Анна Кузнецова

Василь Быков. Час шакалов. Повесть. Перевод с белорусского: Наталья Игрунова. Предисловие: Михась Тычина. — М.: Время, 2005.

У книги есть и послесловие — интервью, данное В. Быковым А. Архангельскому для “Известий” в 2003 году в Праге (последние годы, сохраняя белорусское гражданство, писатель “скитался по Европе”).

Взгляд фронтовика на перестройку и новые реалии страны, наверное, мог быть только таким — катастрофическим. Последняя повесть в 1998 году казалась самому Василю Быкову такой крамольной, что он не стал ее публиковать. Там безработный воин-афганец, брошенный женой, отведавший резиновой дубинки во время разгона голодной демонстрации, передумал вешаться и решил убить белорусского президента.

Самые отрицательные герои в этой книге — не гитлеровцы, нет. А обыватели, ради спасения собственной жизни способные на предательство. Этический идеал подвига как обязанности, героизма как нормы поведения. Никакого сочувствия к слабой человеческой природе — автор имел право на свою позицию: во время оккупации в белорусском лесу он спас от голодной смерти своих младших братьев-близнецов ценой собственного здоровья и в конечном итоге жизни.

1979 год, на письма из армии парнишка получает ответы: “Я горда, потому, что ты солдат, а это значит, что ты не сможешь быть трусом, лгуном, подлецом, ведь за твоей спиной мы — родные и друзья”. Девушку отчисляют из института, она идет на завод, получает за трудолюбие флажок на станок… При чем тут 2004 год? А ей 45 лет исполнилось, она все на том же заводе и замужем за рабочим из своей бригады — не дождалась солдата Ната. Ах, Самара-городок!

Никакой сатиры: ранняя проза Шендеровича делится на жесткую, писанную по следам армейских впечатлений, и “добрую”, воссоздающую позднесоветский быт того уклада, при котором недостаток комфорта люди восполняли теплом семейных отношений. Издано это действительно в “самое время”.

Мир в этой книге делится на “молотков” — тех, кто хочет и получает свое; “отбойников”, благодаря той же силе желания получающих обратное; и “компенсаторов”, отводящих энергетические удары от стратегических целей; все вместе — армии на поле битвы мирового добра с мировым злом. Идея сама по себе формульна, к ней можно свести романы Толстого и Достоевского, Платонова и Булгакова, Пелевина и Шишкина — при погружении в физиологический раствор того или иного художественного мира формула выдает разные результаты. Продукты погружения ее в дистиллированную воду, квас или ситро сегодня заполняют полки книжных супермаркетов — в этом, может быть, смысле самое время издать еще один такой текст?

Повесть и рассказы в жанре триллера. Хочется добавить “психологического” — хотя антураж страшного задается фантастическими деталями внешнего мира, остается подозрение, будто “сдвиг по фазе” у героев, а с миром все в порядке. Выход за рамки развлекательного жанра обеспечен выверенностью языка: сдержанно, ясно, с точно дозированными вкраплениями переживаний героев в мнимо эпический сюжет. Есть умилительные ошибки, происходящие от недостатка житейских знаний: однояйцевые близнецы здесь разного пола, а прививку от бешенства мальчику, покусанному котом, делают в один укол…

Издательство представляет книгу как “детектив” — вольно€€ ему, конечно: авось читатель “купится” и купит… Но детектив имеет четкую жанровую формулу: убийство происходит в экспозиции, сюжет движется созданием у читателя ложных версий расследования. Здесь же убивают в конце, расследованием не пахнет, а книга совершенно о другом. О том, что питерские задворки за полтора века не изменились — там такие же смрадные свалки, как при Достоевском. Что питерские трущобные девушки по-прежнему прекрасны телом и душой, только плохо одеты, а виной всему — неверная психологическая установка, так называемый “жертвенный идеал”… Все, что автор хотел сказать своим романом, лучше бы смотрелось в социологическом очерке — уж слишком явно отсутствие художественного дара.

Здесь мастерская работа в детективном жанре и эрудиция автора держат внимание читателя на протяжении пятисот страниц большеформатной книги: убийство с отрезанием головы, чеченский след как ложная версия, трое друзей убитого, разматывая нить событий, запросто проникают хоть в Ватикан, хоть в Японию, а главный герой наивной дерзостью опрокидывает планы множества ополчившихся на него мощных организованных сил — уголовного розыска, воров в законе, мистической организации, происходящей из Древнего Египта... Блокбастеровское могущество “крепких орешков” вдруг поддерживается элегантными мотивировками: оказывается, ребятам помогает израильская разведка, потому что это первые люди, которым удается противостоять злонамеренным мистикам; а главный герой такой крепкий потому, что лидером мистиков оказывается его родная сестра, которой он нужен для произведения “солнечного” потомства, легитимного в традициях древнеегипетского престолонаследия…

Грамотно, увлекательно, виртуозно — в рамках жанрового задания. Глупо, бессмысленно, скучно — в большом контексте литературной традиции со сверхвопросами и сверхзадачами, которые никак не может уничтожить древняя разветвленная организация издателей чтива, созданная с целью — убить наше время.

Сборник рассказов столь широкого тематического и жанрового диапазона — от зарисовки армейского госпиталя перестроечных времен, через картину сознания бывшего малолетнего узника еврейского гетто выходящих к товарного вида страшилкам под Сорокина — что феномен заслуживает изучения. Проступает трагичная картина поисков современным молодым прозаиком — темпераментным, литературно одаренным (в условиях полной закомплексованности жанровыми и стилизаторскими задачами дар находит выход в эпитеты и сравнения, которые здесь точны и художественны), но правоверно приверженным моде и ориентации на успех — своего места в современной жизни, где все решают высокие технологии, а художественный мир — устаревшая категория. Место это — на рынке. В супермаркете.

Бывшая москвичка, прибывшая в Израиль с парой сотен долларов в кармане и маленькой дочкой, красива и независтлива, поэтому посудомойки из Жмеринки ей не чета, большая любовь начинается уже в самолете, и все проблемы решаются как в сказке... У диаспоры появилась литература масскульта!

Итоговый сборник питерского поэта, с начала 90-х живущего в Нью-Йорке, в районе Бронкс, среди “очень некрасивых людей”, по его замечанию на московской презентации этой книги. “Обратная” эта лодка потому, что плывет по речке Лете (она же — Малая Невка) от поздних стихов к ранним: “Восьмая пристань. Стихотворения 2004 года” — начало пути; далее, в обратном порядке, 7 книг: “Школьный вальс”, “Новые рифмы”, “Тихое пальто”, “Эдип”, “Долгота дня”, “Вечерней почтой”, “Шум земли”.

В 2004 году написано всего два стихотворения: двухчастное “Болезнь” и “Разворачивание завтрака”, вышедшие из давних воспоминаний: мама за швейной машинкой, детская болезнь, бутерброд в газете — реалии-метафоры особых взаимоотношений поэта с временем:

Состав участников (70 поэтов) новых “строф века” определил вполне конкретный ограничитель: в первые годы нового века все они жили в Санкт-Петербурге. Актуальная значимость топоса (историческая-то вне сомнений) подчеркнута замечанием о построении “новой” России именно петербургской командой. Качество времени, отразившееся в итогах первой поэтической пятилетки, составители определили как “Время краха лучезарных постмодернистских симулякров, время терроризма и торжества грубой силы, время пересмотра базовых установок цивилизации <…>”. Читать интересно: стихи в Петербурге разнообразные, все направления и школы русской поэзии имеют там своих последователей.

Строки в одном стихотворении: “в моей руке лежит в кармане дырка / а в рюкзаке — статья Олега Дарка”; название другого: “Случайная реминисценция: про рецензию А. Немзера на книгу З. Гареева “Парк”” — такое почтение к критикам для поэта редкость. Стихи многословны, с множеством ничем не оправданных строк и строф, которые с легкостью можно изъять. В лучших, таких как “*** (сестре)”, эта необязательность становится обаятельной — тогда из них ни слова не выкинешь. Как и почему это происходит или не происходит — Бог весть, вот и Людмила Зубова над тем же размышляет в предисловии “Из чего здесь получается поэзия”. Но выяснить ей удается только, из чего получаются стихи.

Киевский русский поэт, лауреат международной премии им. Юрия Долгорукого, соединил под одной обложкой избранное из прошлой книги “Айловьюга” (1989 — 2003) и новый цикл “Автограф стрекозы” (2003 — 2005). Этому поэту с сильным темпераментом удается органичное соединение вечных вопросов, гражданских переживаний и ультрасовременных реалий на основе классической русской просодии:

В 2003 году Харьков и Санкт-Петербург стали городами-побратимами. Альманах с чертами альбома и антологии, с многослойным названием (здесь и две речи — украинская и русская, и две реки — Харьков и Нева, и поэтическая речь + река времен) призван закрепить это событие в ноосфере.

Как в Питере, так и в Харькове достаточно поэтов и прозаиков, критики и эссеистики в Харькове не нашлось, зато раздел “Публикации” полностью заполнили харьковчане, самый интересный материал здесь — интервью В. Яськова с художником Борисом Косаревым, знавшим Хлебникова, Шенгели, Олешу и многих других литераторов и художников начала ХХ века.

Итоговая книга состоит из четырех разделов: “Новый большой русский стиль (2000 — 2004)”, “Репейник”, “Мужчины тоже могут имитировать оргазм” и “Четвертое дыхание”, после каждого Светлана Лин, заявленная как соавтор, берет у поэта содержательные интервью (С.Л.: А теперь расскажите мне, пожалуйста, почему же вы любите Аллу Пугачеву? Д.В.: Я расскажу, обязательно…), а в предисловии с детской непосредственностью объявляет, что он — гений.

Бодрая, напористая муза Елены Тверской сочетается с акварельными стихами Ирины Гольцовой по принципу контраста. Познакомились они на израильском русскоязычном сайте, обе пишут профессионально, у каждой есть несколько отличных стихотворений.

Тот факт, что в антологии “Свет двуединый” (М.: Х.Г.С., 1996) Израиль представлен всего тридцатью семью именами, возмутил М. Берковича. Он насчитал более 120 и объяснил в предисловии, почему причисляет к поэтам и тех, кто пишет очень плохие стихи: “<…> некоторые стихотворения были включены в книгу в первую очередь потому, что являются уникальными человеческими документами, свидетельствами эпохи, и проигнорировать их значило бы существенно обеднить эмоциональное и информационное поле этой книги”.

Житель села Тимирязевского под Томском 1949 года рождения пишет юношески восторженные, при этом содержательно насыщенные стихи, счастливо минуя формат провинциальных литобъединений. “Или это вся жизнь моя / — миг удивления?” — мимолетное впечатление здесь главный импульс поэзии: увидел, обомлел, осознал, нечаянно в рифму.

Искусство зимы трудоемко, стихи получаются полными внутреннего напряжения при внешнем покое классических форм. Особое место в книге занимают духовные стихи. Живыми их делают неброские смысловые находки:

Основная эмоция автора — богобоязнь. Именно так: из всего эмоционально-интеллектуального спектра веры ему более всего присущ страх Божий. Поэтому трудно представить “Помогают истины начала / Различать лукавые слова” в светском исполнении, например, Людмилы Лядовой, которое приходит на память при взгляде на бравурные аккордовые аккомпанементы, — книга издана как песенник, в нарядной обложке, с большим нотным приложением.

Скандалом века, оправдывающим книжное издание этой форумной перепалки, коих в Сети миллион, сделала бы только мировая известность кого-нибудь из персонажей ее главного сюжета: писатель закваски позднесоветского Литинститута Олег Борушко организовал состязание русских зарубежных поэтов, позвав в жюри таких выдающихся деятелей русской поэзии как, например, Юрий Поляков. Королевой поэтов назначена Марина Гершенович, вторую премию не получил (отказался) Юрий Юрченко, более сильный настолько очевидно, что основную часть книги составляет поток возмущенных постингов с версиями происшедшего, а также ответы Борушко на них в духе “деньги мои — мне и решать, кто нынче Пушкин”.

Фабула книги, посвященной знаменитым литературным “сентиментальным путешественникам”, — две поездки: в Брянск на выступление в местном клубе (1984) и в Тарту на похороны Лотмана, когда пришлось переходить границу в нарушение закона (1998). Наблюдения и размышления составляют сюжет, вернее — ряд микросюжетов, раскрываемых за видимыми вещами: “Власть — основной вид заработной платы наших граждан, и всякий вид трудоустройства есть вид власти. Подумайте сами: что есть продавец? власть над товарами и покупателями. Редактор? власть над текстом и автором. Врач? проводник поезда? все, кто обыкновенно считаются служителями общества и его членов, здесь они власти. Зарплата в дензнаках значит гораздо меньше”.

“Принципиально новые” интерпретации “Гамлета” и “Бориса Годунова”. Гамлет был призван небесами принести себя в жертву, чем искупить вину предков, властителей-грешников, — в основе трагедии есть вторая составляющая, до сих пор не учтенная интерпретаторами: легенда об Иеффае. Это утверждение еще как-то можно опереть на шекспировский текст. Но версия убийства царевича Борисом Годуновым, объявленная в аннотации “впервые, спустя четыре столетия, полностью доказанной”, и удлиннение пушкинской трагедии на пару страниц — именно в этом объеме Р. Прасолов перифразирует словосочетание “народ безмолвствует” — плоды религиозной экзальтации.

Модернизированное издание серии “Национальная специфика произведений зарубежной литературы XIX — XX веков”. Глобализированное: в качестве теоретической базы термин “модерн” берется в самом широком понимании для макроэпохального охвата новаторских явлений с начала XIX века.

Конференция и сборник посвящены категории синтеза и проблемам комплексного изучения произведений искусства: “Мир и жизнь даны человеку по частям, соответственно органам чувств: визуально, звуками, запахами, тактильно. И только мысленно (а теперь, может быть, и виртуально) человек может представить себе общую картину мира и жизни. Поэтому искусство, так же, как и науку, интересует все касающееся мира, жизни и человека, все, обладающее огромной силой и влиянием на человека и остающееся тайной” (А.И. Борисов. “Синтез в изобразительном искусстве XIX—XX веков”).

В этом году конференция в пятый раз собрала как теоретиков синтеза, так и музыковедов, знатоков изобразительного искусства и литературоведов с междисциплинарными ракурсами исследований. Н.Ф. Шипунова, например, считает, что немое кино открыло миру нового Достоевского и что Достоевский ХХ века — это драматургия коллизий, монтаж и музыкальное сопровождение прежде всего. Прежде текста, без текста и вне его.

Анна Бетулинская, выступавшая под псевдонимом Марли, родилась в 1917 году в родовитой дворянской семье. После расстрела отца, служившего в Сенате, семья бежала в Финляндию, осела во Франции. Анна стала одной из “Восьми скульптурных красавиц” в балете Вронской, в 1937 году представила эмигрантскую Россию на конкурсе красоты “мисс Европа” и на протяжении всей долгой (в 2002 году Марли издала сборник собственных басен) жизни в Европе и Америке выступала с исполнением собственных песен под гитару. Одна из этих песен стала гимном французского “Сопротивления”.

Книга-альбом с нотами и компакт-диском стала лауреатом конкурса Ассоциации книгоиздателей “Лучшие книги года”.

Поколенная роспись рода Елизаровых-Розановых, ревизские сказки, гимназические списки, воспоминания односельчан о судьбе семьи… Последний представитель духовной династии Розановых, Павел Петрович, в 30-х дважды бежал с этапа в лагерь, был пойман, выжил и дожил до 60-х годов.

560 страниц петитом, разделенные на два тома, посвящены доказательству факта фальсификации сталинским режимом подлинной истории КПСС, которая вовсе не является историей предательства дела партии ее вождями — Зиновьевым, Бухариным, Троцким; что социалистическое государство при Сталине переродилось в бюрократическую олигархию; словом, все то, что давно ни для кого не секрет. Частные свидетельства о революции и дальнейшем становлении государства большевиков здесь куда интереснее взглядов, потому что автор — талантливый литератор. Но он совершенно убежден, что социализм — лучший и вовсе не утопический строй, что перерастание в бюрократическую олигархию не является его естественной эволюцией, что все впереди...

Сюжет этой книги — возвращение эмигрантов-социалистов из Швейцарии в апреле 1917 года. Англия, старавшаяся их не пустить, после согласия Германии на их проезд пытается оттянуть часть из них на себя, только бы они не подверглись германской пропаганде, но у нее для поездок на континент — один вонючий пароход. “Поэтому с конца апреля английские и немецкие официальные документы иногда производят впечатление двух конкурирующих туристических агентств”. Луначарский и Мартов вернулись в мае и поняли, что, заботясь о законности своего проезда через территорию военного противника России, не успели предотвратить поляризацию демократических сил, разрушившую единство левой оппозиции. Письма они пишут любимым — жене и подруге, вынужденным однажды сдать эти письма в архив: “№ 30. А.В. Луначарский — А.А. Луначарской, 4 (17) мая 1917 г., Стокгольм. “Милая, милая, как я люблю тебя. Среди всех трудностей и всех радостей помню тебя и обожаю, мое солнышко, и подле тебя утреннюю звездочку — малютку Тото. Целуй моего Кро-кро. Милая, скорей бы быть вместе. Весь твой. Тото-старший”. РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 1. Ед. хр. 12.Л.15”.

Редакция благодарит за предоставленные книги Книжную лавку при Литературном институте им. А.М. Горького (ООО “Старый Свет”: Москва, Тверской бульвар, д. 25; 202-86-08; vn@ropnet.ru).