Михаил Эдельштейн

Закладка. - М.: Русский путь

Понятно, что человек, взявшийся писать о новых изданиях классики, собственно о самих классических произведениях как раз ничего и не скажет. В самом деле, не сочинять же сейчас рецензию на “Героя нашего времени”. Свежо, конечно, но уж как-то слишком самонадеянно — сразу вспоминается герой то ли Вуди Аллена, то ли Умберто Эко, придумывавший редакционный ответ на пришедшую самотеком Библию. Остается сосредотачиваться на сопроводительных материалах — предисловиях, примечаниях, включенных в книгу дополнительных текстах.

Особенно на последних. Дело в том, что выходящая в “Русском пути” серия “Закладка” задумана именно как мини-антология критических и литературоведческих статей, посвященных соответственно Гоголю, Лермонтову, Некрасову или какому-нибудь другому автору. Классические произведения русской литературы печатаются здесь в сопровождении исследовательских работ, объединенных в разделе “Взгляд критики” — он занимает в некоторых томиках чуть ли не до половины общего объема книги. Вот этому-то разделу, его структуре и составу, принципам его формирования и будет посвящен в основном нижеследующий разговор.

Собственно, разговор этот носит несколько более общий характер и начать его следовало давно. Он и начинался, и даже неоднократно — но всякий раз как-то очень быстро сходил на нет. Между тем, вопрос на повестке дня стоит достаточно принципиальный: теперь, когда в широкий читательский оборот возвращены сочинения критиков Серебряного века, — что нам с ними делать, как воспринимать? В каком качестве пришли к нам труды представителей религиозно-философского ренессанса конца XIX — начала XX веков и мыслителей русского зарубежья?

Судя по издательской аннотации, представители “Русского пути” и составители “Закладки” на этот вопрос отвечают недвусмысленно: “В этой серии публикуются не только произведения русских классиков, но и литературно-критические статьи, поднимающие целый пласт отечественного литературоведения и помогающие глубже понять изучаемое произведение”. То есть критика и литературоведение выступают при таком понимании как полные синонимы, никакое различие между ними не проводится. А потому под шапкой “Взгляд критики” мирно соседствуют работы В. Соловьева и Б. Эйхенбаума, Ю. Манна и В. Розанова, П. Бицилли и Ф. Достоевского. Что, с одной стороны, безусловно хорошо — перед читателем проходит история рецепции гоголевского или лермонтовского творчества и, кроме того, еще и панорама литературоведческих методов и критических техник в их эволюционном развитии. С другой стороны — допустим, студент-гуманитарий способен самостоятельно разобраться в предложенном ему разнородном материале (на практике зачастую оказывается не вполне так, но предположим). Но не породит ли такое соседство методологическую путаницу в умах старшеклассников и даже школьных учителей, которым, по замыслу издателей, адресована серия?

Все же в учебном издании необходимы, как кажется, более четкие пояснения относительно предлагаемого читательскому вниманию материала. Едва ли правильное решение — без оговорок, на равных основаниях предлагать школьнику анализ “Маскарада” работы Эйхенбаума и размышления Мережковского о Лермонтове как “поэте сверхчеловечества”, падшем ангеле, который был послан Богом на землю во искупление нерешительности, проявленной во время великой битвы между воинством архистратига Михаила и воинством “Дракона”, то есть сатаны. Проблема тут еще и в том, что читать Мережковского несравненно увлекательнее, особенно десятикласснику, — как Дюма занятнее ну, скажем, Пруста. А кого заставишь изучать статью Бицилли со скучным названием “Место Лермонтова в истории русской поэзии” после занимательного рассказа Владимира Соловьева о далеком лермонтовском предке, ведуне и прозорливце Томасе Лермонте, который, когда пришло ему время умирать, “пропал без вести, уйдя вслед за двумя белыми оленями, присланными за ним, как говорили, из царства фей”? Мои студенты если что и запоминают из курса истории русской критики, так именно эту трогательную историю.

Но именно поэтому следовало бы, наверное, более четко обозначить место каждой из предложенных работ, пояснить, что для Соловьева и Мережковского Лермонтов, по сути, почти такой же персонаж, какими были для самого автора “Героя нашего времени”, допустим, Печорин или Максим Максимыч. И Гоголь из розановской статьи “Как произошел тип Акакия Акакиевича” — тоже персонаж, выдуманный автором, а вовсе не объект научного исследования. Тут бы, кстати, и показать школьникам или абитуриентам разницу между критикой и литературоведением, сравнив эту работу с трудами хотя бы того же Эйхенбаума.

С книгой Гоголя, впрочем, дело почти так и обстоит. В предисловии к “Петербургским повестям” Мария Васильева вполне четко расставляет акценты, подчеркивая, что “гоголеведение Розанова… нельзя рассматривать вне эволюции” собственных взглядов мыслителя, и довольно подробно показывая, как розановские парадоксы “перерабатывались” позднейшим литературоведением, формалистами-морфологами в том числе. Составитель же сборников Лермонтова и Некрасова Сергей Федякин, много лет занимающийся историей “серебряновечной” и эмигрантской литературной критики, от проведения демаркационных линий отказывается (думаю, сознательно). О плюсах и минусах такой позиции речь шла выше. Дополню сказанное лишь еще одним соображением, тоже, впрочем, отчасти уже озвученным.

Любое учебное издание классических текстов естественным образом ориентировано на ту или иную аудиторию и зависимо от ее предпочтений и потребностей. Мне кажется, основная (и единственная, в общем-то) проблема “Закладки” — это выбор адресата. Для старшеклассника, даже достаточно продвинутого, блестящие статьи Соловьева, Розанова, Мережковского скорее вредны, ибо при некритическом к ним подходе (а откуда в школе взяться критическому?) могут способствовать формированию совершенно фантастических представлений как о русской классической словесности, так и о методах литературной науки. Книги, о которых идет речь, рассчитаны, конечно же, на студентов-гуманитариев — вот тем полезно лишний раз проявить навыки самостоятельного мышления и задуматься о границах между литературоведением и критикой, о пределах адекватной интерпретации текста и тому подобных вещах.

Подытожим, а заодно и ответим на вопросы, заданные в начале. Несколько лет назад Михаил Гаспаров напечатал статью с парадоксальным названием “Критика как самоцель”, в основу которой был положен не менее парадоксальный тезис: “Статьи Белинского о Пушкине или Баратынском очень мало говорят нам о Пушкине или Баратынском, но очень много — о Белинском и его последователях”. Кажущийся парадокс этот на самом деле глубоко верен и мог бы стать хорошей методологической основой для написания истории русской литературной критики. На рубеже XIX—XX веков степень такой “самоцельности”, “самодостаточности” критики по сравнению с эпохой Белинского возросла. Религиозные мыслители, философы-эмигранты, замечательные критики-символисты и “околосимволисты” могут и должны сегодня быть объектом самого пристального изучения — но никак не поставщиками актуальных исследовательских методов и приемов.

И последнее. Книга начинается с обложки, как театр с вешалки. Издатели “Закладки” решили на этом сыграть и “концептуализировали” оформление томиков серии. Проще всего поступили они с Лермонтовым, выбрав для книжки стихотворений и поэм непременного врубелевского “Демона”, а “Героя нашего времени” и вовсе сопроводив картиной и рисунками самого автора.

В двух других случаях оформители пошли по более сложному пути, задумав скрестить классические литературные тексты с шедеврами художественного авангарда. “Черные линии” Кандинского “Петербургским повестям” Гоголя очень идут. А вот картина Малевича “На сенокосе” на первый взгляд украшает обложку сборника Некрасова совершенно случайно. То есть понятно, разумеется, что выбрана она по тематическому сходству — там крестьяне и тут крестьяне. Но стилистический конфликт работает сильнее. Будь таким образом оформлен Клюев или хотя бы Есенин — в этом можно было бы увидеть стильность и даже концептуальность. А вот в случае с Некрасовым игра эта теряет всякий смысл: получаются полые знаки, означающее без означаемого…

Однако на такую или примерно такую реакцию художники серии и рассчитывали. Достаточно открыть предисловие С. Федякина, как суть замысла становится очевидной. Составитель обращает внимание читателя на занятный и вполне реальный парадокс: писатели-“общественники” ценили Некрасова как агитатора, горлана, главаря, а великого поэта в нем видели, наоборот, представители модернистских течений: символисты, акмеисты и даже футуристы. Так что Малевич на обложке с определенной точки зрения вполне на месте…

Хочу подчеркнуть, что все мои критические замечания — не более чем попутные соображения: серия заслуживает всяческих похвал и комплиментов. И сам тип издания, и небольшие по объему, но информативно насыщенные предисловия. И подбор дополнительных текстов, включающий не самые растиражированные работы, — например, С. Андреевского или С. Дурылина. А если еще учесть, что в ближайших планах издателей “Закладки” — книги Пушкина, Салтыкова-Щедрина, гоголевские “Мертвые души”, и готовят их С. Бочаров, И. Сурат и другие замечательные специалисты, то ценность выпускаемой “Русским путем” серии становится самоочевидной без всяких рецензий и обзоров.

Михаил Эдельштейн