Дарья Маркова

Рожденные в СССР. — М.: РОСМЭН

Последний обзор книжных серий (“Знамя”, 2004, № 7) увенчала статья М. Эдельштейна “Самоотрицание серийности”, в названии которой сформулирована основная мысль: принцип серийности себя исчерпал, завершилась эпоха новейшего отечественного книгоиздания, хотя книги еще собирают в серии под броским слоганом, не имеющим отношения к каждой из них. Когда я искала в книжном супермаркете рассыпанную по разным полкам “Русскую современную прозу” издательства “Андреевский флаг”, собравшего “вместе” Личутина, Арабова, Михаила Тарковского, Тюрина (заявлено было 50 томов, но происходившее с “Андреевским флагом” — отдельная история) — мне тоже так казалось. Тем интереснее стало найти серии, где этот принцип еще работает

Один из таких проектов — новая серия “РОСМЭН” “Рожденные в СССР” (надо сказать, что за это время вышла еще одна книга — “Брайтон-бич опера” Леонида Зернова, на этом серия закрыта; кроме того, произошло еще одно очень значимое для нее событие — роман Марты Петровой вошел в букеровский шорт-лист). Слоган и впрямь “хлесткий” (характеристика М. Эдельштейна) — и модный, и провокационный. Сами издатели не могут не понимать, что обращение к нему сейчас на редкость кассово, собственно, с этого и начинается пресс-релиз серии: “Ностальгировать по советским временам сейчас становится модно — на протяжении последних лет интерес к недавнему прошлому России растет день ото дня”. (Сколько было, а сколько еще будет рассуждений на тему состоявшегося или нет “свидания с прошлым”.) Эта ностальгия действительно вошла в моду — под слоганом “Рожденные в СССР” выпускается пиво, футболки, есть такая команда КВН, “Наша родина — СССР”, — заявляет “Русское радио-2”, о “стиле в рамках генерального курса” пишут глянцевые журналы, представляя своим читателям шезлонг “Серпсмолотом” или бисерный абажур-буденовку.

Такой девиз в начале 1990-х работал совершенно иначе, чем сейчас. Ведь время создания и песни, к которой восходит идея росмэновской серии, и фильма, и альбома “ДДТ” “Рожденный в СССР” — первая половина 90-х. Тогда был шок разрушения привычной реальности и открытия ее потаенных сторон. Отголоски этого шока звучат и сейчас — в частности, в художественной литературе, что и понятно: не за один день пишутся романы. Но обращение к символике СССР сейчас уже вырождается в моду. В пресс-релизе серии специально оговаривается, что ее девиз работает не только как модный слоган.

Издатели одновременно и честны, предупреждая, что нет смысла искать идеологическую подоплеку объединения книг, и, думается мне, слегка лукавят, заверяя читателя в отсутствии “ностальгии по канувшей в Лету социалистической эпохе”. Ностальгия в книгах есть, но не идеологического характера — это, скорее, грусть о молодости, о прошлом, вовсе не обязательно светлом, но о прошедшем и пришедшемся на смену эпох. Это удивление пережитым, постигнутым и самим фактом, что время оставляет свой след в истории отдельного человека независимо от его воли.

Книги, собранные в эту серию, являют собой принцип серийности в действии, со всеми его достоинствами и недостатками. У разных народов есть сказка, в которой отец предлагает сыновьям сломать отдельные прутья, а потом — целую связку: “Так и вы, вместе вы сильнее”, — говорит он им в конце. Этот принцип полностью подтверждается здесь: собранные вместе, эти книги действительно сильнее, чем каждая из них по отдельности.

“Вам газета с того света”, “Корона шута”, “Бизнес-умники”, “История одного поколения” — не близнецы, но, безусловно, братья. Все они о том, как “жизнь, расписанная на многие годы вперед, внезапно развалилась, как старый дом под ударами чугунной болванки, и вот теперь оставшиеся на руинах жильцы растерянно поглядывают друг на друга, не зная, какие именно шаги им следует в первую очередь предпринять”. Это из авторского предисловия к роману Суворова. Там же далее: “История этого поколения — это история социального возвышения и социальной деградации, история человеческой слабости и изобретательности, мужества и бегства, ненависти и любви. Короче говоря, все это — история обретения свободы”.

В романе-фантасмагории Михаила Метса возникал образ шварцевского Дракона: у всенародно избранного мэра города О’Кей-на-Оби Сидора Сидоровича было три головы (“он их меняет, когда пожелает”, ссылка на Шварца авторская): Голова Культурная, Голова Номенклатурная и Голова с Грузинским акцентом. История победы героя над чудовищем обычно и есть история обретения свободы, но как раз в “Драконе” все было иначе. Вспоминается здесь и вольная экранизация пьесы — фильм Марка Захарова “Убить дракона”. Помните сцены на тему “хорошо, когда свобода”?

Почти во всех книгах серии читается явственное стремление “показать хотя с одного боку всю Русь” последних десятилетий. В одних, правда, получается слишком уж “с одного боку”, в других — как у Олега Суворова — слишком аналитично-хроникально. В “Истории одного поколения” на примере одного класса выпуска 1976 года дан целый срез современного общества от новых русских до бандитов, от учителей и милиционеров до бомжей. В чем-то это сделано даже старательно до ученичества — некоторые фразы отдают сочинениями о пути духовных исканий Андрея Безухова, пардон, Пьера Болконского, например: “От природы он был человеком неглупым, но постоянная и порочная направленность мысли на то, как бы провернуть очередную авантюру и “по-легкому срубить деньжат”, привела к духовно-умственному вырождению”.

Замечу, что в целом книги серии дают развернутое представление о разных кругах поздне- и постсоветского общества: есть тут и бизнесмены, “сейлзы” — агенты по продажам (Жарков), и воры в законе, криминальные авторитеты (Шадловский), и журналисты (Рокотов), и писатели, художники, телеведущие (Петрова), а у Суворова, как уже говорилось, и учителя, и бомжи, и милиционеры, и политики…

От “Бизнес-умников” и “Красного моря” — в чем-то интересных, а в чем-то довольно беспомощных — остается ощущение недописанности. В первом намеченные сюжетные линии брошены, не прояснены до конца, в результате стройное — в идеале — здание романа рассыпается на ряд отдельных забавных ситуаций и образов. Во втором — слишком много для художественного произведения рассуждений о финансовых и проч. махинациях, бумагах, вкладах, переводах, а сюжета, заявленного было, попросту нет — он лишь намечен и не использован. Многие герои похожи друг на друга: у Суворова, например, одноклассники, особенно женщины. У Шадловского главные герои — Натан и дядя Борух — в юности друг от друга едва отличимы, так же, как и три женщины Натана, три его абсолютно одинаковые влюбленности.

“Корона шута” шуточным же подзаголовком заявляет о собственных больших претензиях (но и об уровне тоже): “Идиотский роман”, “Книга, за которую убить мало” значится на обложке. Шутка, конечно. Такое вот как бы самоописание, предполагающее обратную реакцию читателя. Говорят же, что дурак себя никогда дураком не признает, а если заявит громко: “Я дурак”, значит, уже умный. Тем более поражает эпиграф из Свифта: “Моя задача не развлекать, а вызывать яростное негодование”. Представьте себе Изнуренкова, произносящего эти слова. Или, еще лучше, — Карлсона, на которого необыкновенно похож герой романа, а стареть Карлсонам категорически противопоказано — они становятся жалки.

Лавры великих сатириков вообще не дают покоя большей части авторов этой серии, причем, пожалуй, только Михаилу Метсу более или менее обоснованно: он во всяком случае гораздо более последователен в изображении стран Ветерании и Эминессии, Пионэрии и города М на реке N (он же впоследствии — вольный город О?Кей-на-Оби); на заднем фоне где-то далеко промелькнула даже страна Рекламия, но, как излишне легкий корм, к счастью, была оставлена в стороне. Все вроде бы здесь понятно, все прозрачно — от значительной части литературных ассоциаций, начиная с Гоголя, Салтыкова-Щедрина и заканчивая Стругацкими, до исторических реалий. Где-то смешно, где-то страшно и очень грустно, но в целом (мне) скучно. Только концовка задела за живое — “батальная сцена”, где гротеск отзывается под конец ужасом реальной войны и смертей. Вот когда нас, наконец, пробрало, не в начале 90-х, под рассуждения Бодрийяра о Персидском заливе, а сейчас. И повсюду выпады в сторону СМИ: у Метса вместе с охранниками взрывом по полю разметало и телевизор, по которому они с героем издалека наблюдали за ходом военных действий, у Суворова есть реплика о том, что картинка без пожара (трансляция событий у Белого дома в августе 1991 года) не так радовала Си-Эн-Эн.

Кажется, обличения и обобщения не занимают только одного автора серии — Марту Петрову. “Валторна Шилклопера” — нон-фикшн, что и отражено, и скрыто в названии: таком непонятном на первый взгляд и потому загадочно-красивом. А для тех, кто знает музыканта Аркадия Шилклопера, никакой загадки здесь нет.

Итак, это год (от марта 2001 до марта 2002) из жизни автора, день за днем, от подъема до отбоя, завтраки, ужины, муж, дочь, работа, гости, соседи… При чтении первая мысль: неужели так всю книгу? Вторая: неужели так — всю жизнь? А вот ближе к концу, когда почувствовала уже, сколько радости мне доставляет это размеренное повествование, поняла, что впервые за долгое время прочитала, кажется, роман о счастливой жизни. Здесь тоже есть и слом эпох — воспоминания героини о начале 90-х или о собственной юности в сравнении с дочкиной, очень много откликающегося у меня лично — до мелочей, до уроков труда, до платья на школьный праздник и дачи в Кратове. На “Топосе” отмечали уже узнаваемость героев и автора, но, надо сказать, узнавание или неузнавание здесь совсем не мешает. Дополнительный объем повествование приобретает за счет ежевечернего чтения Марты — ее жизнь отражается (словно случайно) в книгах разных веков, в новейших журналах.

Это книга круговорота, что проявляется на разных уровнях построения текста. На формальном — последняя фраза оборвана на полуслове: “Я свернулась калачиком, натянула одеяло до самого носа…”, ее окончание — первая строка “Валторны”: “…и моментально уснула”. И на смысловом, так как окольцовка здесь не ограничивается простым приемом, это принцип построения всего текста, рассказ идет по кругу — согласно календарному течению времени: месяц, год, десятилетие, смена поколений... Этакое “коловращение”, ровное, монотонное, сквозь которое проступает счастье бытия. Даже вместо привычного уже конфликта поколений — преемственность и повторение: “Стоящие рядом юные создания с удивлением поглядывали на меня. Читала в их глазах: “Это ж надо, старуха, а знает наших “Чайфов”. Я же смотрела на них и радостно отмечала для себя: “Это ж надо, дети, а тоже поют наших “Чайфов”.

“Героям книг, как практически и всем читателям, довелось не только родиться в СССР, но уже порядком позабыть о тех временах. Что ж, вернуться в прошлое иногда бывает не только полезно, но и приятно”, — завершают релиз издатели серии. Такие слова как нельзя лучше подходят к “Валторне Шилклопера”, но в связи с этим хотелось бы вспомнить судьбу песни Спрингстина “Born in the USA”, к которой через Юрия Шевчука и “ДДТ” с их “Рожденным в СССР” так же отсылает название серии.

Словами “рожденный в США” песня Спрингстина начиналась, и повторялись они в ней снова и снова, а в сознании публики поднималось патриотическое ликование. За ним терялся смысл песни об американце, отправленном воевать во Вьетнам. Хотелось бы верить, что подобного не произойдет и появление такой серии не останется только данью моде — в первую очередь в глазах читателей. В данном случае все возможности для этого есть, во многом именно за счет работающего здесь принципа: сильное произведение укрепляет серию, оно действительно “вытягивает” те книги, которые едва ли могли бы существовать самостоятельно. Но в отдельно стоящей сильной книге не могла бы развернуться большая идея.