|
|
|
Марина Курсанова
Баснословные ветры до самой Влахии...
* * *
Поцелуи, смешки. Под мышкой
маленький Городок в обнимку
с европейскими сонными вышитыми саше.
Луковый суп французский.
Парки на две аллеи.
Лебедей многолетние жесты — в рифму
котелку на башке —
круглят башню на извороте.
В иззолотых оконцах
блеск невысоких арок, древесных светлых стволов.
Голоса тоскуют над озером (католический чепчик из воска
плюс очки на носу школярки из колледжа богословок).
Кондитерские витрины: струдель и магдаленки.
Коврики с увяданьем посередине шитья.
Золотистая линька прекрасна, особенно — в конце сентября. И тленье
происходит всё умершее столетье вдоль масляного жнивья.
Вдоль народной канвы, иначе.
Пысьменныки пишут вирши,
кора прорывается песней, сало на два села.
Монументальные склепы прячут плачи, как лето — вишни,
в горах ЩЕгуляют мыши,
пустунки, баили, планетники,
звиры,билани, архангелы,
хоры и хоры, римейки,
баснословные ветры до самой Влахии,
да видьмы,
да шимбала*...
Овцы кипят боками, боги готовят звары,
всадники в тёмных латах готовят страшную месть,
я знаю, куда покатит волна, продвигая запах
(металлический запад ложится в тёплую шерсть).
Куннигунда и Гудрун, валькирии энд ундины.
Голубиные крылья хлопают в первом сне.
Питьё вливается в губы, как дудки или как ды??мы,
яблоки соком брызжут, и рыба бьёт на блесне.
* * *
Ветра да облака.
Свободы дивной огни.
Затянувшиеся каникулы на европейском пленере.
Суженность улочек завивается хлёстким ремнём вокруг тоненькой шеи.
Неинтересные маленькие сюжетики
То ли дело: другие дни.
Дни — когда надоест
стесняться,
переминаться с ноги на ногу,
раскачивать зуб языком,
выталкивать слёзы горлом.
Когда раздвинутся стены,
и времена польются
смешением твёрдых звуков и наимягчайших улыбок,
реестрами, и стволами,
и запахами фиалок,
столбцами и канителью,
и сафьяновой тенью...
* * *
Я открываю окно — и вижу весь горизонт,
Я закрываю окно — и вижу свой лабиринт,
Я зажимаю живот — и слышу море в груди,
Я слышу море гудит, гудит мне “не уходи”.
Я понимаю весь мир, который любит меня,
Который не говорит, а только гладит и ест,
И эти рыбы в груди молчат в течение дня,
И этот свой лабиринт похож на сонную сеть.
И лишь тебе я скажу, что возле самого сна
Растёт до неба весна, и по весне ползёт жук,
А в лабиринте быки, у них четыре ноги,
Быки жуков не хотят, у них весна не гудит.
У жу-жука три ноги — он неликвид-инвалид,
Да, у него три ноги и голова больше слёз,
И полный дом чепухи, и небо, полное рыб,
А также рыбная жизнь, что не случилась всерьёз.
Песня Неле
Пол будет бел — и посреди коричневый стол.
Утром пустым уходит кто-то вдаль по дороге.
Видишь, зима — на льду огни, пляшут люди.
Ведьма молчит, костёр горит на белом снегу.
Дети с горы пускают стаи псов и колёса.
В чёрной карете едет розовый карлик.
Посох, сума.
Господь, подай мне хлеб и вино...
Вот менестрель вложил свирель и стрелы за пояс.
В путь, мой монах!..
Бредут навстречу слепые.
* * *
Библия есть книга вдохновения.
Снежочек стих,
дружочек,
вот и у нас потепление,
томление, умиление, растопление.
Западное предание.
Южное предание.
Восточное управление.
Север.
Бестселлер.
Внутри музея картины.
По снегу бегут охотники.
Красные руки от холода.
Крупные собаки роют снег.
Галицкие вариации
1
Провесной мой виноград, одна ягода изюма,
одна ягода излома — ах, изломленная.
Неувяда, зелиничье, иммортель императрицын,
на империи играют князья Галицкие.
Владимирко, Данилко, Левко
развивают рукавицы,
заплетают пальцы.
Пчела-медуница легче
пыльцы или тайны.
Стансы! Танцы!
Набрала хоботок таянья,
сладчайшего, нежнейшего
окрашенного соком снега...
2
Марыся Валевская.
Кубовая краска.
Наполеон рыщет
в Польше украдкой.
В обмороке не побоится —
возьмёт —
увозом, оброком
грубо и жестоко.
Красавица мёрзнет
в маршальских бобрах.
Всё понимает, плывёт и платит.
В травах — горит,
“нет” говорит,
Но детку — родит.
* * *
Значит, перерыв, и, гляди, Маро,
вереница дней растянута на январь, с орнаментом ледяным…
Всё в молоке,
молоко (imbolk!).
Вот и зимняя книжка:
— Марысенька, — пишет Янек, — Марысенька, дорогая,
ты ли вчера проходила
по плиткам,
я не ошибся?
Как же тебя пустили, кто же недосмотрел:
сокольничий или слуги? —
пока я смотрел на ветки, растянутые над балконом,
пока я правил каретой, пока давал наставленья,
пока я требовал денег
и размещал палатки,
ты меня позабыла, носочком толкая плитку,
рассматривая картинки
во втором этаже галереи.
Вот я пишу тебе, детка,
горестно и небрежно,
сумрачно и беспечно,
по бумаге скользя.
Ты сама не хотела
сдаваться пошлым приказам
сдавать года и браслеты
укладывать в сундучок...
В магистрате обычные чвары.
Чардаши, чарки... чаще ли
бьётся твое сердечко
от моих дальних слов?..
Но где я... не помню...
Город (Львов)
…Но в этом воздухе вода — гляди, какой напрасный дар,
Какой один нам город дан — мой герб и кубок.
Он полон призрачных людей,
Как полон хмелем тяжкий шмель, как взял в полон — и княжий кремль
Живым инкубом!
Здесь в облаках течёт река — затем тоска неглубока,
Что для Алхимика века — одно мгновенье!
И вдруг Моцарт произойдёт,
Как лист кленовый упадёт,
И скажет звук из тростника в припадке лени!
Моя волшебная. Моя! Здесь мальчик ловит соловья
Лишь для того, чтоб верить в явь. Но и не боле!
Китайский принц колдует шар, вывозит толпы Боливар,
Любовь сияет, как Иштар во звёздном поле!
Сквозь чашек шахматный итог
Восток стремится на восток,
А нас реки небесный ток относит к дому.
Летят бесшумные авто. В них то актрисы, то никто,
С балкона сброшено манто в ладонь другому.
Да, здесь дома что корабли — идёт на север серый клин,
Оставив град лежать в пыли, как севрский короб.
Моя незримая страна странней, чем море из окна —
Она волшебная, она — мой первый город.
Ты скажешь: берег наш другой… Дрожит мой меч, бессмертный мой!
— Что нам Гекуба, дорогой, — что мы Гекубе?
Но в этом воздухе вода, гляди, какой нам город дан,
Сияй, мой нереальный дар, мой герб и кубок!
Посвящение Е. Боратынскому
Угрюмо сомкнутые веки да грубый хлеб.
Не посвяти своих элегий российской мгле.
Не расцвети волшебным рогом скупую ткань:
Гляди, как стелется дорога, как рвётся рань —
в какие лоскуты! Что — возраст! Захлебывал-
ся!
Плыл пустяшным воском! Всё забывал!
Мой Боровяземский, послушай, в особняке —
трофейном, зарубежном, скушном цветок в виске
в длиннотах комнат красно клацнет — разбился сад!
Каникулы в обложке классов — иначе ад.
Пчела выкладывает соты, крылом дрожа.
Тяжёлы местные красоты — не удержать!
Здесь нужен итальянский, нужен здесь нежный нрав —
здесь наблюдатель нужен южный, природы трав.
Который может просто трогать лицом цветы...
И — ни угрюмости, ни Бога, ни пустоты.
* шимбала (гуц.) — загадка.
|
|
