Ольга Бугославская

Константин Фрумкин. Позиция наблюдателя: Отстраненное созерцание и его культурные функции

Мишель Фуко в свое время отдельно исследовал внешний надзор как действенный инструмент подавления и наказания. Феномен внутреннего наблюдателя, в том числе и как проекции наблюдателя внешнего, стал предметом рассмотрения в последней работе культуролога Константина Фрумкина “Позиция наблюдателя. Отстраненное созерцание и его культурные функции”. О чем же свидетельствует человеческая склонность к отстраненному самонаблюдению? Какой внутренней потребностью вызвана? Каковы могут быть последствия его углубленной практики?

Способность к самосозерцанию и последующему самоанализу рассматривается К. Фрумкиным как один из основных характерных признаков человеческого существа вообще, показатель, соотносимый с уровнем интеллектуального и духовного развития отдельно взятого индивида.

С точки зрения психологии, бесстрастное, равнодушное созерцание является возможной формой психической самозащиты, заслоном, ограждающим душу от потрясений и травм. Появление внутри человека бесстрастного наблюдателя — это естественная реакция на трагические события. Так, пережив публичное унижение, герой повести Набокова “Соглядатай” Смуров направляет свои душевные силы на то, чтобы “отстраниться от себя как от униженного”. Но равнодушный взгляд на себя может быть также результатом специальной тренировки на случай таких событий. Свои методы защитного самоуглубления выработали восточный буддизм, индийская йога, западный мистицизм и скептицизм.

В своем крайнем развитии углубленное самонаблюдение приводит к раздвоению личности или поглощению деятельного начала в человеке созерцательным. Угрозу последнего несут в себе, по мнению автора, буддийские системы самосовершенствования. В рамках буддийской практики отстраненный наблюдатель уподобляется лишенному органов чувств паразиту, который разрушает и поглощает здоровый организм. Непосредственное общение с миром для такого паразита противопоказано. Поэтому он нуждается в искусственной среде, на роль которой идеально подходят изолированные пространства: уединенная келья или пещера отшельника.

Результатом же разделения личности может стать проекция части сознания вовне. С таким риском сопряжена любая искусственная самоперестройка. Конструируя себя в соответствии с некоей избранной моделью, например в подражание кому-либо, человек может добиться того, что нежелательные для избранного образца составляющие его личности будут вытеснены. А вытесненное, в свою очередь, может быть способно обрести самостоятельность. С этим психологическим фактором связано, например, происхождение историй и легенд о нечистых духах, преследующих христианских подвижников. Стремясь воплотить идеал святости, подвижник моделирует себя в соответствии с этим идеалом. В результате греховная часть его личности, которая идеалу не соответствует, отторгается и воплощается в образе навязчивого беса. Литературным примером такого расщепления является кошмар Ивана Карамазова.

Проблема самосозерцания пересекается с религиозным мировоззрением и в более общих пунктах. Наблюдатель соотносится с наблюдаемым, как целое с частями: “Пассивное и безмятежное целое наблюдает за активными и суетливыми частями”. Это противостояние восходит к христианской оппозиции божественного единства, целостности и дьявольской раздробленности, множественности. В другой терминологии — Лика и личин.

Феномен внутреннего наблюдателя связан с тем, как трактуется Божественное присутствие в мире. В соответствии с определенным подходом максимум, чего может достичь человек в своем саморазвитии, — это присоединиться к постоянно наблюдающему за ним Божеству. В рамках данной интерпретации внутренний наблюдатель — это в какой-то степени Бог внутри нас.

Внутреннего наблюдателя и его функции К. Фрумкин сопоставляет с наблюдателями внешними, выполняющими специфическую роль “зеркал”. Их присутствие и способность отражать видимое позволяют субъекту самонаблюдения сделать окончательный, подтвержденный вывод о собственном существовании. Когда же этот механизм самоидентификации нарушается, возникает патология, подробно описанная В. Набоковым.

Внешние наблюдатели существенно влияют на поведение человека, лишают его непосредственности. Внешний надзор препятствует проявлениям, противоречащим принятым нормам, а идея всевидящего Бога сдерживает греховные начала. В то же время присутствие внешнего наблюдателя заставляет совершать также действия провокационные или демонстративные, в зависимости от цели. Примерами масштабной демонстрации изобиловала советская действительность. Государство активно работало на то, чтобы хорошо выглядеть со стороны, главным образом с точки зрения иностранцев. Для этой цели создавались демонстрационные образцы коллективов, предприятий и их продукции. Наиболее полно данное устремление воплотилось в Выставке достижений народного хозяйства.

Отношения субъекта и объекта наблюдения переводимы также во временную шкалу: “...взгляд наблюдателя на наблюдаемое — это взгляд из настоящего в прошлое”. В отличие от непосредственного реагирования, рефлексия — процесс относительно медленный. Поэтому при самонаблюдении человек приобретает как бы протяженность во времени. Одна часть личности оказывается отделенной, отчужденной от другой. Наличие временного промежутка между восприятием и моментом “осознания себя-воспринятого как себя” потенциально грозит дезинтеграцией личности. Сокращение или увеличение этого промежутка может приводить к полному или частичному неузнаванию себя.

Раздвоенность имманентна человеческой личности. Баланс деятельного и созерцательного начал подвержен колебаниям. Как человек чувствует себя поочередно то “премущественно созерцателем, то деятелем”, так и в истории культуры эпохи, ориентированные на восприятие со стороны, из будущего, чередуются с периодами, культивирующими ценности людей, находящихся внутри данного времени. Таким образом, эпохи внешне “красивые” сменяются этапами, когда эстетические ценности уступают место потребительским. В определенной части эта концепция К. Фрумкина пересекается с идеей В. Паперного о чередовании вертикальной и горизонтальной культур, высказанной в книге “Культура 2”. Вертикальная культура строится на строгой иерархии, централизации. К числу ее внешних атрибутов относится общая монументальность. Если распространить рассуждения об ориентации определенного типа культуры на восприятие извне, то окажется, что вертикальная культура В. Паперного может быть отнесена к такому типу. Культура же горизонтальная, связанная с демократизацией и преобладанием центробежных сил, характеризуется также нацеленностью на достижение практических “житейских благ” здесь и сейчас.

Противостояние созерцания и действенной активности отражено не только в индивидуальной личности, но и в структуре общества в целом, в его условном разделении на склонную к рефлексии интеллигенцию и деятельный народ.

Полнокровная, насыщенная жизнь несовместима с глубокой рефлексией. Поэтому бесстрастное наблюдение традиционно ассоциируется и сближается с таким мрачным понятием как смерть. Именно культ самоуглубления снискал, например, буддизму репутацию религии смерти.

Противоположно жизни не только равнодушное созерцание, но и воля к познанию. С точки зрения познания, смерть — это прежде всего утрата личностью своей субъективности. А это значит, что смерть снимает основное препятствие, которое возводит сама жизнь на пути к постижению истины.

Впрочем, смертью грозит не только созерцательность. Жизнедеятельность и сознание — две необходимые составляющие человеческого существа. Значительное преобладание и тем более полная победа одного из них означает для человека гибель. Пассивное, бездеятельное сознание и бессознательная активность — две крайности, две возможности умирания: “Человек балансирует между двумя противоположно направленными векторами умирания: между сознанием, отчужденным от отражаемой им жизни, и жизнью, стремящейся поглотить, растворить в себе сознание”.

Созданные культурой образы потустороннего мира отчетливо разделены на две группы, которые соответствуют двум версиям умирания. В первую входят бестелесные призраки, во вторую — напротив, бездушные мертвые тела. Описания посмертного пути также предполагают две возможности. Одни рассказывают о посмертном состоянии души, другие — об ощущениях тела. Кроме того, мифология фиксирует два ряда параллельных образов, связанных со смертью. Образы первого ряда отражают представления о загробной жизни души и местах ее обитания. В противоположность этому существует ряд сугубо телесных образов, олицетворяющих смерть как таковую. Наиболее колоритными и широко известными из них являются череп и кости и скелет с косой.

Смерть может воприниматься в категориях, с одной стороны, временных, а с другой — пространственных. Представляется, правда, что два этих подхода не исключают друг друга, поскольку возможно мыслить собственную смерть как предстоящее в будущем перемещение в пространстве. Как считает К. Фрумкин, специфика временной концепции смерти определяется тем, что она входит в контекст гуманитарно-семиотической точки зрения на феномен жизни. Эта точка зрения приписывает смерти определенную культурную роль: “...жизнь у пансемиотического человека проживается в ориентации на то, как она выглядит в зеркале биографии”. Другими словами — в ориентации на взгляд извне.

Таким образом, индивидуальная человеческая личность в работе К. Фрумкина — это микрокосм, в котором отражается и повторяется космос с его глобальными антиномиями: материя — дух, созерцание — действие, жизнь — смерть.

Финальный аккорд книги оптимистичен. По предположению К. Фрумкина, истинная цель созерцания состоит в стремлении к идеалу, желании рассмотреть его в наблюдаемом объекте. Такова, например, конечная, может, не вполне осознанная цель героя повести Набокова “Соглядатай” — увидеть в себе “образ и подобие Божие”, идею самого себя.