у дракона, как он столкнулся с большим, страшным и прекрасным миром, как, в конце концов, помог одолеть дракона и попутно завладел неким замечательным кольцом, обладающим чудесными свойствами… На русском языке “Хоббит” вышел в 1976 году и, как детская сказка, какое-то время пользовался успехом, но с течением времени был благополучно забыт. Вспомнили о нем лишь через полтора десятка лет — когда выяснилось, что то самое кольцо Бильбо стало “кристаллообразующим центром” знаменитой трилогии “Властелин Колец”. Сама трилогия, над которой Толкин начал работать еще до войны, вышла в свет в 1954—1955 годах, и сразу обрела бешеный читательский успех, выдержала огромное количество переизданий — ныне ее тиражи сопоставимы разве что с Библией и трудами Председателя Мао.

Еще раньше, чем “Хоббита”, — в 1916 году — Толкин начал писать “Сильмариллион”.

“Сильмариллион” — свод легенд о сотворении и предыстории Мира Кольца, его первооснова.

Сложный, многоступенчатый Мир Кольца впервые предстал перед российскими читателями в 1982 году, когда в издательстве “Детская литература” скромным по тем временам тиражом в 100 000 экземпляров под названием “Хранители” (в оригинале “Братство Кольца”) вышла первая часть трилогии.

Из этой, первой части мы узнали, что кольцо Бильбо — магическое кольцо Всевластья и представляет собой огромную опасность для всего Средиземья. Племянник Бильбо хоббит Фродо и его спутники — эльфы, гномы и люди — отправляются в самое сердце страшной темной страны Мордор, чтобы уничтожить кольцо в жерле вулкана. Издание двух других частей трилогии надолго застопорилось — 8 июня 1982 г. Рональд Рейган произнес свою знаменитую речь “Империя зла”. В ней исследователи Толкина и политологи — прежде всего западные — усмотрели параллели с речью Светлого Мага Гэндальфа на Светлом Совете, в которой тот призывал все Свободные народы Свободного мира для войны с Темной силой. В результате два последующих тома вышли только в 1989 и 1992 годах, а в 1991-м был опубликован “Сильмариллион”2. Где-то между выходом “Хранителей” и появлением второго тома трилогии и возник отечественный толкинизм. К тому времени все три тома в практически профессиональных переводах уже вовсю ходили в самиздате.

Первые толкинисты отделились от клубов любителей фантастики (КЛФ). КЛФ были молодежными организациями, как правило, под эгидой комсомола, и слыли рассадниками свободомыслия (потому их и прикрыли в свое время). Такая репутация вполне оправдана — там (и не только в узком кругу) распространялись самиздатовские переводы западных фантастов и малодоступные тексты тех же Стругацких, и, самое главное, выпускались малотиражные самиздатовские же журналы, посвященные фантастике — фэнзины. Именно относительная малодоступность западной фантастики и вызывала повышенный интерес к ней, поэтому успех трилогии Толкина был обеспечен.

Трилогия Толкина — не просто вещь, созданная на Западе, но очень прозападная по духу. И не только потому, что там по сюжету с Запада приходит Свет, а с Востока — тьма. И даже не только потому, что Толкин, человек глубоко верующий, просто не мог не положить в ее основу англиканскую мораль, даже морализаторство. Она “западная” именно потому, что построена на мощном своде западной мифологии — от исландских саг до артурианского цикла.

Люди нуждаются в фольклоре. Но российский фольклор по ряду причин оказался для молодых интеллектуалов тогда неприемлем. Он ассоциировался с сарафанами ансамбля “Березка”, Снегурочкой, сапожками, шароварами и присядкой.

Человек нуждается в мифе. Но, надеюсь, я никого не обижу, если скажу, что свод русских былин все же победнее “Беовульфа” или Артурианского цикла. Трагико-героический масштабный эпос, подобный толкиновскому, на нашем материале вообразить сложно3. Потребность в “корнях” была, а назойливая пропаганда сделала все “посконное и домотканое” одиозным и пошлым. Молодые люди стали искать старые добрые традиции на стороне, в данном случае на Западе4. Недаром вслед за Толкиным пришло увлечение кельтской народной музыкой.

Еще одной предпосылкой расцвета толкинизма в России было то, что трилогия Толкина обрушилась на нас как гром с ясного неба. Литературная сказка у нас была (от пьес Шварца до “Старика Хоттабыча”), а вот фэнтези5 не было. Должно быть, наши цензоры, не побоявшиеся познакомить нас со многими лучшими образцами западной научной фантастики, сочли этот род литературы “религиозно-мистическим”. То есть на нашем культурном поле наблюдалась огромная, ничем не заполненная лакуна. Граничащий с фэнтези саймаковский “Заповедник Гоблинов” в свое время именно поэтому был бешено популярен (пока его не вытеснила толкиновская эпопея).

И наконец, Толкин у нас появился в самый подходящий исторический момент. С одной стороны, пали цензурные запреты и прекратился жесткий контроль над неформальными объединениями, с другой — началось “смутное время”, вызвавшее тоску по жестким, непреложным этическим ориентирам (а Толкин, повторюсь, по-англикански этичен и моралистичен). Потребность в определенности, в ярком, насыщенном мире, в романтических идеалах и прочих неотъемлемых атрибутах молодости выразилась в звучных эльфийских именах, зеленых плащах и тусовках в Нескучном6. Известно одно: уже в 1991—1992 годах на отрезке, растянутом между московской станцией метро “Октябрьская” и площадью Гагарина такие сборища имели место. Тогда, наконец, и произошло то, что должно было произойти. Толкинсты и ролевики нашли друг друга.

Если довериться историкам вопроса,7 “начиналось все очень просто и, не поверите, вполне официально! В середине восьмидесятых годов в Москве под эгидой ДОСААФ и нескольких других столь же солидных организаций работал детский клуб “Торнадо”, впоследствии переименованный в “Систему коммунарских организаций “Рассвет”. Существовал он на гособеспечении, имел хорошее помещение, штатных инструкторов-руководителей и обширные контакты со множеством других смежных организаций, официальных и неофициальных — клубами самодеятельной песни, любителей фантастики и различными детскими клубами во многих городах страны. Именно “Торнадо” в 1985 году впервые в Советском Союзе начал организацию сюжетно-ролевых игр для детей… Правила взаимодействия игроков задавались заранее, а общая игровая ситуация обычно бралась из истории или литературы. Жестко заданного сценария не было, хотя ведущие-Мастера, как правило, имели несколько заготовленных вариантов развития событий”.

| Примечание. У нас тоже был мастер игры. Ее звали Мастер Кира. Очень милая дама в кринолине, светловолосая, с наивным голубым взглядом. Таких англичане называют “железная рука в бархатной перчатке”.

Насколько я понимаю, мастера — это игровая элита. Они конструируют игровой сюжет, дают вводную, разрабатывают и распределяют роли, а внутри игры — незаметно направляют ее, подталкивают в нужное русло. |

| Еще одно примечание. Как правило, сценарий игры предусматривает помимо вводной, которая известна всем, неожиданные повороты сюжета, о которых знают только мастера и ключевые игроки. У нас, например, пока мы, феодальная элита, обсуждали всякие важные вопросы, при подозрительных обстоятельствах совершенно неожиданно погиб император. За этим последовало объявление военного положения и “выборы” — вернее, утверждение “правящей верхушкой” нового императора. В результате из-за давления обстоятельств и опасения политического раскола, выбрали, как это и бывает в жизни, приверженца “твердой руки”, который потом оказался параноиком и тираном. И вот тут, надо сказать, Мастер игры был совершенно ни при чем — мы сами виноваты. Мы просто вели себя так, как того требовали обстоятельства. |

| Еще одно примечание. Другой слой игровой элиты — старые игроки. Те, что стояли у истоков ролевого движения (а это действительно движение — со своей историей, терминологией, сетевой культурой, байками и героями). “Ветеранов” иногда специально приглашают на ту или иную роль, чтобы они “сделали” игру. Я как раз сидела с одним таким в электричке — очень красивый, спортивный, контактный молодой человек неопределенного возраста, вот у него как раз был деревянный меч; он ехал с одной игры на другую, практически без перерыва. У нас он был назначен на роль принца-партизана, главы тамошнего сопротивления. Самые почтенные игроки начинали еще на “Хишках”. |

Как вы заметили, первые ролевые игры были отнюдь не по Толкину. И все же именно после “Хишек” и ролевики, и толкинисты заявили о себе как о феномене российского масштаба. “Хишки” — это “Хоббитские игрища”. Иными словами, массовые полевые игры по Толкину. Первые в нашей стране Хоббитские игрища состоялись в 1990 году на реке Мане под Красноярском (около полутора сотен участников), а на следующий год под Москвой участников было уже вдвое больше. Организацией первых ролевых игр по Толкину как раз занимались совместно КЛФ и центры игрового моделирования (в частности, тот же “Рассвет”). На игры приезжали отовсюду, а разъезжаясь по домам, находили единомышленников и устраивали у себя дома региональные игры. Местные игры имели свои преимущества — срок их проведения был неограничен. Некоторые тянулись годами. В результате они стали если не второй жизнью, то частью этой жизни. Именно тогда же, в 1991 году, в Казани прошел первый “Зиланткон” — форум, посвященный фэнтези и ролевым играм, организованный местным КЛФ “Странники”. В 1997 году на нем уже было более 600 человек, а в 2004-м — три с половиной тысячи! И это не считая других региональных сборищ, семинаров, камерных игр, время от времени устраиваемых тем или иным фэн-клубом (на одной из таких я и побывала).

Поначалу основу игрового контингента составляли подростки и студенты из КЛФ и КСП (клубов самодеятельной песни). К роли КСП в толкинизме мы еще вернемся, а пока, сославшись на ту же статью В. Гончарова, отмечу, что к середине 90-х состав стал меняться: из-за экономических потрясений оказался невостребованным творческий потенциал более солидной возрастной группы — 25-35-летних людей интеллектуальных профессий. Именно они, днем крутясь в мелкой коммерции, в свободное время приходили к толкинистам, чтобы отдохнуть душой. А погружение в миф, как известно, издавна несло в себе психотерапевтическую функцию. Так что неудивительно, что многие предпочли замечательный, яркий, романтический мир унылой житейской неопределенности. Но причина не только в этом.

В основе “ролевых игр” лежит тяга ко всякого рода карнавальным действам и личинам, которая присуща всем культурам. У нас в СССР тоже была своя карнавальная культура с очень своеобразным, карнавальным же, отношением к действительности. Возникла она в конце 50-х, и ее символом вполне мог бы послужить знаменитый фильм Эльдара (какое, кстати, эльфийское все же имя!) Рязанова “Карнавальная ночь”. Вспомним хотя бы песенку про Танечку, “работницу питания”, на которую стали обращать внимание, только когда она появилась в карнавальном костюме боярышни.

Всплеск того, что принято называть “художественной самодеятельностью”, так весело и со вкусом показанный в этом фильме, совпал с не менее легендарным Фестивалем молодежи и студентов (или, возможно, был им спровоцирован). К тому же “оттепель”, проходившая под лозунгом “возврата к ленинским нормам”, направила усилия пропаганды (надо сказать, встретившие благодарный ответ) на романтизацию и идеализацию Гражданской войны в России. Именно тогда вошли в моду песни о “комиссарах в пыльных шлемах”, а заодно и “как бы” белогвардейские песни. Кстати, в настоящей революции всегда есть свой собственный элемент карнавала (порой, увы, довольно макаберный).

Несколько позже, с выходом на экраны рязановской же “Гусарской баллады”, в моду вошли гусарские ментики, наряду с буденовками ставшие неотъемлемым реквизитом отечественного карнавала. Но (и в этом особенность именно советской карнавальной культуры) в нашем сознании романтические пыльные шлемы и ментики прекрасно уживались с анекдотами про Василия Иваныча и поручика Ржевского, как яркий пример пресловутого двоемыслия. Рано или поздно эта, во многом искусственная, насаженная сверху модель карнавальной культуры должна была сломаться, раздираемая внутренними противоречиями. Тут-то ей на смену и пришла другая — более целостная и если не противостоящая официозу, то, по крайней мере, абсолютно к нему индифферентная. Впрочем, она все же впрямую наследовала государственной: первые ролевые игры начинались еще очень по-советски.

Как результат, в начале 90-х сложился пресловутый образ толкиниста, или, как говорят скептики, “толкинутого” — человека в зеленом плаще, высоких сапогах и с деревянным мечом за спиной (женский вариант — дама в юбке до пят, сапогах, зеленом плаще и фероньерой на лбу). Мало того, сложилась целая субкультура — со своими героями, еретиками, живыми легендами, быличками, анекдотами, даже языком. Не сленгом (хотя у игротехников есть свой, профессиональный сленг), а именно языком — эльфийским. Благо Толкин был профессором филологии и эльфийский язык, разработанный им, открыт для развития и углубления не меньше, чем столь же искусственно насажденный в Израиле иврит. Субкультура настолько мощная и непостижимая со стороны, что даже западные толкиноведы оказались несколько ошарашены, заявляя, что “подлинно маниакальную разновидность толкинизма можно найти, съездив в Россию. Это поистине другая страна. Страна, в которой все иначе”8. А западные фантасты — люди более впечатлительные, — реагируют еще более бурно, как, например, Брюс Стерлинг, посетивший Россию в начале 90-х: “Уникальным русским вкладом в неформальную культуру являются “системные хиппи”, фанаты Толкина, которые придерживаются своего рода мистической идеологии, пропитанной понятиями Русской Крови, Русской Земли, Движения Зеленых и Возврата-к-природе. Идеологии, подобной гибриду Распутина и хоббита, основывающейся на принципах Новой Эры”9. Тут все, понятное дело, свалено в одну кучу (неоязыческие наши движения никакого отношения к заведомо прозападному толкинизму не имеют).

Кстати, толкинизм предполагает, что реальность, созданная в свое время Толкином, не менее реальна, чем окружающая. Люди не играют в эльфов, они до некоторой степени становятся ими. Берут, например, эльфийские имена не только на игру, но навсегда или для длительного пользования.

| Примечание. Забавный пример — ролевые игры устраиваются не только по Толкину, но редко услышишь что-то вроде: “Мы пригласили Петю Иванова, чтобы он отыграл… ну, например, Атоса в ролевке по Дюма. Скажут: “Мы пригласили самого Ульдора (или Гилдора, или Балина), и вот он нам отыграет Атоса…”. |

Идут ли в толкинисты люди, которым неуютно в нашем времени, в нашей действительности? Безусловно, да. В их “тутошней” социальной роли? Да, разумеется. Те, которым неуютно в их, как нынче принято говорить, полоролевой функции? Да, и это тоже — некоторые девочки, охотно отыгрывающие мужские роли, и в жизни предпочитают говорить о себе “я пошел”, “я сделал”… Но если считать, что в эльфов играют исключительно маргиналы, то придется признать, что у нас их, этих маргиналов, не просто много, а очень много.

Кстати, насчет возвращения в реальный мир… В “Эвакуаторе” Дмитрия Быкова главный герой — Игорь Медников, бывший ролевик, мастер, “магистр”, а ныне инопланетянин, говорит героине примерно следующее:

“По-моему, ты поехала крышей… точно, поехала. У нас, знаешь, на играх бывало иногда. У новичков. То истерика с человеком, то задвиг начинается. Девушка совершенно серьезно верит, что она фея Бирюлина. У нас даже инструктаж бывает для магистров — что делать, если кто заигрался. Видишь, как тебя повело…”

Было бы заведомо несправедливо полагать, что юноша-ролевик, во время тренировочного спарринга убивший деревянным мечом другого юношу-ролевика, сделал это нарочно. Любой тренер по фехтованию расскажет вам несколько таких историй — во время тренировки ломалась рапира и насмерть поражала противника. Но вот одно время ходила история про одного ролевика, по игре феодала, который, заигравшись, казнил другого ролевика, по игре вассала. По-настоящему казнил… Впрочем, это вполне могла быть быличка — такими быличками обрастает любая субкультура.

Мир игры, повторюсь, комфортный мир. Он не то чтобы реальней, но “правильней” мира настоящего. Он отвечает глубинным потребностям человека. Он, собственно, под это и сработан. И выбираться из него на холодный простор реальности тяжело и неприятно. Недаром “мои” игроки так затягивали конец игры. Писали отчеты, стихи, “как бы” мемуары. Собирались вместе на выходные, называли друг друга игровыми именами.

Насколько это опасно в плане психологической зависимости? Гораздо безопасней, чем наркотики, разумеется. Вообще люди склонны создавать закрытые группировки, переживать там яркие моменты, а потом раз за разом возвращаться к ним, хотя бы в воспоминаниях. “Ролевка” здесь не исключение, а, скорее, яркая и относительно безопасная иллюстрация этого извечного свойства человеческой природы. Участники боевых действий, кстати, так вспоминают про войну.

В середине 90-х произошло еще одно драматическое событие. Толкинизм столкнулся с сетевой культурой. К этому времени у толкинистов, повторюсь, уже были: свой фольклор, свои легенды, свои герои, своя география и контакты (во многом унаследованные от КЛФ, а фантасты и любители фантастики — люди гиперобщительные). И наконец, псевдонимы, “ники” — вещь для сетевой культуры необходимая. Сеть дала толкинистам возможность, во-первых, обмениваться информацией о существующих в “реале” объединениях и начинаниях (есть несколько крупных толкинистских сайтов, из которых, пожалуй, самый представительный “Арда-на-Куличках”), во-вторых — играть по переписке. Что, разумеется, гораздо удобнее и заметно расширяет географию игры.

Но и это не главное.

Чтобы общаться двоим людям, нужна тема для разговора. Чтобы поддерживать общение в больших группах, нужен текст, знакомый всем. Толкинизм возник именно вокруг текста. Причем, помимо обсуждения канонических текстов самого Толкина он постоянно продуцирует новые. Собственно, продукция новых текстов, версий и интерпретаций и есть показатель жизнеспособности любого крупного литературного произведения.

Сеть дает возможность явить свету любой текст независимо от его литературного качества. В результате появился огромный массив так называемых “Дописок за Профессора” — “фанфиков” — историй о героях, упомянутых в “Сильмариллионе” и “Властелине колец”. Наиболее популярна среди толкинистов легенда о человеке Берене и эльфийской принцессе Лутиэнь, их любви, подвигах и гибели. Разрабатываются и другие мотивы — например, страшная клятва сыновей Феанора, история с Турином Турамбаром и т.д…. В сети на толкинистских сайтах выложено множество подобных поделок, которым, независимо от литературного качества, можно предъявить один общий упрек — они заведомо вторичны. Самые профессиональные попадают в печать и поступают на прилавки книжных магазинов. Из наиболее успешных вариаций следует упомянуть “Черную книгу Арды” Натальи Васильевой и Натальи Некрасовой, “Кольцо Тьмы” Ника Перумова, “Последнего Кольценосца” Кирилла Еськова и “Берен Белагрион. По ту сторону рассвета” Ольги Брилевой. Ну и конечно, “Звирьмариллион” Алексея Свиридова, ехидную и блестящую пародию на пафосный оригинал. Однако у этих текстов есть один общий недостаток (или, вернее, особенность) — оценить их может лишь человек, не просто читавший Толкина, но глубоко увлеченный.

На беду Толкин был еще и неплохим поэтом — его тексты украшены стихотворными балладами — и тысячи толкинистов с поэтическими задатками кинулись сочинять стихи и песни по мотивам эпопеи. Толкинистские сайты полны такими стихами, о которых, в общем, можно сказать только одно — они глубоко вторичны. Сам по себе толкиновский текст есть некая стилизация под обобщенный европейский миф, и многочисленные сетевые вариации на эту тему являются в лучшем случае стилизацией стилизации. В худшем — просто графоманией.

Сетевая культура вообще благосклонна к графоманам. Полагаю, что на любом поэтическом сайте оригинальных текстов наберется от силы одна тысячная. Фанфик, “дописка”, неоригинален по определению. В оправдание толкинистам добавлю, что точно так же не будет оригинальной, скажем, любая вариация на тему артурианы. Или евангельских притч. Или наполеоновских войн. В любом случае она будет построена не на прямом впечатлении, а на некоем опосредованном своде информации, о степени достоверности которой могут судить лишь специалисты.

Итак, Толкин предложил нашим читателям то, по чему они тосковали. Мир с подробно выписанной географической картой (насколько сильна тяга к географическим картам и насколько прочно именно география связана с ролевой игрой, помнят все, кто читал “Кондуит и Швамбранию”). Мир с горделивой историей, уходящей корнями глубоко в прошлое. Мало того, в безрелигиозной на ту пору стране Толкин подпитывал веру в Чудо. Толкиновское Средиземье держалось не только и не столько на приключениях героев, сколько на эзотерике. И именно набиравшая силу тяга к эзотерике во многом обеспечила популярность Толкина. “Толкин стал символом иной, запредельной жизни, вход в которую был открыт не каждому — эту “причастность” можно проследить, например, по толкинистским мотивам в песнях Гребенщикова”10. Человеку ведь надо не просто играть. Ему надо к чему-то относиться серьезно. В ситуации, когда официальная идеология обрушилась, Толкин предлагал четкую, работающую, без тени иронии систему. Дело в том, что Толкин, человек глубоко религиозный, выстроил в своей книге именно религиозную систему, с собственным Демиургом, собственным Люцифером, собственной теологией и основанными на ней нравственными принципами. Мир Толкина, по словам одного из биографов писателя, — это мир, “в котором нравственные проблемы принимаются всерьез и где возможно… принимать правильные решения”.

Дополнительную привлекательность миру Толкина придают узнаваемые “культурные архетипы” — тут есть своя Атлантида, свой король Артур, свое Мировое Дерево, наконец, своя история Ромео и Джульетты (правда, с относительно счастливым финалом).

Мир Толкина строго ранжирован. Наверху — Демиург, Эру Илуватар, чуть ниже — его помощники, духи-стихии Валары. Еще ниже — майяры, помощники помощников. Ближе всего к ним эльфы — Перворожденные, владеющие магией, прекрасные и бессмертные. Чуть ниже эльфов — люди-нуменорцы, высокие, красивые и долгоживущие; ниже — люди с континента, темные, дикие, чей век совсем уж короток. Еще ниже — гномы, поскольку их вообще создал не Сам, а его зам. по ремеслам и кузнечному делу.

С одной стороны, такая сложная структура восхищает разнообразием, множеством возможностей, с другой — это именно “цветущая сложность Средневековья”, где каждый — на своем месте и не может перешагнуть положенные ему пределы. Человек не может стать эльфом, хоть вывернись наизнанку. Браки эльфов с людьми хотя и возможны, но требуют особого позволения “сверху”. И так далее. Как ни странно, такая система была нам понятна и даже до какой-то степени симпатична.

Школьная русская классика — “Евгений Онегин”, “Герой нашего времени”, “Война и мир” — что бы ни говорили преподаватели, в какой-то мере навязывала нам некие аристократически-сословные идеалы. Любой школьник предпочел бы роль Печорина роли Максима Максимыча, любая девушка предпочла бы видеть себя Наташей Ростовой, а уж никак не горничной, помогающей Наташе одеться к балу. Множество третьеразрядных поэтесс вздыхало о тех временах, когда можно было кружиться на балу при свечах, и ни одной из них не приходило в голову, что балов на всех не хватит и что ходить бы им в лучшем случае в сенных девках.

Вот и в играх по Толкину все хотят быть эльфами и никто — хоббитами. На толкинистских сайтах — сплошь эльфийские имена. “Знаковые фигуры”, вокруг которых возникали песни, стихи и романтические интерпретации, были у нас и до Толкина. В первую очередь — Аэлита и Ассоль, эти дальние родственницы толкиновской Галадриэли. Но ни Марс, ни Зурбаган не стали тогда игровым полигоном. Там была и география, и толика эзотерики, но практически не было ни разработанной предыстории, ни достаточно сложных коллизий, ни, наконец, достаточного для игры количества персонажей.

Россия, всегда с легкостью присваивающая чужую культуру (как мы сделали “своим” Хемингуэя или Сент-Экзюпери), стала второй родиной Толкина. Даже Стругацкие, вокруг текстов которых возникло такое же обилие “дописок”, комментариев, стихов, образовались такие же “масонские ложи” — группа Люденов, например — не породили отдельной культуры. Хотя бы потому, что они уже изначально находились внутри этой самой культуры. По этой причине вряд ли найдется русский текст, который сможет породить такой странный и долгоживущий феномен, как толкиновская тусовка; объединение, имеющее разветвленную горизонтальную структуру без какой-либо “вертикали” — здесь есть свои авторитеты, как правило, это основатели движения, но нет “вождей”, — и при этом достаточно закрытое для человека со стороны.

Нельзя сказать, чтобы на Западе не было ролевых игр. Они, разумеется, есть (большей частью настольные). Но там они занимают весьма скромное, подчиненное место и не являются, если так можно выразиться, национальным феноменом. То же касается и околотолкиновских текстов. Подражаний Толкину публикуется достаточно, но это, скорее, вызвано намерением издателей и писателей стричь купоны с удачливого бренда, а не горячечным желанием поведать миру “как оно было на самом деле”11. Тем не менее, у Толкина есть не только сторонники. Есть и серьезные противники. Высшие и низшие расы, древняя кровь, мир, подчиненный строгой иерархии — все это не может не вызывать тягостных ассоциаций. (Кстати, эльфы, которых первые переводчики — Кистяковский с Муравьевым скромно назвали “заморскими”, на самом деле называются “Высшие эльфы”). Орков можно убивать, не испытывая угрызений совести, потому что они не люди, а порождения Темного Властелина и, следовательно, плохи по определению. Эльфы по определению мудры и благородны, следовательно, люди, которые сотрудничают с ними, — “хорошие”, а все остальные — плохие. Хотя далеко не все поступки эльфов даже у самого Толкина выглядят, мягко говоря, этичными. И еше.

“Властелин Колец” ведь породил в России не только неформальное движение, не только тусовочные тексты и интерпретации. Практически вся нынешняя отечественная фэнтези выросла именно из Толкина. И унаследовала от него не только способность творить миры, но и тягу к эзотерике, кастовость и ту печальную особенность, которую Алексей Свиридов — замечательный писатель, веселый человек и один из основателей нашего толкинизма — назвал “сволочным политиканством и с понтом благородной горделивостью”.

А истинно английская сдержанность и врожденное чувство юмора в нашем суровом климате вянут в первую очередь.

Магический спецназ кочует из романа в роман, на свой лад толкуя высшие идеи Света и Справедливости, и добро выходит победителем из очередной схватки по той простой причине, что оно хитрее и кулаки у него больше.

Есть, впрочем, и исключения. И это обнадеживает.