Сергей Костырко

В качестве реплики

Вступительное слово к “Малой сцене” прояснило для меня только внутриредакционную логику, заставившую опубликовать предложенные тексты отдельным блоком. Но отнюдь — не эстетическую. Прочитав тексты “Малой сцены” (особо понравились Марина Кулакова, Майя Кучерская и Валех Салехоглы), я не обнаружил того, на чем настаивает редакция: “Они — иные”. Да, разумеется, каждый из этих текстов по-своему “иной”. Но сама по себе “инакость” (оригинальность, неожиданность, яркость, непохожесть на уже освоенное нами и т.д.) — это, как я понимаю, в редакционной практике обязательный критерий при оценке любой рукописи.

Единственное, что для меня организует — от противного — предложенный блок текстов в единый проект, это наличие в нем статей Галины Юзефович и Сергея Чупринина с их попытками определить подходы к современной литературной ситуации.

Юзефович рассматривает сегодняшнюю литературу с точки зрения “функциональной” — что востребовано читателем, что — нет, и почему. Чупринин же больше сориентирован на эстетическую проблематику — он рассматривает типы современной литературы (качественная, актуальная, массовая, миддл-литература). При этом пафос у обоих критиков един — это пафос висящего над их размышлениями вопроса: что есть настоящее в сегодняшней литературе. И обе статьи, как мне кажется, содержат некий концептуальный сбой, дублирующий саму идею и исполнение “Малой сцены”. В статье Чупринина, которая мне ближе и милее, сбой этот в исходной установке — в попытке искать ответ на вопрос про настоящее и ненастоящее в литературе с помощью предложенного автором разделения литературы на типы. Оговорившись в самом начале (“качество произведений зависит не от их принадлежности к тому или иному “укладу”, но исключительно от объема писательских дарований”), автор тем не менее вынужден следовать выбранной логике. А по этой логике — никуда не денешься — само причисление того или иного произведения к одному из описанных типов литературы уже будет нести в себе оценку его художественной достаточности.

Здесь слишком серьезное отношение к понятиям типов литературы, чистоты жанра и т.д. оборачивается ловушкой. Слишком много мы имеем примеров тому, что наличие в художественном тексте атрибутов той же, например, качественной литературы отнюдь не свидетельствует о его высоком качестве. В конечном счете все решает присутствие (или отсутствие) того главного, сердцевинного, над определением которого безуспешно бьются философы и литературные критики уже которое столетие (назовем его условно “тайной художественного образа” /П. Палиевский/); того, что не поддается расщеплению в принципе. И слава богу. Тем и жива литература. Ситуацию, когда критики наконец-то выведут абсолютную формулу литературного творчества, овладев которой, писатель сможет наконец создавать шедевры, я, например, могу представить себе только в страшном сне.

В преамбуле к своей статье Чупринин оговаривает принципиальную ограниченность возможностей предложенного им инструментария; предмет его рассмотрения — не столько сама литература, сколько язык, на котором мы говорим о литературе. Тем не менее, эстетическая идеология проекта “Малая сцена” продолжает те неизбежные логические ходы, на которые провоцирует выбранная Чуприниным точка обзора и от которых сам автор пытался дистанцироваться, — именно “нечистота” жанровых признаков, “нежелание” этих текстов представительствовать от того или иного типа литературы, судя по всему, и определили для авторов проекта “Малая сцена” представленные там тексты как “иные”.

В отличие от Чупринина Юзефович особенно не рефлексирует. Тон ее решителен, почти категоричен. Выбрав в качестве критерия настоящей литературы востребованность ее у читателя, критик легко находит главный порок современного русского писателя: излишнюю настороженность к “открытому пространству”, к массовой аудитории, неизжитую привычку к полуподпольному существованию. То есть неспособность его, писателя, адаптироваться к социокультурной и исторической ситуации. Критик, похоже, всерьез считает, что художественные достижения могут зависеть от воли писателя. Не знаю. Не уверен. Писатель сколь угодно отчетливо может осознавать сегодняшнюю литературную, социокультурную, историческую и прочие реальности, но к художественной состоятельности его произведений это обстоятельство может не иметь вообще никакого отношения, потому как художником от этой реальности он может стать только при условии, что сам является ее органической частью. Что делать, такая профессия: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Это — буквально.