Ревекка Фрумкина

Свобода информации или "свобода" от информации?

От автора | Специальный выпуск журнала “Новое литературное обозрение” (том 74, 2005, № 4) называется “Институты нашей памяти: архивы и библиотеки в современной России”. Свои задачи редакция определила так: “Выбор этой темы связан, с одной стороны, с происходящим в последние годы закрытием, выселением, расформированием некоторых важнейших российских архивов и библиотек и почти апатичной реакцией на эти процессы научного сообщества и общества в целом. С другой стороны, этот выбор продиктован произошедшими в последние 5—7 лет количественными и качественными изменениями в исторической памяти общества”.

Столь обширная проблематика, разумеется, не может быть охвачена в одной книге. Тем не менее, панорамный эффект достигнут. Подробный анализ НЛО-74 я оставляю рецензентам. (См., в частности, оперативный отклик К. Боленко “Чужие” (http://www.polit.ru/culture/2005/10/04/nloarxivy.html). Я ограничусь лишь некоторыми аспектами, сущеcтвенными для меня как для человека определенного поколения и гуманитарной профессии. Это: 1) историческая память и ментальность молодого поколения современной России; 2) наши библиотеки и наши читатели; 3) “проектный подход” к хранению и репрезентации информации.

Материалы НЛО-74 побуждают еще раз задуматься о состоянии умов в эпоху перемен и о состоянии институтов, способствующих пониманию этой эпохи, ее апроприации, сохранению адекватной исторической памяти и извлечению уроков.

И в самом деле. Если власть может выкинуть Исторический архив из здания Сената и Синода; если главные национальные библиотеки страны фактически не работают; если государство не в силах обеспечить исследователям регулярный доступ к иностранной периодике, а общество все это терпит, вместо того чтобы разнести к чертовой матери *** (вставьте подходящий, с вашей точки зрения, объект), то это не общество, а равнодушная толпа.

Не терпеть можно разными способами.

Вспомните “Нетерпение” Трифонова. И вспомните “Я обвиняю” Золя. Оружием интеллектуалов остается слово.

Я спросила нескольких молодых людей с гуманитарным образованием, откуда взята фраза, использованная мной в качестве заглавия данного раздела. Они не знали. Впрочем, это простительно: историческая память на удивление коротка. Не устаю вспоминать рассказ Андрея Зорина о его студенте, который считал, что Бродского изучали в университете. У моих собеседников по поводу Бродского не было иллюзий, но зато один из них слышал, что в “мои” времена в Москве (имелись в виду 50—60-е годы) прижизненные издания Мандельштама можно было купить у знакомых букинистов. Я умолкла и отослала молодого коллегу к роману Бориса Ямпольского “Московская улица”, который и в 60-е не удалось напечатать.

Замечательно сказала Л.Я. Гинзбург: “Поди прочитай “Онегина” как такового. В интеллигентской среде это удавалось разве детям, читающим книги, которые им еще рано читать”. (“Человек за письменным столом”, с. 119). Все мое поколение только и делало, что читало книги, которые нам рано читать. Школьниками мы “бескорыстно читали” (это тоже выражение Лидии Яковлевны) не только Пушкина и Толстого, но Бальзака и Флобера, Стендаля и Диккенса. Не одна я в восьмом, кажется, классе прочитала практически подряд двухтомник Белинского — и отнюдь не потому, что готовила себя к филологической карьере. Просто иначе я бы не кончила 175-ю школу. Как и мои ровесники-мальчики не кончили бы 110-ю школу, где директорствовал известный всей Москве Иван Кузьмич Новиков.

Знание русской классики, начиная с Державина и кончая Блоком, включая, кстати говоря, русскую критическую мысль, вовсе не было доблестью или вопросом вкуса. Но — и это весьма важно — имея выбор, я, возможно, читала бы не Белинского, а Токвиля. Или Фрейда. Или Ницше. Но выбора как раз и не было, по крайней мере — у большинства моих ровесников.

Наше чтение зависело от типа образования, ориентированного прежде всего на отечественную классику. Русская классика внедрялась сверху: такова была культурная политика государства. Книг издавали мало, но стоили они дешево; в большинстве столичных школ были неплохие по тем временам библиотеки. Мне и моим одноклассницам (во времена раздельного обучения) школа не могла привить отвращения к русской классике — но не потому, что литературу нам преподавала А.А. Яснопольская. Просто школьная программа большинством из нас была прочитана до и вне зависимости от уроков литературы. Впрочем, классика была доступна за вычетом. Вычитался Бунин, и если бы не мой отец, я бы даже не знала, что Бунин был нобелевским лауреатом. То, что позднее стало известно как Серебряный век, тоже вычиталось, за исключением разве что Блока и Брюсова.

Теперь же я то и дело обнаруживаю, что цитаты и аллюзии, которые для моих ровесников были совершенно прозрачны, лишены смысла даже для недавних выпускников гуманитарных факультетов. Что такое “платье, известное за доставляемую им по утрам веселость”?

— это кто? А “строен твой стан, как церковные свечи”? И я покорно объясняю, что это Толстой, Николай Бараташвили (известный нам благодаря переводам Пастернака), и, наконец, Блок.

Но оставим классику. Двадцати-двадцатипятилетние не могут “вспомнить” Трифонова: они вообще смутно представляют себе, кто это. Впечатление, что если у них к жизни есть вопросы (а как иначе в двадцать-то лет?), то ответы они скорее будут искать в текстах БГ. Во всяком случае, если они что-то и цитируют, то скорее его тексты. Да, Бродский — великий поэт, но они его не знают…

Я никогда не ценила эрудицию как таковую. Но настаиваю на принципиальной разнице между отсутствием эрудиции и историческим беспамятством.

На Западе историческая и культурная память давно стала предметом специальных исследований. По очевидным причинам мы сильно запоздали. Советские институты памяти слишком напоминали “Министерство Правды”, так что ликвидация спецхранов, открытие архивов и так называемый “публикаторский бум” не сопровождали революцию, а были ее составной частью, притом важнейшей.

С тех пор в жизнь вошло новое поколение. “Советская” жизнь для них — это времена не дедов их, а скорее прадедов. Однако, не говоря уже о годах 30-х, Отечественная война, голод 1946 года, демографическая катастрофа и волна репрессий 1948—1953 годов в немалой мере определили куда более длительный период времени, чем жизнь одного-двух поколений. Прошлое “догоняет” молодых людей, которые об этом даже не подозревают. Причем догоняет в самых разных формах — обезлюдевшие деревни; война, о которой все еще вспоминают, причем преимущественно бабушки, потому что деды нынешних школьников хоть и не воевали, но жили тяжко и умерли слишком рано — и часто не своею смертью. Это невыветрившийся страх лишений, передаваемый из поколения в поколение (Как ты смел выбросить горбушку? Это же хлеб!); и тут же — представления о том, что именно тогда “у нас была великая эпоха”. А как узнать, какова она была “на самом деле”?

Молодые люди не очень-то склонны верить рассказам старших — время слишком сильно переломилось. Печатное слово тоже не в чести. В результате первое “сытое” поколение одновременно оказывается в немалой мере беспамятным. Однако прошлый опыт необходим каждой личности просто для того, чтобы хотя бы в общих чертах соответствовать текущей психологической и социальной норме, то есть норме более поздней эпохи.

Как известно, человек с амнезией изобретает себе стертое болезнью прошлое — это давно описанный клинический феномен. Без собственного, притом достаточно связного, прошлого личность дефектна. Облом эпохи и облом памяти всегда замещается веером фикций. И эти фикции вовсе не бессодержательны — они восполняют лакуны, реконструируя столь необходимое личное прошлое, притом из любых подручных материалов. У одного обнаружился дворянский герб, у кого-то другого — прадед-священник и прабабушка—“смолянка”, а еще кто-то клянется, что его бабушка видела Анку-пулеметчицу своими глазами, и над ним смеются. А ведь я ее действительно видела! И не однажды, потому что в пятом классе средней школы (то есть в 1943 году) сидела за одной партой с ее дочкой Зиной. Интересующихся могу заверить, что Анна Петровна (или Васильевна? — отчества не помню) тогда была крепко сбитой теткой лет за сорок. До анекдотов о Василии Ивановиче оставалось еще несколько десятилетий...

Хотя подлинно единых социальных и психологических норм в нашем современном обществе почти нет, всяческое “свое”, в том числе и свое прошлое, немедленно заявляет о себе тогда, когда мы сталкиваемся с разнообразным “несвоим”. Это “несвое” может быть обусловлено, в частности, принадлежностью к другому поколению, т.е. к слою людей, для которых “прошлое” определяется другими временными рамками. Впрочем, память о прошлом, равно как и забвение, — это глубоко личная проблема. Мы-то ведь желаем молодому поколению не забвения, а обновления… Но как раз для для этого необходимо помнить!

Свободное поколение пользуется преимущественно свободой от — от понимания, анализа и ответственности. И от исторической памяти в том числе. Однако социальный “пофигизм” способствует углублению аномии, когда жизнь, казалось бы, законопослушных людей строится по принципу “если нельзя, но очень хочется, то можно”. Массовое социальное безразличие и беспамятство несовместимы с какими бы то ни было надеждами на построение гражданского общества: именно равнодушные легче всего поддаются властным манипуляциям, поскольку не испытывают потребности в критическом осмыслении происходящего.

Впрочем, при разговорах с молодежью меня удивляет не столько беспамятство, сколько безразличие — не только к социально значимому прошлому, но и к настоящему. “Эхо Москвы” для меня — это чужое радио”, — говорит москвич 1980 года рождения. Может быть, потому, что это радио — разговорное? Все оказалось проще и хуже: мой собеседник просто не хочет слушать ни о Чечне, ни о Ходорковском, ни о выборах. Я спросила, согласен ли он с афоризмом: “Если вы не занимаетесь политикой, политика займется вами”. Ответом мне была снисходительная улыбка…

Молодые образованные горожане удовлетворяются лентой новостей, которая сопровождает обращение к поисковым и почтовым серверам Интернета. Люди постарше довольствуются телевизионной картинкой. По удачному выражению Б. Дубина, мы живем в “обществе зрителей”, а в нем даже прошлое не более значимо, чем сон или сказка.

В свое время мне “по долгу службы” довелось прочитать довольно-таки специальную книгу “Собственность на землю в России: история и современность” (М., 2002.). Едва ли в школе наши дети изучают историю Государственной думы начала прошлого века — а ведь она куда как поучительна! Если Дума склонялась к решениям, неугодным премьер-министру, и уж тем более монарху, ее благополучно распускали. А дабы не наступить на те же грабли, для выборов следующей Думы меняли избирательные законы. В результате 3-я Дума уже перестала быть сколько-нибудь представительной — там русский крестьянин-земледелец (самое многочисленное сословие!) был представлен преимущественно крупными землевладельцами.

Еще пример оттуда же. Неудачи столыпинской земельной реформы не в последнюю очередь объясняются тем, что стать переселенцем психологически мог отнюдь не каждый крестьянин. Как бы ни было трагично положение крестьянской семьи где-нибудь на супесчаных чересполосных землях, где деликатесом считался ржаной хлеб без мякины, тронуться в путь, в неизвестность готовы были либо авантюристы, либо люди особого мужества. Конечно, по существу история не повторяется — ни в виде трагедии, ни в виде фарса, но остается привычный для нас способ думать и говорить об исторических событиях. Фермером тоже может стать не каждый бывший колхозник: мало быть непьющим и бережливым, к хозяйственной “жилке” нужно еще очень много всего добавить — железное здоровье, устойчивую психику, умение учиться, да и просто упорство. Ведь не ожидаем мы, что каждый образованный человек может открыть свое “дело” — все-таки кое-что из черт “великого комбинатора” придется взять на вооружение. Да и вообще одни — не хотят, а другие — не могут.

Можно не верить ни учителям, ни родителям, ни газетам, ни писателям. Труднее не верить архивным документам. Однако подобные источники читают преимущественно профессионалы — архивисты, историки, литераторы, работники прессы. А ведь за последние годы вышло немало книг, где представлены документальные свидетельства о нашем прошлом. Но как рядовой читатель доберется, например, до книги “Советская жизнь. 1945—1953. М., РОССПЭН, 2003. Серия “Документы советской истории”? Книга эта замечательна тем, что содержит тщательно подобранные архивные материалы послевоенной эпохи. Частные письма “наверх”, в том числе Сталину, доносы осведомителей и материалы перлюстрации переписки рядовых граждан, докладные записки и постановления, статистические данные о том, что ели, что носили, как воровали, где жили, что сколько стоило и каковы были зарплаты. В значительной части все это — рассекреченные материалы наших архивов.

Однако, при том что эта книга адресована широкому читателю, ее надо еще добыть — при тираже 1000 экземпляров это не так просто. А потом отважиться этот “кирпич” (более 700 страниц большого формата) купить. Мало того что книга — дорогая, она к тому же вовсе не обязательна для домашней библиотеки. В любой стране за такими книгами читатель идет в публичную библиотеку. Именно это я бы и посоветовала сделать — если бы не знала о состоянии наших массовых или, как недавно стали говорить, публичных библиотек.

Разумеется, везде есть те, кто хочет знать, “как это было на самом деле”, кто сам ищет объяснений. Но они не просто в меньшинстве — они в особо невыгодном положении. В отличие от зрителя, который при желании может смотреть 50 каналов ТВ, в изобилии покупать дешевые (потому что пиратские) диски и поглощать все это, не сходя с любимого дивана, потенциальный читатель оказался фактически лишен доступа к тому, что стоит называть книгой, хотя, казалось бы, книжные магазины полны, и отнюдь не одним гламуром и криминальным чтивом.

Информация о состоянии библиотек и архивов под многоговорящим (кому?..) заглавием “Хроника текущих событий” как раз открывает 74-й том НЛО: это своего рода мартиролог книг, документов и целых собраний, хотя авторы старались не пропускать и позитивные события.

О катастрофическом положении Ленинки, Публички, Исторической, ГПНТБ довольно много пишут. Менее известно положение дел в уникальных научных библиотеках, находящихся в фактическом ведении отдельных учреждений и институтов — прежде всего академических. Надо иметь некоторое представление о библиотечном деле, чтобы представить необратимость последствий того, что полмиллиона книг из библиотеки Института славяноведения и Института мировой литературы лежат штабелированными в холле Института научной информации Российской академии наук (детали читайте в статье М. Самохиной).

Я начинала свою трудовую жизнь именно как библиограф в одной из лучших тогдашних научных библиотек — библиотеке Института языкознания АН СССР, поэтому мне довелось изнутри наблюдать как создание научной библиотеки, так и ее крах. Оказывается, чтобы разрушить научную библиотеку, достаточно ее просто физически поделить — пусть даже между научными учреждениями. Как только фонды “нашей” библиотеки были разделены между двумя институтами, находящимися в разных зданиях, библиотека оказалась обречена. Попробуйте работать с каталогами, если они находятся в здании, расположенном в пятнадцати минутах ходьбы от читального зала!

Не только книги, но и каталоги мертвеют, если к ним не обращаются читатели. Соответственно библиографы, — если они не принадлежат к почти вымершей “старой школе”, — становятся не эффективными посредниками между читателем, каталогом и книгой, а начинают относиться к читателю как к неизбежному злу. Соответственно, настоящие читатели научной литературы, не склонные довольствоваться тем, что не требует особых усилий, — например, абзацем в реферативном журнале вместо оригинальной статьи, — должны искать иные способы обеспечить себя книгами и журналами.

Сторонний наблюдатель может предположить, что отныне это можно сделать через Интернет — и попадет впросак. В Интернете есть многое из научной классики, прежде всего гуманитарной. Но нет новых книг, не говоря уже о научных журналах мирового уровня. На Западе систематический доступ через Интернет к новейшей специальной научной литературе осуществляется либо централизованно, через университет или любую заинтересованную организацию, либо индивидуально, но за недоступные нам деньги.

При этом наша государственная политика по отношению к национальным библиотекам состоит не только в том, что сокращается количество приобретаемых книг и журналов (нет денег и негде хранить), но путем систем запретов ограничивается и число потенциальных читателей (некуда усадить). Даже неловко писать о том, что в Ленинке сначала закрыли читальный зал для подростков (я пришла туда впервые в 14 лет), потом закрыли так называемый “общий зал” (он помещался в Пашковом Доме, и без работы в нем мое поколение просто не могло бы учиться в университете). Теперь читателем с постоянным билетом можно стать, лишь будучи аспирантом или обладателем научной степени, но при этом профессуре перестали выдавать книги на дом. В известный всем гуманитариям “третий зал” можно войти с ноутбуком, но, как известно, аккумулятора хватает примерно на три часа, а розеток там нет.

Знаменитая Историчка, несмотря ни на что остававшаяся долгие годы общедоступной библиотекой, перестала ею быть: теперь она обслуживает не тех, кто изучает историю, а только тех, кто может удостоверить, что именно история является их официальной специализацией. Иностранка (ВГБИЛ), чтобы выжить, постаралась приютить у себя Британский совет по культуре и все прочие советы этого типа. Мест для занятий там стало совсем мало, абонемент стал платным, и притом вовсе не дешевым, а компьютерные каталоги функционируют из рук вон плохо.

В цивилизованном мире мы наблюдаем обратную тенденцию. И началось это далеко не вчера. (О закономерностях развития библиотеки как особого социального института читайте опубликованную в данном томе НЛО главу из книги П. Карштедта).

Почти в каждой английской или американской книжке, повествующей о жизни сколько-нибудь значительного человека, будь то политик, писатель, ученый или бизнесмен, мы найдем рассказ о том, как герой, будучи еще мальчиком в штанишках на лямках, впервые приходит в ближайшую к дому публичную библиотеку. И там какая-нибудь немолодая мисс сочувственно дает мальчику на дом томик О’Генри или Марка Твена. Через несколько лет подобная же сцена повторится уже в школе, где библиотека будет побольше, потом — в колледже. Будет ли впредь наш герой читать много или не очень — зависит от его профессии и жизненного пути. Тем не менее, библиотека на этом пути возникнет с неизбежностью.

С современным вариантом западной “районки” я столкнулась в Лондоне. Мы с мужем гостили у моей подруги, уехавшей на конференцию в другой город, и нам захотелось съездить в Кембридж. Однако там не было знакомых, которые могли бы нас приютить на день-другой. Как известно, именно таких путешественников обслуживают пансионы типа “bed and breakfast” (ночлег с затраком). Я предполагала, что в Кембридже эти пансионы, конечно, найдутся, но у меня не было никаких представлений ни о ценах, ни о том, как там заказать место. За справками я отправилась в ближайшую местную библиотеку — нашла ее на крупномасштабной карте квартала, где мы жили. “Районка” располагалась на двух этажах нового здания, явно спроектированного именно для библиотеки. Через десять минут после того как я переступила порог, я уже таскала с полок на стол справочники в твердых переплетах. Еще через час я вышла оттуда со списком адресов и телефонов кембриджских пансионов с исчерпывающим указанием условий и цен.

Конечно, в этой по нашим меркам роскошной библиотеке у меня не спросили никаких документов. Она и в самом деле была публичной и общедоступной. Единственный контроль — это арка на выходе, не позволяющая украсть книгу.

Катастрофическая ситуация наших массовых библиотек, в особенности сельских, в общем известна. Анализ динамики читательского спроса и культурного краха функций массовой российской библиотеки дан в работе Л. Гудкова и Б. Дубина “Российские библиотеки в системе репродуктивных институтов: контекст и перспективы”. Не могу не привести некоторые цифры. Годовое пополнение фондов за годы 1990—2000 уменьшилось в 3 раза, а общее число библиотек уменьшилось в городе на 35%, на селе — на 10%. Число читателей библиотек в городе упало в среднем на треть, на селе — на четверть. Фонды публичных библиотек стремительно стареют, библиотеки начинают обслуживать преимущественно менее развитые читательские группы — школьников, читающих “по программе”, “социально бедных”, то есть тех, кто лишен других ресурсов для доступа к информации. И неважно, что именно такой читатель ищет — справочник по садоводству или журнал “Знание—сила”: то и другое стало равно недоступно по цене.

В середине 90-х мне понадобилась справка по повести В. Маканина “Один и одна”, опубликованной в конце 80-х. Интернетовского “Журнального зала” еще не было (впрочем, 80-е и теперь в нем не представлены, а жаль). В ближайшей “районке”, расположенной в окрестностях метро “Аэропорт”, было чисто и уныло. Если судить по книгам, стоявшим на полках (журналов в открытом доступе не было), то на дворе был год непонятно какой: 1970? 1980? Журнальный бум был позади, но даже старые номера толстых журналов на дом не выдавались. В читальном зале немолодая библиотекарша, больше похожая на приемщицу из химчистки, дала мне нужный журнал домой на двое суток, попросив за “прокат” (а вовсе не в залог!) довольно-таки круглую сумму — разумеется, без всякой квитанции.

По сравнению с тем, что я увидела в двадцати минутах ходьбы от своего дома, публичная библиотека эстонского районного городка Выру была просто храмом духовности — все, включая приезжих “дачников” из Питера и Москвы, пользовались ею бесплатно, причем и фонды там были отменные. В Эстонии и раньше понимали роль информации в современном мире — я там жила то в доме закройщицы ателье, то у продавщицы магазина, то в семье работника мебельной фабрики — и всякий раз на книжных полках были справочники и небольшие энциклопедии. Так что я уверена, что в моей любимой библиотеке теперь есть Интернет и все прочее.

Хорошо известно, что сколь бы ни было богато государство, оно финансирует далеко не все культурные начинания. В Америке, Австралии, Англии надо еще поискать университетскую библиотеку, где бы не было таблички вроде “Это крыло нашей библиотеки возведено благодаря щедрости и заботам доктора NN”. В России возобновилась прерванная на 70 лет традиция поддержки учреждений культуры из средств частных лиц. Примечателен рассказ М. Самохиной о проекте модернизации сельских библиотек, который в течение последних трех лет реализуется Региональной общественной организацией “Открытая Россия” (проект был начат в 2002 году, когда председатель правления М. Ходорковский был главой “ЮКОСа”).

В этой истории впечатляет не только масштаб охвата сельских территорий и финансирования, но прежде всего структура и последовательность самой проектной деятельности. Проектная деятельность — это отнюдь не только деньги, выделяемые на конкретное начинание, хотя без денег никакой проект не реализуешь. Это прежде всего особый, пока не слишком для нас привычный подход к решению самой задачи. Проще всего купить компьютеры и книги и развезти их по местам, после чего дорогое оборудование и самая ценная печатная продукция скорее всего будут без всякого толка стоять в кабинете директора школы. Ведь все это “на балансе”!

“Проектный подход “подразумевает отбор точек приложения усилий и не менее внимательный отбор кадров, а нередко — их выращивание. Только тогда отдача от вложения сил и средств будет максимальной или может таковой стать — при некоторых вполне выполнимых условиях. В проекте “Открытой России” предварительно изучались все доступные сведения о данном населенном пункте — его демографические и социальные характеристики, наличие дорог, надежность связи и т.п. Оборудование ставили только после тщательного ремонта здания. При комплектовании новых фондов проводился тщательный отбор книг, журналов и компакт-дисков. Сельские библиотекари были приглашены на стажировку в Москву. Вот тогда местные власти, почувствовав реальные возможности перемен, тоже постепенно стали присоединяться — вначале дарили кое-что по мелочи, а потом появились и частные лица, готовые вкладывать деньги в общее дело. 62 сельские библиотеки из 38 тысяч получили не только книги и оборудование на 725 тыс. долларов: они получили перспективу.

Самое важное, на мой взгляд, что вместе с библиотеками и школами реальную перспективу получили многие обитатели этих поселений. Представьте себе человека средних лет, жизнь которого по не зависящим от него обстоятельствам резко изменилась к худшему — закрылись местные предприятия, его квалификация оказалась не нужна, автобус в ближайший райцентр ходит раз в день и т.п. Жизнь скукоживается. И вот в этом населенном пункте появляются неограниченные информационные возможности — энциклопедии и справочники на CD и Интернет. А по Интернету можно, например, узнать о наличии вакансий на окрестных предприятиях. (Слышали ли вы о сайте www. sosiska.ru? Подобных сайтов много).Можно получить карту любой местности, расписание поездов и самолетов, а также доступ к многочисленным журналам, которые стали слишком дороги для индивидуальных подписчиков.

Вот отличный журнал — “Семья и школа”, решительный антипод гламурных вариаций на близкие темы: и тексты хороши, и дизайн замечательный; но цена — 83 рубля за номер в сорок страниц. Но через два месяца после выхода очередного номера все тексты можно найти на сайте журнала www.parent.fio.ru. Примерно то же можно сказать о наиболее дельных журналах для садоводов и огородников (например, www.sotki.ru) — был бы доступ к Сети.

Я столь подробно остановилась на описании проекта модернизации сельских библиотек по двум причинам. Во-первых, потому, что развитие этого проекта во времени замечательно иллюстрирует некогда непопулярный у нас тезис о том, что именно предложение рождает спрос. По мере реализации проект “оброс” не только благотворителями из числа местных предпринимателей, но и волонтерами — это молодые учителя, старшеклассники, в общем — ростки местной интеллигенции.

Во-вторых, потому, что это блистательный пример эффективной технологии вложения средств. Закавыка в том, что, в отличие от успешных уникальных мероприятий, основанных на личном обаянии, вкусах и пристрастиях, технология принципиально воспроизводима.

В.Л. Глазычев, написавший замечательную книгу “Глубинная Россия” (М., 2003), любит повторять на своих проектных семинарах: “Деньги всегда есть”. Он имеет в виду, что в России всегда можно найти людей с деньгами, но много сложнее найти мотивы, побуждающие этих людей объединиться ради достижения общезначимых целей. А ведь нужна еще и эффективная тактика, т.е. ответ на вопрос, “как эту цель достичь?” Это и есть собственно технология.

Когда государство ведет себя как временщик, озабоченный исключительно сиюминутными выгодами, приходится рассчитывать на совокупные усилия тех, кто лично заинтересован в конкретных переменах. И если очень хотеть, то, по опыту Глазычева, на один рубль бюджетных денег (причем бюджетов всех уровней) можно собрать до ста с лишним небюджетных рублей! Тогда реален, например, шанс построить даже не просто библиотеку, а информационный центр с внушительной видеотекой. Тем самым решится проблема, как привлечь и удержать кадры — и у этих новых людей уже будет опыт активных социальных действий.

Собственно, главное, на что образованное сословие должно рассчитывать, — это именно социальная активность в местных масштабах. Не так мало тех, кто не просто хочет жить иначе, но еще и понимает, что такой цели невозможно достичь в одиночку, а потому готов к сотрудничеству с другими. Обеспечение библиотек — это лишь один из локусов, где государство отказалось от своих обязательств, при том, что никто другой их на себя тоже не взял.

Как известно, в России нет малых городов в обычном европейском смысле. Преобладают “недогорода” — недавние слободы и поселки при градообразующих предприятиях. Чахнет предприятие — погибает город. Однако время идет, приходят новые люди, возникают попытки как-то использовать здания, вернуть к жизни еще не растасканное оборудование, мобилизовать людские ресурсы — так появляется пространство выбора.

При условии успешного ведения всего этого “хозяйства” и объединения усилий будут и шансы на то, что отремонтируют здание школы, поскольку только так можно удержать семьи, где подрастают дети, а значит — там будет какая-никакая, но библиотека — пусть вначале всего лишь с учебниками, потом — с местной газетой и элементарными справочниками, а когда предприятие станет на ноги, — понадобится уже и самая разная литература.

Заметим, что издание данного выпуска НЛО — это тоже социальное действие. Вечно актуальный для России автор сказал: “Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; — иначе такое бросание будет пустою забавою”.