К. Видре

"Лежит во мне одно воспоминанье"

Шел 1943 год, я училась в Ташкенте, на филфаке университета. В нашем девичьем сообществе уже начали появляться один за другим студенты — раненые фронтовики.

Я болела, частенько пропускала занятия, но Ваню Яковлева заметила сразу. Обретался он большей частью в университетских коридорах, ораторствовал, окруженный стайкой слушательниц. Рука на черной перевязи, лихо сдвинутая набок пилотка, потертая кожаная куртка и вечная папироса в зубах… А лицо-то розовое, нежное и курносый нос. Лезли в голову строчки из стихотворения Ярослава Смелякова: “С тобою ходит розовый, бывалый, двадцатитрехлетний транспортный студент”.

Узнала: Ваня студент из Ленинграда, пишет стихи, демобилизован по ранению.

И он меня заметил: в его взглядах, обращенных ко мне, я увидела, несмотря на бравый вид, что-то растерянное и ищущее.

Столкнулись мы однажды в коридоре перед аудиторией, где принимал экзамен по поэтике Е. Тагер. Ваня заговорил со мной, но я отмолчалась, волнуясь перед экзаменом.

Вытянули мы билеты, сидим, готовимся. Ваня поворачивается ко мне и говорит доверительно:

— Терпеть не могу рыться в плоти стихов. Все равно что анатомировать труп любимой женщины.

— Боже, зачем же так пышно? — отозвалась я.

И все. После экзамена мы разошлись по домам, каждый в свою сторону.

Появилась я в университете только через несколько дней. Бросился в глаза свежий номер стенгазеты с гудящей перед ним толпой студентов.

Подошла. С большой фотографии в черной рамке смотрели на меня знакомые прищуренные глаза на круглом мальчишеском лице.

Я почувствовала толчок в сердце, боль. И, замерев, сжавшись, прочитала стихи под фотографией, которые помню до сих пор слово в слово.

…Рядом со мной возле газеты стоят наши признанные студенческие поэты, тоже фронтовики. Постепенно до меня начинают доходить их слова. Говорят, что Ваня застрелился, бросают пренебрежительные фразы, что это, мол, малодушие, слабаком оказался Яковлев…

Они мне противны. Господи, Господи!.. Был человек в одиночестве, и я могла… и не протянула руку помощи. Прошла мимо.

…Мы узнали, что Ваня жил у тетки. Недавно умерла от пеллагры его мать, и он тяжело переживал эту потерю. А “нежданный друг” оказался пшиковым (как говорится, “без комментариев”).

Переписываем его стихи. Они производят впечатление талантливых, хотя некоторые чуть манерны. Память сохранила всего несколько строчек:

“Туда” — это в ресторан, где какая-то печаль уже не помню что куда-то навесила.

Он был совсем юн, талантлив, но как поэт весь в будущем. Мы хотели добиться, чтобы его стихи напечатали. Пытались, но не вышло.

Щекотливая тема… В последние десятилетия часто пишут о самоубийствах солдат, офицеров, прошедших войну, — “вьетнамский синдром”, “афганский синдром”… Жертвы — самые чуткие, самые ранимые люди. И все после войн, ведущихся то на чужой территории — “для выполнения интернационального долга”, то на своей — “для наведения конституционного порядка”.

А ведь любая война связана с массовыми убийствами, с обесцениванием человеческой жизни.

Ваня Яковлев… Война его достала. Мне жалко той судьбы далекой… А ведь он защищал свою страну от захватчиков. Но кровь, пролитая даже на такой войне, оказалась для него непосильной ношей.

Такое бывало… Американский летчик, сбросивший бомбу на Хиросиму, через годы покончил с собой, хотя эта бомба приблизила мир, спасла жизни десятков тысяч солдат (которые погибли бы, если б война продлилась) и избавила Японию от милитаристского угара.

В нашей литературе был такой писатель Всеволод Гаршин (1855—1888). Он пошел добровольцем на Русско-турецкую войну (1877—1878), воодушевленный идеей освобождения братьев-славян от османского ига. И все же его душа восстала против уничтожения человека человеком. В результате психическое заболевание и самоубийство. Потрясение оказалось слишком сильным.

Еще примеры? Что далеко ходить? Вспомнила случай из жизни собственной семьи. Младшая сестра моего отца рассказывала мне о своем женихе Володе Беликове, математике, выпускнике Санкт-Петербургского университета. Во время Первой мировой войны его призвали в армию. Володя поведал своей невесте, что убивать людей просто не может, и решил покончить с собой. Моя тетушка (ей было тогда чуть больше двадцати) предпочла умереть вместе с любимым женихом.

Обстоятельства помешали им выполнить свои намерения. Володя ушел на фронт. Он погиб в самом конце войны, после Февральской революции. Часть квартировала в Закавказье. Какая-то дикая банда спустилась с гор и вырезала всю батарею, которой Володя командовал.

Меня лично, “как видно, Бог не звал”: помню, с полным одобрением отнеслась к стихотворению К. Симонова “Убей его!”… Это когда фашисты прорвали наш фронт под Ростовом. Я повторяла: “И если немца убил твой брат, то это он, а не ты солдат!”.

В конце войны на вечере в Комаудитории Московского университета пожилой боготворимый мною поэт сначала рассказывал о своей поездке на фронт, в дни какого-то пролетарского праздника; после чтения стихов солдатам для гостей был обед с возлияниями в обществе высших офицеров.

И прочитал он нам стихотворение, в котором была такая строка: “Нас время балует победами”. В зале было много студентов — вчерашних фронтовиков. Неподалеку сидел Семен Гудзенко. Как я его поняла, когда услышала через несколько дней чтение отрывка из новой поэмы:

Надо сказать, что литература военных лет сумела донести до читателя сквозь заслоны казенного оптимизма, что беззаветный героизм ради святых целей не исключает возникновения перед личностью тяжелых нравственных проблем.

До сих пор меня потрясает своей жесткой правдой стихотворение Семена Гудзенко “Перед атакой”.

Всегда со мной лучшее, по-моему, стихотворение Твардовского “Две строчки”.

До сих пор храню крохотный сборник 1943 года “Библиотеки “Огонька”” с этим стихотворением.

Прошла целая жизнь. Я уже не юная студентка, а восьмидесятилетняя старуха, но, мне кажется, между мной тогдашней и сегодняшней пропасти нет. Многое помню, и среди этого многого “Как белый камень в глубине колодца лежит во мне одно воспоминанье” (Ахматова).

Мне давно хотелось написать о Ване Яковлеве, о его трагическом конце. Подтолкнуло меня взяться за перо его предсмертное стихотворение. Редкий случай, когда человек рассказал, и, мне кажется, с большой силой, как это бывает… Другие умирают молча.