Мария Галина

Жемчужина у моря

Еще с пушкинских времен за Одессой закрепилась прочная репутация “литературного города”. Одесский фрагмент из “Путешествий Онегина” цитируется в любом уважающем себя путеводителе. Более четверти века назад в одном из самых живописных мест города — там, где Пушкинская (бывшая Итальянская) примыкает к Приморскому бульвару, появился свой литературный музей. Он стал чуть ли не главным культурным центром Одессы — и великолепная экспозиция, посвященная, в частности, “одесской плеяде”, и выставки одесских художников, и презентации, и свой элитарный книжный магазин “Остров сокровищ”, где проходят литературные вечера. Есть автобусная экскурсия “Литературная Одесса”, где блистала экскурсовод Валентина Ковач — и мамы, и бабушки, и учителя литературы водили детей “на Ковач”.

Уже чуть ли не полтора десятка лет существует Всемирный клуб одесситов. С президентом Михаилом Жванецким. Со своим сайтом http://woc.tora.ru/club/club_about.htm. С газетой “Всемирные одесские новости” под девизом “Одесситы всех стран, соединяйтесь!” и литературно-краеведческим альманахом “Дерибасовская-Ришельевская”. Недавно появился еще один альманах — “Южный город” — тоже со своим сайтом (http://www.litzona.com.ua/). Есть юмористический журнал “Фонтан”. Несколько издательств (правда, крупное лишь одно — “Маяк”). В книжных магазинах продукция одесситов — на отдельном стендике. Есть местное отделение Союза писателей Украины, а при нем — литстудия поэта Игоря Потоцкого.

Есть сетевая “Литературная палуба”: http://www.paluba.odessa.net/, которую держит Дмитрий Скафиди (он же — Игорь Тимошенко, писатель и моряк дальнего плавания). Наконец, два года подряд — в 2000 и 2001-м — в рамках “Тенет” и при поддержке американских спонсоров проводился интернет-конкурс “Сетевой Дюк” — на лучшие произведения, посвященные Одессе (правда, конкурс быстро зачах — одесситы, как “одесские”, так и разбежавшиеся по всему миру, с первого же захода выложили все лучшее, что скопилось за годы).

Наверняка есть еще что-то, чего я не знаю.

И все же, когда я начала расспрашивать своих знакомых писателей, поэтов, литературоведов и просто любителей литературы об одесской литературной ситуации, все в один голос сказали буквально одно и то же: “Никакой литературной ситуации в Одессе нет!”.

Как же так? Разве не она, Одесса-мама, произвела на свет Багрицкого и Бабеля, Катаева и Олешу, Георгия Шенгели, Ильфа и Петрова, Корнея Чуковского, Бориса Житкова, Семена Кирсанова, Веру Инбер… Анна Ахматова, наконец, тоже наш человек. Отсюда родом и “тот самый” сионист Жаботинский — автор лучшего перевода стихотворения Э. По “Ворон”, замечательный писатель, чей ностальгический роман “Пятеро” впервые на территории бывшего Союза был издан в Одессе, а уж потом — в Москве. Одесса в разные годы давала приют и вдохновение Гоголю, Пушкину, Мицкевичу, Куприну, Бунину, Нарбуту, Паустовскому, а из современников — Алексею Цветкову. Из Одессы родом, наконец, Борис Штерн, Ирина Ратушинская, Михаил Жванецкий и даже таинственный Макс Фрай.

Но — все знаменитые одесситы стали по-настоящему знамениты, только когда они из Одессы уехали.

Парадокс — ведь нигде, как в Одессе, нет такого отчаянного, темпераментного патриотизма, распространяющегося, в том числе, и на “своих” писателей и поэтов. Пожилой человек, выходящий из районной библиотеки, мирно дремлющей под каштанами на 14-й Станции Большого Фонтана, наверняка будет держать под мышкой томик Катаева (сама видела!). Своих писателей Одесса любит, помнит, изучает. Вот и сотрудница Одесского литмузея литературовед Елена Каракина в своей новой книге “По следам Юго-Запада” (Одесса, студия “Негоциант”, 2004) рассматривает феномен так называемой “одесской литературной школы”. А предыстория этой книги, выход которой финансировал патриот-доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, сама заслуживает того, чтобы стать частью “одесского мифа”. Но подробной статьи в этой интересной и информативной книге из живых удостоился лишь один Жванецкий…

Не потому ли, что его слава, что называется, узаконена?

Или и впрямь нынешние одесситы проигрывают тем, бронзовым?

Или местное признание приходит лишь тогда, когда оно подтверждено авторитетом извне?

Поэт и художник (в Одессе эти дарования часто совмещаются) Олег Сон сказал как-то: “А вот если бы Бродского сослали в Одессу? Так бы и пил до сих пор сухое вино с Фимой Ярошевским!”

Ефим Ярошевский — поэт хороший, дело не в нем. Дело в том, что Бродский в Одессе занимался бы тем же, чем занимаются все — читал бы на посиделках, печатался в одесских альманахах, пользовался успехом у местных барышень, преданных литературе искренне и бескорыстно… Мечтал бы напечататься в толстом столичном журнале. Был бы Оськой, своим парнем… Но тем Бродским он бы уже не был.

И не то чтобы одесситы своих поэтов и писателей не любили. Напротив, в том-то и беда, что одесситы их любят. Но как-то неразборчиво и невзыскательно.

То есть полный зал может собрать и явный графоман, и серьезный поэт. Графоман — скорее. Он, как и положено графоману, демонстративен. На публике он выглядит “поэтичней”, чем настоящий поэт. Поэты здесь лишены той соревновательной среды, которая есть в городах с менее пылкой любовью к литературе. Они годами могут читать одно и то же — аудитория примет с благодарностью любой мало-мальски удачный текст, написанный много лет назад и памятный всем наизусть.

Открываю специальный, праздничный (к 210-летию города) выпуск самого амбициозного одесского альманаха “Дерибасовская-Ришельевская” (главный редактор Феликс Кохрихт) — избранное, представляющее, судя по редакционной врезке, “лучшие публикации из семнадцати выпусков” (то есть более чем за четыре года). И начну, разумеется, с поэзии. Она в альманахе не на первом месте, во главе угла здесь публикации историко-краеведческие, и притом в высшей степени интересные, но об уровне журнала (или литературного объединения, или города, или страны) судят прежде всего по уровню поэзии, не так ли?

Читаю.

“Стенанья ветра за окном / все же стихают / и в дымке утра / тает / оплывающий корабль / ночных печалей” — Татьяна Очеретян. “Родной мой, молчишь отчего, расскажи. / Меня осияли твои миражи” — Ольга Ильницкая.

“Расчешу деревья в городе. / Растрепаю облака. / Разбросаю дни по улицам, / их найдут наверняка” — Елена Палашек-Сторожук. “Любовь достойна восхищенья, / В ней есть и изыск, и соблазн. / Любовь достойна сожаления, / Как рухнувший в капкан капкан” (Полагаю, что это — не опечатка. — М.Г.) — Александр Мардань. “Пописай, пописай, собака, / на оперный старый театр. / Хозяйка собаки, однако, / тем более просится в кадр” — Илья Рейдерман. “И если наших душ порывы / в бессмертье делают прорывы, / то как им можно миновать / сосущие пространство дыры…” — Аркадий Кобенко.

“Ты знала счастье? / О, да. / Когда? / Когда цвет сицилийских садов / наполнял мою женскую суть” — Эвелина Шац. “Саночки, саночки, по снегу хруп-хруп. / Малого мальчика на саночках везут. / Валенки, шарфик, цигейка — тулуп, / в детский сад, что на страшный суд” — Борис Херсонский.

“Давно в керосиновой лавке / не сыщешь нигде глагола, / в ночных сыроварнях пусто, / на полках светло и голо” — Ефим Ярошевский.

Я постаралась представить цитаты непредвзято — полагаю, читатель и сам отличит имитацию, муляжную подделку от живого.

Ну а теперь, когда вы, читатель, сами сделали свой выбор, скажу: да, на мой взгляд, Ефим Ярошевский и Борис Херсонский — поэты действительно сильные и своеобразные. И не только на мой. Их активно печатают в столицах и за рубежом (в России их знают читатели журнала “Арион”). И, разумеется, без них этот выпуск альманаха был бы, мягко говоря, беден.

Но не менее беден он и без живущего ныне в Австралии Юрия Михайлика (“То ли Лес-Анджелес, то ли Лос-Анджелос, / он же лес, до которого не дожилось, / он же лёсс, он же лоз виноградных крамола / на сползающем — помнишь ли? — так и скользим/ мимо зим, мимо пальцев слепых Мнемозин / чтоб сорваться у мола…”). Без Анны Божко (“Ребенок идет, старый шарф волоча за собою, / и он — пароход с голубою волной за кормою!”). Без Игоря Павлова (“Продавец веселых птиц / Постарел, оброс щеками, / стал покорен, стал пятнист, / Он торгует овощами…”).

Нет в этом “Избранном” ни стихов Игоря Божко (“…На выступах сургучных / архаика ворот / В мирах, душе созвучных / Сидит ночной народ…”), ни Натальи Оленевой (“На всех горизонтах корабли мои тонут. / Ланжерон затоптанный солью тронут. / Загорелый мальчик говорит мне “мама”. / В его годы я не была так упряма…”). Ни Сергея Четверткова, хотя бы одно стихотворение которого хочется привести более развернуто:

Вне “праздника” осталась и жесткая, внимательная лирика Анны Сон:

и неровная, но живая, женственная поэзия Татьяны Мартыновой:

Совсем другая картина, согласитесь?

Возможно, тексты этих поэтов и печатались в предыдущих выпусках, но для “избранного”, видимо, были сочтены менее достойными, чем история о “рухнувшем в капкан капкане”. И если лишь собственный вкус заставил главного редактора остановиться именно на таком представительстве поэтической Одессы, то ему можно только посочувствовать. Если же речь идет о влиятельности тех или иных фигур, то ему можно посочувствовать вдвойне.

К счастью (и к чести одесситов), и у Игоря Павлова, и у Игоря Божко, и у Анны Божко, и у Натальи Оленевой, и у Бориса Херсонского и Ефима Ярошевского за последние два-три года вышли книжки. Малотиражные, и нигде, кроме как в той же Одессе, не известные.

Итак, как бы ни относиться к праздничному выпуску альманаха с его игривым, отсылающим к известной разухабистой песенке названием, он все-таки отображает “литературную ситуацию” в Одессе — такой, какой ее видят местные культуртрегеры. Я бы и не уделяла “Дерибасовской-Ришельевской” такого внимания, будь этому изданию хоть сколько-нибудь реальная альтернатива. Но одна из бед провинциальной литературы — ее централизованность. Один долгоиграющий альманах, одно крупное издательство (в данном случае “Маяк”), пара-тройка газет…

Впрочем, альманаху “Дерибасовская-Ришельевская” стоит сказать спасибо хотя бы уже за то, что он в свое время опубликовал фрагменты интересного романа Сергея Четверткова “Стень” — так, кажется, и не нашедшего себе издателя.

За последние годы в Одессе опубликовано несколько заметных прозаических книг. Одна из них — нашумевший (в масштабах Одессы, разумеется) “Провинциальный роман(с)” Ефима Ярошевского. Нашумевший — потому что, во-первых, слухи о нем в одесских литературно-художественных кругах ходили еще с начала 70-х, а поскольку его вплоть до конца 90-х упорно не желали издавать, роман был этими кругами сочтен диссидентским, во-вторых — поскольку в персонажах романа горожане узнавали себя и своих знакомых — поэтов и художников. Теперь роман опубликован — и в Одессе, и в США (кажется, впрочем, бывшим одесситом), и в выходящем в Германии журнале “Крещатик”. И оказалось, что орнаментальная, избыточная проза Ярошевского действительно хороша. И была бы еще лучше, будь она опубликована вовремя. А сейчас, когда звучат иные, более жесткие голоса, ее время уже ушло. Или еще не пришло, кто знает? По слухам, готовится публикация романа в Санкт-Петербурге, — тогда и поглядим.

Те же маргиналы, художники и поэты, — фигурируют в полудокументальном, и по оформлению, и по стилистике эпатажном романе Олега Губаря “Человек с улицы Тираспольской”. Роман-дневник этот тоже посвящен художнику и его окружению — на сей раз живописцу-самоучке Коваленко, и в нем те же винарки, бутерброды с килечкой, городские сумасшедшие, официантки, отпускающие в долг в рюмочных…

Литературные двойники “культовых” одесских художников и поэтов обитают и на страницах изданного в Москве романа бывшего одессита Гарри Гордона “Поздно, темно, далеко”. Естественно, любой “культурный” одессит этот роман читал. Однако в Москве эта книга, к сожалению, не прозвучала. А жаль. Она живая, ностальгическая и теплая — особенно ее “одесские” страницы, как, впрочем, и “питерские”. А вот Москва Гордону, как он ни старался, удалась хуже, и, может быть, поэтому москвичи ее, что называется, упустили.

Между этими романами так много общего, что отдельные фрагменты их легко спутать. И общее это — сам образ “города у моря” и его обитателей. Нигде, как в “одесской литературе”, так не распространено это чудесное украшательство быта, его романтизация. Лично я уверена, что никто из нынешних не пытался подражать Паустовскому и тому образу Одессы, который появился во “Времени больших ожиданий”. Скорее сам Паустовский когда-то, точно так же, как сейчас мои современники, “купился” на магию города.

Одесса — город поэтов и художников, коллекционеров и безумцев? Да, безусловно. Но, как ни странно, именно этот романтический колорит города, его артистичность, живописность навязывают темы и сюжеты, вводя автора в соблазн, условно говоря, легкой добычи. Собственно, и Ярошевский, публикующий сейчас дополняющие роман рассказы, и Гарри Гордон, уже опубликовавший аналогичные дополнения в московском журнале “Предлог”, и Губарь, выпустивший раритетными тиражами “Мелкое хулиганство”, “Second Hand” и “Книгу друзей”, — все они пишут одну большую Книгу. Пишут нескончаемую летопись города, подпитывая тот самый “одесский миф”.

Неудивительно, что в Одессе их знают и любят. И неудивительно, что вне Одессы их знают и любят гораздо меньше. Хотя лично мне жаль.

Есть ли кто-то, пытающийся преодолеть вязкий колорит города? Да, есть — Сергей Четвертков, например, с его психологически-жестким романом “Стень”, где Одесса не для того ли названа Лидией, чтобы осыпался с нее, как шелуха, тот самый “колорит”? Или Наталья Оленева, чьи полуфантастические рассказы-притчи вполне могли быть написаны, скажем, в Красноярске или Перми. Впрочем, ни тот, ни другая, кажется, не урожденные одесситы… Но в большинстве своем одесские прозаики пишут именно “за Одессу”. Хорошо это или плохо? Плохо, пока именно за это и только за это их знают и любят одни лишь одесситы. А если эту прозу — всю, ворохом, — вывалить на российского читателя, станет ли она феноменом? Вровень с Бабелем, Олешей, Катаевым? Не знаю. Хотелось бы надеяться.

Одесский патриотизм, лучше всего характеризующийся словами известной песенки: “А Саша Пушкин тем и знаменит,/ что здесь он вспомнил чудного мгновения”, породил и еще одно, пожалуй, сугубо местное явление. Краеведение (сухое слово, казенное — местные литературоведы предпочитают термин “одессика”) настолько тесно примыкает к одесской прозе, что порой прочно с ней срастается. Как, например, книжка того же Губаря об одесском губернаторе де Рибасе. Или интереснейшее исследование Игоря Шкляева “Смутное время в Одессе”. Или вышеупомянутый раздел “История. Краеведение” в альманахе “Дерибасовская-Ришельевская”. Все замечательно, но… Для внутреннего пользования.

Почему-то так получается, что все попытки достучаться до российского читателя, оставаясь при этом одесситом, по сей день остаются обречены на провал. Даже попытка раскрутить — и не кем-нибудь, а “самим” АСТ — романтического Анатолия Барбакару с его “одесским криминальным романом” кончилась ничем. Хотя, быть может, сейчас ситуация начинает изменяться. Прорываются же к российскому читателю те же Херсонский и Ярошевский. И прорвался же к читателю одесский юмор — вот недавно целый сборник вышел в “ЭКСМО”, по случаю чего была пышная презентация… И вот, наконец, о грустном.

Боюсь, что наживу себе недоброжелателей, но скажу. На деле ничто так не развращает творцов и потребителей одесского мифа, как этот чудовищный, пошлый и жлобский его продукт. Живой на уровне устной речи, анекдота, народного творчества, он, будучи растиражированным, тут же превращается в нечто пластиковое, ширпотребовское и неприличное.

Нет, разумеется, бывают и исключения. Тем более что одесский юмор, хохма (по-древнееврейски “хохма” — это “мудрость” — почувствуйте разницу) на деле штука печальная и гораздо более глубокая, чем кажется. Но именно глубина и печаль одесского юмора остались недоступны для внешнего потребителя.

Сами одесситы относятся к своему юмору весьма серьезно. Юмористический журнал “Фонтан” до сих пор держится — на фоне почивших “гламурного” журнала “Пассаж”, где была неплохая литературная часть, авангардного “Пли!” и многих других однодневок-однолеток.

Конечно, держится он во многом благодаря энергии и таланту его главного редактора Валерия Хаита. Но еще и потому, что юмор в Одессе — такой же предмет экспорта и национальной гордости, как в России матрешки и поддельная хохлома.

Недаром чуть ли не единственный одесский писатель, способный прожить на литературные заработки, — Валерий Смирнов с его “…Таки-да!”, “Гробом из Одессы” и прочей уже вполне мифической квазибабелевской экзотикой. “— Люди, что за геволт? — орал в темноту орденоносец дядя Грицай, обозрению которого мешала выступающая пристройка на флигеле. — Дайте дитям соски и нехай они заткнут себе роты”. Причем книги его расходятся по ценам, мягко говоря, не бросовым.

Есть ли в Одессе хорошие (хотя лично для меня это словосочетание звучит как оксюморон) юмористы? Есть. Тот же Валерий Хаит, например, или Георгий Голубенко — бывшие кавээнщики еще того, черно-белого экрана. Михаил Векслер с его забавными стихами (“Кто не делает зарядку / не пойдет со мной в разведку, / а кто писает в кроватку/ превращается в креветку”). Ну и что? А ничего. Опять же — нет сопротивления материала. То есть по определению нет. Ты что-то сказал смешное, — люди смеются. Сказал с одесским акцентом, — смеются еще больше. Воспроизвел его, этот одесский акцент, на бумаге — опять смешно.

Да, конечно, Жванецкий. Одесситы его боготворят, — он как бы подтвердил марку “одесского мифа”. Но лично у меня сложилось такое впечатление, что простодушные одесситы до сих пор считают его немножко гонимым, немножко диссидентом, а статьи, появляющиеся о нем в центральной печати, — запоздалым торжеством правды, победой Одессы на мировой арене. Впрочем, возможно, я преувеличиваю.

История появления на свет литературоведческой книжки “По следам Юго-Запада”, о которой я рассказывала в самом начале, — история колоритная, но для Одессы не уникальная. Бизнесмены города, его “уважаемые люди” такие же патриоты, как и все остальные.

В начале 90-х, когда в Одессе появились первые частные кафе, новоиспеченные владельцы приглашали к себе местных литераторов. Даже не выступать, а просто посидеть за столиком, поболтать, за счет заведения выпить и “покушать”. Для красоты. Чтобы все видели, что это приличное место. И, наверное, только в Одессе заезжий из Америки бывший здешний писатель на празднике города будет стоять рядом с мэром. Потому что для Одессы “своя” литература — это своего рода национальная идея. Не худшая, замечу, но и не лучшая. Потому что эта идея волей-неволей подталкивает писателя все на тот же изрядно вытоптанный пятачок местного колорита. Характерных словечек и интонаций. Жанровых зарисовок. Пресловутых шуточек. И она же уравнивает в правах талант и бесталанность — лишь бы были “свои” и о “нашем”. Одесский патриотизм закономерно не приемлет ни абсурдистского стеба, ни “чернушного” натурализма, ни раздрызганного авангарда. Зато прекрасно уживается с салонной манерностью, сентиментальной романтикой и благодушным пафосом.

“В Одессе много солнца и много моря. В Одессе будут свои Мопассаны. Мопассанов я вам гарантирую”, — говорил Бабель все в той же хрестоматийной повести Паустовского.

В Латинской Америке тоже много солнца и много моря. А появились там Борхес и Маркес. И Кортасар. И Пабло Неруда.

Беда в том, что одесситы слишком любят литературу. Особенно о себе. И слишком хорошо запомнили слова насчет Мопассанов. И слишком уважают своих писателей. Бабеля, например.

Однако литература изобретается каждый раз заново, иначе это уже не литература, а эпигонство. Умелое или не слишком воспроизводство устоявшихся штампов.

Да, сами одесситы презрительно морщатся, наблюдая, как люди пришлые, заезжие пытаются воспроизвести живую и неправильную одесскую речь. Но не сами ли они, одесситы, виноваты в распространении этой фальшивой монеты, этого “Жёра, вийди с мора” по всему бывшему СССР?

Впрочем, литература штука непредсказуемая. Быть может, именно сейчас в Одессе сидит у окна, выходящего на море (или на балконе, опоясывающем какой-нибудь из знаменитых одесских двориков), человек, которого я не знаю (или, напротив, которого я знаю очень хорошо), и пишет что-то такое, что перевернет все наши представления о литературной Одессе…

Лишь бы только одесситы не полюбили его слишком сильно.