Александр Загрибельный

По гамбургерскому счету

Об авторе | Александр Загрибельный — прозаик, поэт, переводчик, спецкор журнала “Журналист” в Казахстане, постоянный автор журнала “Простор”. За поэтические переводы удостоен диплома посольства США и Британского Совета. Живет в Таразе.

Людей, добровольно занимающихся приготовлением стихов и прозы и желающих, чтобы их блюд отведал еще кто-нибудь, наша земля во все времена плодила в изобилии.

Даже в 90-е годы, в самый разгар жесточайших экономических и политических передряг, на редакционных столах республиканского журнала “Простор”, как тарелки на кухне холостяка, скапливались целые утесы рукописей.

“Что слава? — Яркая заплата”, — устами классика увещевал былой издатель. Нынешний же казахстанский хранил молчание крепче пареной рыбы. Сам факт публикации чего-либо у нас всегда был (и, боюсь, долго останется) гораздо важнее благ материальных. Иначе зачем колдовать-кашеварить и тащить свою стряпню в редакцию, заведомо зная, что “злата” — то бишь гонорара, тебе не видать.

Но вот конфуз, и “заплата-слава” — критические и читательские отклики, вроде книги жалоб и предложений в древнем общепите, обратная связь, без которой не может полноценно служить ни один художественный кулинар, тоже оказывалась неяркой. Журнал опубликовал, книжка вышла — и молчок, все как в рот воды набрали. Читатели (родственники и знакомые) пожевали, проглотили, поковырялись в зубах, и никто толком не распробовал, съедобно ли кушанье.

Соль в том, что провинциальная литературная кухня, в каковую она после распада Союза превратилась в Казахстане, тем и отличается от цивильного хорошо организованного ресторанного обслуживания, что имеет не только скудное меню, но и страдает отсутствием некоторого количества добровольно рефлектирующих умов-гурманов, свободно плавающих в текущем литбульоне и находящих в этом определенное удовольствие. Сразу скажем, удовольствие весьма проблематичное, если учесть, что питательного для души навара в жиденьком и порой мутном вареве бывает маловато.

Писатели-то пишут, а вот критики и литературоведы из наших краев давно разбежались-разлетелись как ошпаренные. Оскудели гуманитарные кафедры множества новоиспеченных университетов. Обглоданы программы по русской литературе в школах и вузах.

А ведь бывало и Лотман к нам заглядывал, Баевский, Гаспаров, Лев Аннинский... “Иных уж нет, а те далече” — ушло из жизни, разъехалось по заграницам поколение А. Жовтиса, Е. Бельской, — профессуры с колоссальным опытом и филологическим чутьем. Увы, новые умы пока не проросли, не созрели без плодородной почвы. Литературоведы и критики тоже ведь живые человеки, питающиеся помимо духовного также и материальным.

Имевшие место отдельные спорадические выступления, перечислявшие авторов и произведения, были скорее похожи на приступы колик от несварения желудка. Разве можно сравнить их с регулярными, оперативными, полемичными обзорами А. Немзера, С. Костырко, И. Булкиной, Д. Бавильского и целой стаи разноголосых задиристых российских интернет-дегустаторов!¹

Поэтому, хоть непривычно и неловко, но придется заняться самообслуживанием, и в первую очередь определиться по некоторым краеугольным пунктам здешнего меню.

От нашего безрыбья и безмясья, по правде говоря, давно сделалось голодно и грустно, и решил я взять и бросить первую кость в общий котел, подумав, что кто-то должен ее кинуть, даже если плеск разлетевшейся накипи окатит смельчака с головы до ног.

За пазухой у меня припасено достаточно костей — увы, накопились за последние годы. А может, когда они покипят, так и до мозга доберемся.

Существует древняя русская забава — холодец варить. С хреном да под водочку — незаменимая вещь! Коренным жителям Востока она малопонятна, поскольку готовят холодчик в основном из свинины. Не знаю, как кому, а для меня самое приятное, когда ушки-ножки-моталыжки хорошенько выварятся, выбивать мозг из трубчатых косточек, подсолить, подперчить и, разумеется, съесть. Жена моя говорит, что слишком жирно, но на вкус и цвет даже жена не товарищ.

Тут я солидарен с крупнейшим специалистом по части усиленного питания — досточтимым Франсуа Рабле, который очень правильно определил: “Собака не дура, коль кость грызет, желая добраться до самого лакомого”.

Кости порой крепкие попадаются. Сразу не раскусишь. Раньше бывало, чуть что-нибудь эдакое швырнешь, сразу услышишь окрик:

— А ты кто такой?

Предвидя вопрос, отвечаю: “Просто человек. Тоже, правда, пишущий и алчущий”.

Так вот, скучно мне стало и печально... А совсем уезжать не хочется. Иосиф Бродский (не в укор ему будь сказано) — мог петь на любой чужбине. Его космополитический соловей и за тридевять земель мог выдать удивительную метафизическую трель. Кому-то его истины нравятся. Кому-то нет. Мне тоже пришлось покататься по миру, но я — не Иосиф. Хоть Рио-де-Жанейро, хоть Париж, хоть Чикаго, мне пишется почему-то дома, а еще лучше, если поближе к тому месту, где родился. Про то опубликовал две повести, книжку стихов и роман заканчиваю. Вот и статью пишу, чтобы преодолеть сие трагическое противоречие. Большая печаль — сродни большой власти. Не каждому дано нести ее бремя.

Какие журналы сеют у нас “разумное, доброе, вечное”? Символично звучат их названия — “Простор”, “Нива”. Символичен их тираж — 2 тыс. экз. У “Простора”, кстати, когда-то бывал более 40 тысяч, и он непременно входил в сервировку стола союзного Союза писателей.

Вслед за развалом империи мы оказались выполотыми из общего русскоязычного литературного поля. Москву с ее толстыми журналами и зубастыми волками-критиками тощий казахстанский литъягненок не интересует. Думается, и во взаимные года Казахстана и России, даже указами обоих президентов, такой интерес не учредить.

Провели концерты, показали по ТВ прием нескольких казахских писателей в Москве, дипломатично напечатали пару старых переводов, тиснули дежурные заметки в прессе — и все. Единственным крупным событием стала презентация в Москве романа С. Досанова “Двадцатый век”, да “Роман-газета” сочла нужным сделать в 2002 году выпуск с произведениями пяти казахстанцев — на том, правда, проект и закрылся.

Искренне надеялись мы на Интернет. Спасибо Сергею Костырко — подсобил с сетью. Однако наживка в виде ссылки на сайт “Простора” в “Журнальном зале” russ.ru за несколько лет не породила ни одной критической поклевки на казахстанские публикации. Недавние попытки редакции (на мой взгляд, опрометчивые) наладить контакты с журналами “Наш современник” и “Москва” обернулись игрой в одни “просторные” ворота.

Попроси в России назвать самого известного казахстанского поэта, ответят — Бахыт Кенжеев: родился в Чимкенте, учился в МГУ, живет в Канаде, печатается в основном в Москве. Таковы нынешние реалии.

А ведь только за последние четыре года в “Просторе” представлено публике более 150 стихотворных подборок, около 130 рассказов и 70 повестей, 15 романов, множество интересных содержательных очерков и других материалов с общим числом авторов около 350. Среди них поэты: В. Антонов, Т. Ахметов, Л. Вышеславский, Б. Канапьянов, А. Кекилбаев, В. Краковский, Е. Курдаков, В. Михайлов, Л. Степанова, Н. Чернова, О. Шиленко... Прозаики: Н. Веревочкин, К. Гайворонский, Г. Горчаков, С. Досанов, М. Еспер-теги, М. Жубанышулы, А. Казанцев, Ю. Кудлач, В. Куклин, М. Отыншиев, Ю. Прохоров, Н. Раевский, А. Тарази, Т. Фроловская, В. Численский, Шахимарден, И. Щеголихин и, как говорится, многие другие. При желании можно было что-то выбрать и продегустировать. Значит, не было желания.

Но попробуй тут жаловаться — значит, невкусно пишем, не поднимаем значительных тем. Да что мы, вон московская критика регулярно стонет, что ничего достойного жить в веках и в России не было написано за последнее десятилетие. Чего, казалось бы, нам роптать в полупустынном, полузабытом “подбрюшье”. (Слышал бы А. Солженицын, как в середине 90-х вздрогнуло от его строчки все 20-миллионное русскоязычное население Казахстана и Средней Азии, как ему стыдно было смотреть в глаза соседям и как, еще крепче подобрав удила, оно поскакало, понеслось за хребты в иные пределы).

Хотя это крупный культурный и политический просчет России, который уже больно аукается потерями, но не до нас нашим близзарубежным соплеменникам.

Тем не менее, напряженное дыхание России ощущаешь и понимаешь, что там кашеварный процесс идет, писательская индустрия бодро стучит поварешками по всем чугункам. Конкурсы, презентации, ярмарки, дюжина литературных премий. Книг своих и переводных выпекается несметное количество. Бумажный вал и пена перехлестывают на казахстанский рынок, росссийской продукцией завалены здешние столы и прилавки. Есть над чем задуматься. Поэтому буду считать, что первая кость брошена.

Брошу еще одну и помешаю в котле.

Давайте пройдемся по улицам и закоулкам, приглядимся-почитаем вывески заведений общепита — Дунганская кухня, Уйгурская, Корейская, Турецкая, Узбекская; Китайский ресторан, Русские пельмени, кафе Итальянское, Французское и, разумеется, “Макдоналдс”, но чтобы написали просто и ясно — “Казахская кухня” — так ни днем, ни ночью не сыщешь.

Был один такой популярный ресторан в Алма-Ате, ходили туда, сняв обувь, посидеть за круглым дастарханом, кумыс, шубат попить, кувардак, бешпармак поесть². Но странное совпадение — как только Центральную национальную библиотеку лишили имени Пушкина, так вскоре и ресторан тот “Казахская кухня”, что сбоку наискосок, закрылся. Не знаю, существует ли тут какая-нибудь таинственная взаимосвязь, но факт налицо. А это уже симптом, сказал бы доктор медицины уважаемый Франсуа Рабле и продолжил бы: “А покажите-ка, пациент, свой язык”.

Как бы хороша косточка ни была, но мясо без костей — все-таки ключевой ингредиент нашего литературного блюда. Умело поданный — так просто деликатес. Поэтому “поговорим о странностях любви” к языкам. Они бывают разные — бараньи, коровьи, лошадиные, салат из соловьиных язычков нынче не в моде по причине бедственного положения с этими пернатыми тварями...

Но тут, прервав мягкую лирическую ноту, очередную кость вбросил сам премьер-министр Даниял Ахметов, и она многим встала поперек горла.

“Мы должны понимать, что для того чтобы Казахстан был интегрирован в систему мирохозяйства, все наши дети должны знать казахский язык, прекрасно владеть английским языком и, безусловно, понимать, что такое русский язык, который открыл нам дорогу в систему микроэкономики”.

Что тут было! Русская община, казаки, движение “Лад” обиделись, всполошились, стали требовать публичного извинения, в суд хотели подать. А зря! Никакой суд состава преступления в словах премьера не найдет. Разве что честно укажет на ошибку — не в микроэкономику открыл дорогу казахам русский язык, а проложил широчайший тракт во все сферы мировой культуры. Именно в таком духе проповедовал великий Абай собравшейся в его юрту молодежи, пока варилось мясо жеребенка, два года сосавшего яловую кобылицу и поэтому особенно вкусного.³ Однако на современных пышных трапезах по приему новых почетных гостей об этом предпочитается не вспоминать.

Ознакомившись с рецептурой премьера, я живо представил, как все аулы вдруг заговорили с лондонским акцентом, по утрам едят овсянку и на джайляу⁴ за чашечкой кофе слушают “Би-Би-Си”, а Шекспира и Фолкнера потребляют исключительно в оригинале.

Прямо Нью-Барса Кельмес⁵. А на самом деле — ни бельмеса, ни гу-гу! По исследованиям ЮНЕСКО, новации да оптимизации в области образования уже привели к резкому снижению уровня этого самого образования в Казахстане. При нищих учителях, недоделанных программах и перегруженных школах, где на ремонт и оборудование собирают с родителей, иного ждать и не приходится.

В вузах нынче мало-мальски успешно готовят (за очень большую плату) только экономистов, юристов да инженеров нефтегазового комплекса.

Поражает эйфория и громадье амбиций — элита, безусловно, будет знать — деньги, спецпитание с репетиторами, обучение в заграничных ресторанах... А остальным достанется родной шершавый. И совет — учиться удаляться по-английски. Что, собственно, уже и происходит.

Да, нынче нефть “спикс инглиш”. Но не нефтью единой жив здешний человек, а еще и “воздухом — атмосферой русского языка”, как сказал мудрый Чингиз Айтматов на Бишкекском конгрессе. “Русский язык — это наша плоть, духовная плоть. Благодаря русскому языку я приобщился к мировой культуре, потому что на русский язык переведены все основные книги мировых классиков — это было уже готовое богатство, и я мог воспользоваться этим богатством. Я уже не говорю о русских писателях — это само собой”.

Академический вкус поддержавшего его президента Киргизстана Аскара Акаева оказался более фундаментальной закваски, чем у казахстанских шеф-поваров.

Но клич дан, и процесс входа в макроэкономику пошел — канал “Евразия” после программы “Время”, вместо российской “Культуры”, давно потчует казахстанское население боевиками американского розлива со сквозным сюжетом — трахнуть и грохнуть.

Благо, если у кого-то имеется возможность “питаться” с индивидуальной “тарелки”. Повертел ее, и слышишь, как другой высокий политик в телевизионном интервью с гордостью объявляет, что найденному в степи камню с выбитыми на нем письменами пять тысяч лет — вот, мол, какая древняя история у кочевников. Опешив, с ходу и не сообразишь, что каменюка-то оказывается старше цивилизации шумеров, которые первыми изобрели достоверно известную письменность. А какая, собственно, разница, и что нам пару-тройку тысяч лет туда-сюда накинуть с высоты административного ресурса.

“Миллиард лет назад ходили тут люди…” — продолжает политик. И невдомек, что тогда не только обезьяны, но и первые ископаемые ящеры еще не ползали по матушке Земле.

Чем глубже всматриваешься, тем больше сюрпризов извлекаешь из обновленного “голубого” котелка: в популярной телеигре “Как взять миллион” преподаватель вуза, чудесно шарящий в преферанс, ни сном ни духом не ведает, что “Фауста” написал Гете, бойкие журналисты “забыли”, что тезкой Пушкина был Грибоедов, а строки из “Горя от ума” и подавно. “Во глубине сибирских руд” — оказывается, “сморозил” Герцен. А как хронологически располагаются пятеро русских нобелевских лауреатов по литературе — вообще тайна за семью печатями.

Из десяти претендентов только один правильно расположил последовательность частей в составе слова: приставка-корень-суффикс-окончание. С заданием — назвать по порядку месяцы на казахском языке — справились тоже единицы, остальные не просто отстали, а сделали неправильно, хотя из соревнующихся более половины были представителями титульной нации. Подозреваю, если бы задание касалось названий месяцев на английском языке, процент попаданий был бы гораздо выше.

Пожинаем плоды просвещения. Не стану каламбурить по поводу ума в программе, все само собой выявилось в первый год вступительных экзаменов на основе общих тестов. Брошюру озаглавили “Вступительные тесты по русской литературе”, хотя наполовину они состояли из вопросов по казахским авторам. Нынешнее издание догадались-таки поправить. Теперь называется просто — “Тесты по литературе”.

Вот такая нынче — “акамедия”, как выговаривал мой четырехлетний сын ученое слово “академия”. “И это уже не симптом, а диагноз”, — добавил бы целитель-чревовед Франсуа Рабле.

Анекдот от Галкина-Пугачевой: “Поймал “новый казах” Золотую рыбку. Бьет ее по голове дубинкой и приговаривает: “Говори по-казахски”. На концерте в Алматы громко смеялись и “новые”, и “старые”.

Но не до смеха, когда такой бытовой дубинкой становятся таблички на казахском языке на дверях кабинетов врачей в поликлиниках, налоговых органов, муниципальных и прочих присутственных мест или когда, выдавая для заполнения бланки документов на казахском, вам, улыбаясь, отвечают, что на русском кончились, подразумевая, что ведение делопроизводства осуществляется на государственном языке. Прямо не кость уже, а кляп.

Известно, что легче всего язык осваивается в детстве. Отец у меня вырос в ауле, как на родном говорит на казахском, руководил заводом, читал лекции, а по праздникам до сих пор распевает казахские песни. Я ж понимаю на минимальном бытовом уровне, поэтому хотел, чтобы младший сын знал язык хорошо. Но сразу ужаснулся, как методически примитивно ведется преподавание казахского языка в школе! Туда что, специально подбирают бездарных педагогов? Или перед ними изначально ставят задачу — не научить, и за это (на зависть другим учителям) дают повышенную зарплату?

В достаточно престижном лицее весь год на уроках казахского дети заучивали слова бессвязной россыпью, читали тарабарщину без перевода, получали пятерки, а к концу года толком не умели спросить: “Как тебя зовут и где ты живешь?” А вот по-английски они уже и читают, и переводят, и в пределах своего вокабуляра могут пообщаться с американцем.

Знакомого русскоязычного ребенка родители специально отдали в казахский детский сад (вопреки справедливым опасениям, что остальная подготовка там хуже), и к семи годам он свободно болтал со сверстниками. Так мальчишка практически забыл язык после окончания первого класса, подчеркну — в одной из лучших школ города на юге Казахстана.

Недавно прошедший Единый государственный тест тоже показал, что уровень знаний выпускников казахских школ ниже по сравнению с русскими.

Окрест же раздается стон об упадке казахского языка. Предлагают приплачивать за знание и наказывать за незнание. Бросьте притворяться и ломать комедию! Азиатская лень и хитромудрость — далеко не главная восточная тонкость. Давно привыкли и сами пользуемся.

При наличии нормальных пособий с кассетами (типа успешно раскрученного курса “Speak English”) наверняка подучил бы и государственный казахский, но он не кормит! Думаю и пишу по-русски, но последние десять лет кормит меня в основном английский. Вот где зубная боль до скрежета зубовного.

Ревнителям же всеобщего знания госязыка не открою большой тайны, если отделю “мух” от “котлет” и озвучу парочку активно дискутируемых в обществе версий, которые вполне объясняют, почему с обучением дело обстоит из рук вон плохо.

Казахский — это язык для своих, это завуалированный, прикрытый риторикой и демагогией фильтр, через который осознанно или бессознательно стараются не пропустить русскоязычных во власть и в госслужбу. Расчет прост — коренное население худо ли бедно научит своих детей в семьях лопотать на бытовом уровне, и те получат пропуск к должностям и прочим официальным небольшим, но материальным благам.

Учить не учат, а в старших классах на экзаменах спрашивают безо всяких скидок, и выставляемая русским ученикам низкая оценка по казахскому влияет на их общий балл.

“Котлеты” — своим, а “мухи” пусть улетают. Хотя русских и так уже остался минимальный процент в правительстве, парламенте и корпусе чиновников, но зачем нужны толковые конкуренты! Тихо вытеснить — и ни на кого не надо будет оглядываться. Со своими послушными на своем родном договориться всегда легче, и управлять проще, по-азиатски, нежели с привыкшими к более либеральным цивилизованным формам ведения дел русскоязычными согражданами. Эдакий незатейливый кухонный расклад.

Есть и еще одно мнение, не опровергающее предыдущего, — это труднейший процесс адаптации казахского языка к современным условиям глобализации экономики, развития науки, информационных технологий, его невостребованность по высшему счету. (Поди тут выбери, что приятнее). “Лунную сонату” можно сыграть и на рояле, и на двух струнах домбры, только эффект будет разным.

Верховных амбиций высказывается много, а реалии упорно показывают, “ху есть ху”. Бюрократия и управление давно в руках представителей титульной национальности, а в производственно-научные отрасли все больше призывается иностранных менеджеров, и под их опекой составляются стратегии развития государства, которые оборачиваются обвинениями в коррупции и скандалом, получившим название “казахгейт”.

Однако нынче, когда по площади Республики бродит некто Борис Годунов, народ уже не безмолвствует. Он выражается очень откровенно. Можно было бы ввести сюда гипертекст из сайта “Навигатор” (navi. kz), от которого у многих обвиснут ушки и подкосятся моталыжки. А диалоги — хоть сразу бери и вставляй в современную пьесу об “асфальтных”, “аульных”⁶, “манкуртах” и “мамбетах”⁷, “русофонах” и “русофобах”, вдобавок узнаешь кучу популярных кличек и аббревиатур. Рекомендую тем, у кого нехватка тем. Публика на такое представление валом повалит, будет и “злато”, и “заплата”.

На сайте и языки обсуждаются, и в крепких афористичных выражениях разъяснят — кто виноват и что делать:

В газетах и журналах тоже печатаются сотни, если не тысячи статей. Сражения ведутся на вилках и ножах. Особенно стараются писатели. Но глубокий, взвешенный материал, как и подлинный талант, всегда большая редкость. Академику Мехлису Сулейменову, чувствуется, не раз приходилось пить чай на кухне с теми, о ком он обстоятельно (даже исповедально) написал в “Казахстанской правде” (14.05.2004).

“Громче всех сетуют и ратуют казахские писатели... но ведь правда в том, что у многих из них, даже у народных писателей Казахстана, дети не говорят на родном языке. Если казахские писатели не привили любви к родному языку своим детям, то кого в этом винить? Пока русский у нас в кармане, надо этим дорожить. Знание русского — сила, а не слабость”, — резюмирует академик Сулейменов.

Вот это слышится речь мужа, а не очередного мальчика для семейных розг.

Эклектика, а по-столовски — винегрет, как оказалось, одно из любимейших местных блюд. Верхней челюстью мы в Европе, а нижней в Азии — и, соответственно, в парламенте у нас верхняя палата называется — сенат, а нижняя — мажилис. Так и живем — винегрет жуем.

Желаем выглядеть как европейцы, но вести себя как азиаты. В жилище — евроремонт, одежда — не чапан⁸, а джинсы, езда — “Мерседес”, еда — спагетти, круассаны и, конечно, гамбургеры. Вроде строим демократию, а в результате обсуждений выясняется, что народ еще не созрел и нам более подходит авторитаризм. В соответствии с общим настроем в отношении женщины сохраняется стабильно патриархальный стиль, и периодически всплывает вопрос о многоженстве.

Чуден здешний винегретно-бешпармачно-гамбургерный мир. Аппетиты в нем раздуваются по мере накачки нефтедолларами. Однако, как ни банально это прозвучит, не все можно купить за деньги, даже за очень большие. Например — опыт, традиции, культурный багаж.

И тут еще один пахнущий углеводородами мосол, мясной, не обглоданный, опять подкидывает столица. Вокруг него затевается грандиозный той — проект по переводу лучших образцов мировой литературы и гуманитарных наук на казахский язык. Выделены средства — 25 миллионов долларов. Вот будет “Пир духа!” — как говаривал сквозь вставную челюсть незабвенный бровеносец в потемках “наш Ильич” Леонид Брежнев (не к ночи будь он помянут).

Но еще Ильф-Петров заметил: “Перевод построить — не ксерокс купить”. Позвольте спросить, а повара-толмачи кто? Где тот могучий коллективный организм, с достаточно широким горлом и беспрецедентным гаргантюа-пантагрюэльским желудком, чтобы проглотить и переварить такую колоссальную священную корову?

Мухтар Ауэзов ярко описал, как быстро и ловко на лошадях доставляли блюда с едой для пирующих в юртах. Нынче же на полном скаку хотят доставить под купола всемирную “духовную” пищу, разлитую в русские термосы. То есть переводить на казахский планируется с уже существующих русских текстов. Но самое смешное, что происходит все как раз в момент формулирования на государственном уровне концептуального распрощания с русским языком.

А слабо тогда толмачить с подлинников — как Николай Любимов: Рабле со старофранцузского, а Сервантеса — с испанского... Что, кишка тонка? “Дон Жуан” Байрона с чьего перевода будет переделываться — Татьяны Гнедич или Георгия Шенгели? Каким ямбом, пятистопными или шестистопным? А не страшно, что коренной житель, обнюхав, воскликнет: “Тут русский дух, тут Русью пахнет!” и вообще откажется потреблять сию стряпню?

“Полтаву” однажды перевели на шведский, а потом кто-то взял и по недоразумению перевел обратно на русский. Так Пушкин своей поэмы не узнал. Надеюсь, “Похвалу глупости” Эразма Роттердамского тоже переведут. В ней найдется много великолепных цитат про головотяпство.

Впрочем, эта проблема устроителей проекта не волнует, они далеко не глупы — деньги надо освоить. И они будут освоены! А в отношении памятников литературы и философии будет явлен очередной култур-мултур.

Гостил у меня один американец, так он любил есть борщ с хлебом, намазанным вареньем. Мясо под сладким соусом — у них вполне нормально. Вкусы разные, но привыкнуть можно. У нас тоже намечается кулинарный сюрприз, когда какой-нибудь астанинский дядька русской деревянной ложкой начнет отправлять в рот греко-римскую бузину. Одно утешает — первоисточники от этого никак не испортятся.

И не спешите плескать накипь гнева в автора этих строк по поводу недоверия к местной творческо-переводческой кухне. Издательство уже создано, оборудование установлено, но что оно выпускает? Совсем не ожидаемые переводы, которых раз-два и обчелся. Впоследствии, вероятно, состоится немая сцена — “к нам приехал ревизор”, но скорее всего немота все и покроет.

Известному герою фильма “Белое солнце пустыни” было за державу обидно, а мне за родной язык обидно. Лицемерно объявлять, что русский годится лишь для микроэкономики, и тут же беззастенчиво обращаться к фундаментальным русскоязычным наработкам, без которых невозможно шагу шагнуть ни в образовании, ни в науке, ни в искусстве.

Как переводчик я часто наблюдал страдания своих казахских коллег, переводивших технические тексты с английского на язык Абая. Полноту чувств любовного послания Татьяны к Онегину, хорошо постаравшись, переложить можно, но чрезвычайно разработанную современную научно-техническую терминологию, понятийный аппарат экономики, социологии, философии, увы, одним вдохновением не одолеть. Нынешнее же коллективное изобретение массы новых слов и внедрение их в словари и буквари пока напоминает филологический эксперимент. А в адрес испеченных неологизмов (заодно и пекарей) не раз приходилось слышать от коренных жителей слова абсолютно понятные, хотя и непечатные и почему-то исключительно по-русски.

Для получения полноценного образования на госязыке и его полнокровного функционирования должен быть обеспечен доступ ко всему спектру современных знаний, то есть вся накопленная человечеством и вся текущая информация — от атомной энергетики и космоса до нефтедобычи и перерабатывающих технологий, от “Гильгамеша” до “Улисса”, от Платона и Канта до Ильи Пригожина — должна переводиться на казахский, иначе опять придется читать по-русски или по-английски. Сотни тысяч, миллионы книг. По силам ли объем? Посади за переводы все трудоспособное казахское население — его не хватит, даже если оно перестанет добывать нефть, пахать землю, пасти баранов и варить обед. Все станут не читатели, а переводчики.

Как дело обстоит с обучением казахскому, мы уже знаем. С английским гораздо лучше. В элитарных вариантах — просто великолепно. Грешен, сам порой пишу и прикидываю — как фраза прозвучит по-английски? (Последнее вполне естественно, поскольку даже русский в чем-то пробуксовывает перед английским, но это предмет отдельного рассмотрения, интересующихся отошлю к комментариям В. Набокова к его переводу “Лолиты” и к основательному тому академика М.П. Алексеева “Русско-английские литературные связи”).

Однако русский-то у нас знают почти все. Покажите хоть одного местного казаха, который без русского овладел английским. И на форумах СНГ общение идет тоже по-русски.

И дело не в имперских замашках “старшего брата”, а в знании предмета и чувстве элементарной справедливости. Надо же отдавать себе отчет в масштабах явлений мирового культурного контекста. Абай, конечно, великий писатель, и в Лондоне ему стараниями правительства Казахстана даже устроена мемориальная комната, но это же не значит, что Абая изучают в школах Великобритании, как Шекспира, Достоевского или Толстого. Пусть в России всего пять нобелевских лауреатов по литературе, но они есть в отличие от других бывших братских литератур.

Если бы уважаемый премьер-министр был еще и реалистом, то согласился бы, что русский язык очень долго будет здесь — макро, а не микро. Как говорится, не плюй в колодец, пригодится водицы напиться. И вам лично, и всему казахстанскому народу.

Толкую про русскую литературу в Казахстане, а каково положение собственно с казахской? Не той, которая в ушедшую эпоху была переведена на русский, а через него и на другие языки, завоевав достаточно пахучих лавровых листиков, а о современной. Трудно сказать — едва запах слышен. Редкий казахский писатель доберется до перевода. За него ведь тоже надо платить.

Тут целая горсть костей. Кину их и посмотрю, как лягут. Но с другой стороны, что тут рассматривать — секция перевода при Союзе писателей Казахстана уже давным-давно не работает, художественный перевод невостребован — в отличие от технического, юридического и прочих прикладных обслуживающих, с которыми относительно все в порядке. Последний съезд союза также прошел без синхронного перевода на русский или английский. Вроде не кормушка союз, как при СССР, а основной жар по-прежнему разгорелся в споре за руководящие кресла. За кресло пишущего писателя борьбы почему-то нет!

А что, собственно, воспевать — крутые джипы и коттеджи “новых” богатых, иностранные инвестиции или ободраные стены школ и голые больничные матрасы? Когда нет нормального настоящего, вспоминается великое прошлое и мечтается о прекрасном будущем. Поэтому в рассказах и повестях традиционно разрабатывается исторический материал, легенды, предания, мифы, фантастика, общение с потусторонним миром. А вот художественное освоение современности — практически нулевое. Незатейливо пересказываются истории отцов и дедов, печется немало унылых повестей о трагических годах создания колхозов. Есть и коммерческий сектор — боевики, криминал, секс. В качестве призыва прочитать произведение можно встретить анонс — “автор не скупится на сексуальные сцены”!

И вот что любопытно — с художниками и музыкантами все в порядке, они, в отличие от писателей, интенсивно развиваются, проводят выставки, завоевывают премии на престижных международных конкурсах. И среди добившихся успеха особенно заметны и интересны представители титульной национальности.

В писательской же среде ситуация обратная — ныне в Казахстане рядом сосуществуют два разделенных литературных поля. Они почти не переопыляются, как это было ранее. И если на русскоязычное ветер доносит пыльцу из российских пределов и само оно уснащено мощным плодородным слоем традиций русской литературы, то казахскоязычное поле плотно огорожено, открываясь миру в основном через те же редкие русские переводы. И сильно сомневаюсь, что в ближайшем будущем начнут переводить напрямую с казахского на английский.

Парадокс — в русском журнале наблюдается дефицит русских авторов. Более половины авторов, несущих свои стихи и прозу в “Простор”, — казахи. Что заставляет их писать по-русски, ведь политика государства и чувство национальной гордости, казалось бы, должны подталкивать в логичном направлении. Тому есть как минимум три причины — владеют русским лучше, считают, что он дает больше возможностей для самовыражения, хотят быть услышанными и понятыми более широкой аудиторией.

Но на самом деле уровень владения русским падает. Снижается планка отбора текстов. Уже остро ощущается нехватка среды, той критической массы, где варится и творится язык. Эта среда создавалась и поддерживалась в Казахстане влиянием огромного слоя образованных людей, сосланных сюда после революции, приехавших в период индустриализации, а позже подкрепленного эвакуацией сливок российской творческой интеллигенции в годы Великой Отечественной войны. (Кстати, Солженицын тоже учительствовал в нашем Чуйском районе.)

Десятки лет шел интенсивный плодотворный культурный обмен, не только строились заводы и поднималась целина, но создавалась новая литература, новая классическая музыка, национальные театр и кино, которых до той поры не было у казахов. Александр Лазаревич Жовтис рассказывал нам — аспирантам, о жившем по соседству Самуиле Маршаке, об Эйзенштейне, о том, как помогали Мухтару Ауэзову не только переводами, но и бежать в Москву от преследования казахских чекистов.

Нынче взаимный обмен поиспарился. Зато носы поворачиваются в стороны других манящих запахов — мешочный Стамбул, хадж в Мекку, активный всеядный Китай и, конечно, западный нефтяной капитал. Очевидно, в России, в пылу забот, не вполне понимают угрозу деградации лояльного русскоязычного пространства в своем “подбрюшье”. А ведь обратная связь с литераторами и журналистами, поддержка людей, пишущих на русском, — это возможность серьезно влиять на идейный паритет в регионе. Думается, критикам все-таки следует периодически заглядывать на сайт “Простора” и кое-что дегустировать. А журналам хотя бы изредка приглашать авторов под свои обложки. Недальновидность России очень скоро может обернуться для нее большими проблемами. Свято место пусто не останется.

Казахстан и Россия обречены на органическое соседство! У нас гораздо больше объединяющего, чем того, что хотелось бы разделить. И границы внутренние самые длинные, и народа смешанного, снующего туда-сюда, предостаточно. В перспективе общую валюту затеваем. Уже повысказались веками копившиеся обиды, пора разминать костенеющие сочленения. Вместе мы все равно богаче разнообразием, чем по одиночке. И “А-у!” соседское понимаем, и привычка широкого дыхания пока еще сохранилась. Вот где повод для хороводов вокруг писательского котла.

Эпические перемены, свершившиеся за какой-то десяток лет, расслоение общества на очень богатых и очень бедных, коллизии новых политико-экономико-культурных векторов — взывают отразиться в повестях и романах.

Жизнь продолжается с ее сиюминутными проблемами и нерешенными вечными вопросами, и потребность их литературного осмысления не в силах снять никакая текущая агитация, не заменит очередной триллер или размазанный по экрану заморский сериал. Новое же сознание людей, прошедших социальную мясорубку, часто напоминает фарш. Это даже не винегрет, тут можно лепить и жарить котлеты любой формы. Отсюда такое количество народа, растекшегося по различным религиозным и эзотерическим конфессиям.

Не злопыхательство, не сведение счетов и конъюнктура, не коммерческое щекотание нервов — нужны подлинная широта взглядов, откровенная постановка вопросов в материале, где сама природа развития художественного образа выкристаллизует героев из насыщенного раствора жизни, помогая выявить морально-эстетические ориентиры. Такое произведение еще не написано, но оно исключительно востребовано!

Нужен роман, который смог бы продолжить ряд вехообразующих произведений, какими для своего времени стали “Отцы и дети” Тургенева, “Анна Каренина” Толстого, “Бесы” Достоевского, “Тихий Дон” Шолохова, “Прощай, оружие” Хемингуэя, “Унесенные ветром” Митчел, “Над пропастью во ржи” Сэлинджера, “Буранный полустанок” Айтматова.

И вот на закуску — не просто кость, а “открытый перелом”, если хотите — трепанация черепа без наркоза.

Прибыл в Алматы знаменитый бразильский писатель Пауло Коэльо, ходит в гости, вкушает традиционное национальное гостеприимство, приглядывается, раздает интервью, комплименты, автографы, делится своими рецептами. Отведал даров здешней флоры и фауны, а на десерт просит подать что-нибудь “фирменное” из современных казахских беллетристов, и желательно по-английски.

Кинулись мести по амбарам и сусекам, да так ничего не наскребли лакомого к чаю — не переводят местных на аглицкий, а на португезу и подавно. Ничего по мировым котировкам стоящего не написали — самого же Коэльо издают в 155 странах, аж на 60 языках. Теперь, наверное, переведут “Алхимика” и на казахский, с русского, разумеется. По правде, никакой Америки в книге не открыто — и мысль главная, как древняя притча о блудном сыне — зачем искать где-то, что уже имеешь, и твои сокровища и хлеб насущный рядом — дома, где ты родился.

Чем можно в грядущем утешить очередного заморского гурмана — разве тем, что скоро по рекомендации премьер-повара наши литповарежки начнут печь и жарить сразу по-ихнему, и тогда всю стряпню можно будет пробовать и переваривать сразу, не отходя от котелка. Холодец уж точно варить не станут — нынче в моде быстрое питание.

Но как же тогда казахский? По гамбургерскому счету — понятно — айтысы⁹, быт, портфель, тосты, а по высшему гамбургскому — очень большой вопрос. Премьер-министр пока, может, и шепчет перед сном: “Колхоз Кенес — жаман емес”¹⁰, но скоро начнет цитировать трагедии Шекспира.

Да бог с ними, с языками, хоть на людоедском, но произведения, объемно отражающего глубину местных реалий, нет как нет. Не знаю, как другим собратьям по цеху, но мне было стыдно. Я ощутил ситуацию как личную вину и упрек себе.

Пауза нелепо затянулась. Писатели запутались в стране без осмысления пути. В условиях культурно-тематической замкнутости, отсутствия переводов и профессиональной критики, размывания критериев художественной правды, межъязыковых метаний — накапливается тяжелая депрессивная аура, грозящая хроническим заболеванием. Писатель — врач, по меньшей мере психотерапевт. Он же и дежурный по кухне, где выпекается хлеб насущный. На первый план выдвигается не столько языковая принадлежность, сколько ощущение культурной идентичности, будни выживания, труд, отношения собственности, острейшие экологические коллизии в их всеобщей связи. И все это на фоне вечных нерешенных проблем бытия.

Попытаться войти в гущу противоречий, одновременно поднявшись над ними для симфонического обобщения по ключевым глобальным и локальным болевым точкам, явив новую музыку слова, — вот задача, требующая большого гражданского мужества и недюжинного таланта.

Кажется, на первый раз косточки достаточно покипели и выварились. Поднимем крышку котла и высыпем их на стол, сдвинув лишнее в сторону.

Вы слышите, как костяшки посыпались одна за другой — по принципу домино. Забили “козла”, а получилась “рыба”, но какая-то уж совсем несъедобная. За что боролись, то приходится и расхлебывать. А теперь посчитаем очки, господа, много ли выиграли? И кто?

Время, конечно, покажет, куда кривая выведет. А пока предлагается подороже продать нефть, надраться ихних виски, закусить гамбургером и, подперев плечом “Мак-доналдс”, вслед за шеф-поваром начать наизусть повторять: “Ту би ор нот ту би!”