|
Ирина Ермакова
Пустырь на Соколе
От автора | В моей судьбе самое, пожалуй, примечательное то, что родилась в 1951 году в Керченском проливе, на катере, и место рождения до сих пор мерцает, перекатывается где-то между Черным и Азовским, между Крымом и Кавказом… Закончила Московский институт инженеров транспорта по специальности “Мосты и тоннели”, двенадцать лет работала по профессии; выпустила четыре сборника стихотворений. В 1989 году я только начинала писать, и подружка взяла у меня стихи, а через три дня говорит: “Есть настоящий поэт, всего на два года старше тебя, она взяла твои стихи, прочла и просила тебя позвонить…” Бек со своей щедростью готова была тут же написать рекомендацию на совещание молодых писателей… Я так и не решилась тогда позвонить Татьяне Бек, и лишь через десять лет, в 1998 году, Татьяна сама пришла на вечер, посвященный выходу моей книжки “Стеклянный шарик”. Тогда и возникла пылкая и незамутненная дружба с Таней, и теперь, когда честные люди практически перевелись, мне катастрофически не хватает ее честности, мальчишеской отваги и прямоты.
* * *
Татьяне Бек
Под оком неусыпного глагола
речь — мимо уст — морозный воздух пуст
гол как пустырь на Соколе за школой
где летом лиловел репейный куст
Среди привычной пошлости и прозы
когда борей несёт свою пургу
махнёшь рукой и — вспыхивают розы
кустарные в растоптанном снегу
И прошлогодний куст чертополоха
уже краснеет прямо на глазах
краснеет как ушедшая эпоха
в репьях и розах розах и репьях
Кончая век всё лучшее — на ветер!
А куст на перемене под звонки
за ловлей ветра обломают дети
ничейные — ботаники щенки
Когда бы жить и жить по-человечьи
в любом июле или ноябре
разглядывая снег за краем речи
весь в лепестках на волчьем пустыре
Дачное
Не заснуть бузит соловей проклятый
словно бес ему раздирает горло
и тебя сосед он поднял сегодня?
глянь орёт себе на кусте бузинном
вниз головою
Я б его стряхнула но эта ветка
сквозь забор пролезла на ваш участок
я б её срубила о! нет на свете
ничего точней ничего сочнее
дудки кустарной
Ну — шустёр! востёр твой садовый ножик
погоди продуй осторожно чтобы
семь отверстий узких прорезать в трубке
и к губам приблизив почуять горечь
крови бузовой
Зверь-буза! чуть дохнёшь сама играет
звук зелёный жалящий близорукий
а лихая вышла у нас сопелка
что ты мальчик что ты это всего лишь
старая песня
это знаешь — дудки! да басни лета
это просто месть соловья-бандита
бузина звенит на ветру соловом
это свист — бузотерский пыл и козни
вредной жалейки
Басня
Раз рыжий и лысый пошли вдоль реки
гуляя как любят гулять челноки
как ветер с волною как брат и сестра
как две неотвязных идеи с утра
Шёл рыжий махая допопной косой
а лысый сияя макушкой босой
и красно мерцавший приречный гранит
прослушивал то о чем каждый молчит
— Да что я вам рыжий — вертеться как вол?
и кинув чинарик обратно пошёл
— Да что я вам лысый — терпеть этот свет?
и тоже — окурочек за парапет
Ревела гранит заливая река
вертела по свету два мрачных бычка
и дымом дукатным накрывшись Москва
с волною и ветром месила слова
О сёстры! о братья! курить с утреца —
что рвать беззаветной идеей сердца
Барнаул
1
Сугроб ревел всю ночь. До самой крыши
засыпал сон, и синий свет в дому
откапывали утренней лопатой
с полоской жести на боку квадрата:
ворочался в окне кудлатый слон,
огромный, деревянный, настоящий,
подкованный гвоздём, таким блестящим,
что свет, скрипя, менялся слой за слоем,
за взмахом взмах — густое, голубое,
глухое — Божий мир смежён,
теплее, гибче — свет уже трепещет
в ресницах клейких, проступают вещи
по клеткам комнат —шах! — топочет слон,
и первый луч раскалывает сон.
Там свет ещё, там снег ещё валит,
там ходит деревянная лопата,
зарыт в сугробе ферзь, блистает гвоздь,
раскопки продолжаются, нас ищут,
свет переменчив, но всегда светло,
и с валенок у печки натекло,
и к варежке салазки примерзают,
язык — к железу — шах! — и свет в слезах,
и солнечные мальчики в глазах.
2
А качели прибиты в дверном проеме,
потому что — горло, вечный мороз,
потому что жизнь происходит в доме,
угольком отмечается зимний рост
от последней прогулки до первой прогулки
в неизбежном пуховом платке крест-накрест,
мимо трёх собак в Страстном переулке,
в край посёлка, по кромке хрусткого наста,
где встречает нас молочница Настя
и хлопочет, обухом вышибая
голубую глыбу со дна ведра,
где она сама на свет — голубая
в гуще снега и млечных осколках двора,
где мычащий пар из щелей сарая…
— Ты идёшь?
— Сейчас!
— Ну, идём.
Идём.
Напрямик. Домой. Молочным путём.
Синий лёд в авоське. Тепло, легко
тянет за руку бабушка, рассекая
в небесах замёрзшее молоко.
|
