Сергей Чупринин

Светлана Шишкова-Шипунова. Генеральша и ее куклы

Из всех книг, что уже написала и, даст Бог, напишет еще Светлана Шишкова-Шипунова, эта — самая беззащитная.

И не в том, разумеется, смысле, что плохо сделана.

А в том, в каком и самые вроде бы уверенные в своих силах, самые успешные женщины нет-нет да и назовут себя слабым полом.

Иногда кокетливо, но иногда и всплакнув. Казалось бы, беспричинно. Из желания не то чтобы пожаловаться на судьбу, а скорее исповедаться.

Книга беззащитна перед нашим судом, потому что беззащитна ее героиня.

Беззащитна, вернее, сама писательница, которая и тут, конечно, кое-что присочиняет, выстраивает, например, затейливую романную фабулу, но на самом-то деле — и это становится понятным с первых же страниц — рассказывает только и исключительно о самой себе.

О русской девочке из низов, которая рано почувствовала себя самодостаточной, сделала в советские годы ослепительную — по советским, да и по любым меркам — карьеру, что называется, реализовалась сполна, а теперь вот...

Теперь тоже все очень даже неплохо — обожаемый (и обожающий ее) муж, любящий сын, верные друзья, возможность без помех предаваться творчеству, которое заменило и (за ненадобностью) отменило деловую карьеру. К тому же еще и достаток, который в глазах подавляющего большинства читательниц выглядит богатством: дом в приморском городе С., квартира в Москве, никем не возбраняемое право побаловать себя, пороскошествовать...

Нечего, словом, Бога гневить.

Светлана Шишкова-Шипунова и не гневит. У нее и у ее героини — случай едва ли не единственный в нашей литературе — к миру нет сколько-нибудь существенных претензий. Нет их у нее, что особенно удивительно, и к самой себе — жизнь удалась отнюдь не ценою мучительных компромиссов с собственной совестью и уж никак не за счет чужих судеб.

И... вот тут-то и начинаются проблемы.

И с литературной идентификацией — воля ваша, но русской героине положено жизнь свою читать с отвращением, а в романе ее читают с благодарностью.

И с социальной — быт и нравы обеспеченного меньшинства нашей литературе уже, слава Богу, не в диковинку, но пишут о них либо по-прежнему разоблачительно, либо с гламурными придыханиями, как в нынешней массовой и миддл-прозе, а Светлана Шишкова-Шипунова об обстоятельствах времени и места, выпавших на долю ее героини, говорит спокойно, как о чем-то само собою разумеющемся, а потому даже и не заслуживающем детального живописания. Ну, прислуга, ну, привычка проводить с мужем отпуск на Лазурном Берегу, ну, коллекция кукол, столь дорогостоящих, что их впору ставить под специальную охрану, ну, отсутствие самого минимального интереса к ценам на укроп...

Эта безмятежность производит впечатление, и поначалу даже кажется, что Светлана Шишкова-Шипунова подставляется. Рискует, а ведь опытному литератору ничего не стоило бы выйти из зоны репутационного риска, сделав отношения героини и с самою собой, и с близкими ей людьми чуть менее идиллическими. Наметить, предположим, любовный треугольник, испытать предательством или хотя бы завистью (ревностью, жадностью, стервозностью, мало ли чем еще).

Получилось бы, надо думать, и привычнее, и занимательнее, но... Светлана Шишкова-Шипунова удерживается от соблазна взбодрить сюжет парой-тройкой дежурных конфликтов, и роман “Генеральша и ее куклы” прочитывается как первое, может быть, у нас произведение, где сытость или, скажем помягче, благополучие, отсутствие житейских проблем и бытовых неурядиц является не вожделенной мечтой, а нормой жизни. То, о чем так давно твердит власть (удвоение ВВП, повышение жизненного уровня, сближение с цивилизационными стандартами европейских стран), то, в чем видят свою цель миллионы наших полунищих (пока) сограждан, здесь — в пределах одной, отдельно взятой семьи — уже достигнуто, и...

Я ведь уже говорил, что тут-то все и начинается. Или начнется — для тех читателей, в чьем доме погода пока еще неблагоприятна.

Сердечная тоска, гложущая неудовлетворенность тем, что еще недавно рисовалось в самых дерзких прогнозах, желание очертя голову бежать из красивых уютов — все то, словом, начинается, что в русском языке называют либо блажью, либо маетой.

Об этом Ибсен писал, но мы забыли. Об этом Толстой предупреждал — в “Семейном счастье”, в истории про Кити и Левина — а мы не вняли. Сочли, потомственные детерминисты, что душевный дискомфорт, ощущение собственной несчастливости может возникнуть лишь у тех, кому есть на что жаловаться и за что проклинать судьбу.

Так ведь нет же — у героини романа “Генеральша и ее куклы” и суп наварист, и жемчуг крупен, а ей все равно хочется бежать куда глаза глядят. Ну, например, в монастырь — какая в конце концов разница, куда? — главное, чтобы бежать — из дома, где все ее любят, от жизни, которая удалась.

Авантюрная интрига в этом романе, впрочем, не главное. Скорее, заманка, повод втянуть читателей (прежде всего, конечно, читательниц) во внутрений мир героини, которая, пытаясь разобраться в самой себе, все пишет и пишет то ли письма, то ли дневник для внучки, что еще не родилась и тоже, будем надеяться, жить станет в довольстве, в неге и в холе, но маеты, увы и увы, тоже не избегнет.

Я не знаю, как “разрулил” бы, говоря по-нынешнему, эту онтологически безысходную ситуацию “горя от ума”, “нещастья от щастья” автор мужеского пола и разрулил бы ли он ее вообще. Писательнице проще — она ни на секунду не упускает из виду и нам не дает забыть, что рассказывает о женщине.

И, соответственно, об ее изначальной, биологически предопределенной слабости. О зависимости от мужчин, от их взгляда, их оценки, от их, наконец, любви или нелюбви. О том, что — как постепенно, в споре с самой собою догадывается героиня — главным в ее жизни были и остаются отнюдь не карьера, не достаток и даже не творчество, а мужчины. Которых она любила и которыми была (и остается) любима.

Здесь критику-мужчине следовало бы умолкнуть. Я и умолкаю, предоставляя прекрасным нашим читательницам право самостоятельно следовать за рассуждениями то ли героини, то ли самой писательницы, соотнося их опыт с собственным и разбираясь в собственной уже душе.

Тут — тайна. Поэтому “Простимся, бездне унижений Бросающая вызов женщина! Я — поле твоего сражения”. И не мое, видит Бог, дело судить героиню Светланы Шишковой-Шипуновой как за то, что она беспричинно удрала из дома, да и за то, что, помаявшись, в этот же дом и вернулась. Нас в гинекей, к секретному, на ушко разговору женщины с женщинами не приглашают.

Поэтому мы можем, конечно, дерзить, что позиция беззащитности и полной раскрытости, с самого начала принятая писательницей в этом романе, слаба по определению. Можем огорчаться, что столь новая и интересная — на наш мужской взгляд — социальная драма столь же стремительно превращается (соскальзывает? воплощается?) в извечную драму противостояния двух миров, мужского и женского, которое, как известно, не снимается ничем — даже любовью.

А можем — и так, наверное, будет лучше всего — просто порадоваться за тех, к кому на самом деле только и обращается Светлана Шишкова-Шипунова, — им, слабым нашим и нашим прекрасным, предстоит на этот раз чтение и занимательное, и питательное.

Сергей Чупринин