Дмитрий Орешкин

Деньги, биг-маки, социальная справедливость

Об авторе

Орешкин Дмитрий Борисович, родился в 1953 году в Москве. Закончил географический факультет МГУ, специалист по эволюционной географии и истории природной среды. Кандидат географических наук, ведущий научный сотрудник Института географии РАН. Имеет солидный опыт полевых работ — в основном по территории СССР и России. Автор научно-популярных статей и книг.

Последние 20 лет больше занимается социальной географией и публицистикой. Лидер аналитической группы “Меркатор”, известной своими исследованиями в области электоральной географии и политического прогнозирования.

В журнале “Знамя” публикуется впервые.

К мифам надо относиться с уважением. Потому что если как следует приглядеться к нематериальной сфере бытия, то ничего, кроме мифов, вокруг и нет. Кабы не привычный миф, то, пожалуй, с ума сойдешь, осмысляя все заново. Но иногда переосмысление необходимо. Вот тогда и выясняется, что в сумасшествии — своя скромная польза.

Возьмем, например, деньги:

“Очень, очень я люблю / получать дензнаки. / Одного лишь я хочу: / чтобы это было скорее паки”.

Данный образец философской лирики принадлежит перу Николая Заболоцкого. Не правда ли, приятно ощущать духовное родство с большим поэтом? И я люблю! Паки и паки.

Но, с другой стороны, за что их, дензнаки, любить? Ведь фикция. Портрет на бумажке. Чистой воды миф. Да к тому же и странный какой-то. Учеными, например, установлено, что бутерброд с котлетой по имени биг-мак в Швейцарии стоит в четыре раза дороже, чем у нас… В одних и тех же зеленых у.е. При абсолютной идентичности состава, технологии изготовления и трудовых затрат. За каковую универсальность его так и любят экономисты-международники. Не в смысле кушать. А в качестве эталона.

То есть налицо загадка. Ученые люди привычно говорят, что дело в различной покупательной способности валют. Хотя валюта, прямо скажем, как раз одна и та же — условная. Они что, в Швейцарии, в четыре раза больше нашего любят биг-маки?

Чувствую, где-то меня дурят. Ну, там зарабатывают больше. Соответственно, больше и тратят. Местный рынок. Понимаю. Но зачем они больше зарабатывают, если и тратить приходится больше? Жили бы как у нас. Все ведь равно — сколько заработал, столько и потратил. Несправедливо как-то. Не по уму. Или мы в четыре раза недооценены по сравнению со Швейцарией?

Хотелось бы призвать зарвавшуюся конфедерацию к порядку. Хотелось бы возвысить голос протеста и бросить ей в лицо железного Эдуарда Лимонова, облитого горечью и злостью. Иль русского царя уже бессильно слово?! Пускай швейцарские товарищи не отрываются от коллектива и живут как положено!

Пускай. Только, боюсь, даже Эдуард Лимонов не поможет. Потому что работает некий более фундаментальный закон, которому наше гневное слово протеста — как слону биг-мак. Закон этот сводится к тому, что в мире и не должно быть все по уму и по справедливости. Не должно быть “как положено”.

Это, конечно, только гипотеза. Ее опасность в том, что она требует отказаться от базового мифа всей нашей культуры. Остаться совсем голыми на ветру мифологической революции. То есть буквально срам метафизический прикрыть нечем. Потому что сомнительными оказываются исходные в своей очевидности мифологические понятия: “правильно”, “справедливо”. И кем, собственно, “положено”?

Нет, принять эту саморазрушительную догадку мы вряд ли сможем.

Остается только обдумать ее издалека. В порядке управляемого сумасшествия.

Вот стоит Метафизический Милиционер (ММ) на выезде из московского района Ясенево. И в промежутках между съемом двух-трех МРОТов со встречных и поперечных думает свою нелегкую думу. “Одни машины едут туда… А другие — оттуда. То есть навстречу. Неправильно это. Бензин горит, резина трется, окружающая среда портится. Надо не так. Пусть те, кто там, поменяются с теми, кто здесь… А то, видишь, один летит с цветами из Ясенева. К зазнобе, конечно. А другой — с цветами же — в Ясенево. Вон, рот до ушей. Тоже небось, это… Оба нарушают скоростной режим. А всего-то делов — поменяться им подружками. И жили бы себе в довольстве и порядке. Вот это и будет — правильно. По уму. И индекс ДТП снизится!”

Рациональное решение? Рациональное. И справедливое. Но лишь на уровне ММ и его исконных (то есть “самоочевидных”, “впитанных с молоком матери” — сиречь мифологических) представлений о женских прелестях. Если пример раздражает вас примитивизмом, обратитесь к средневековым текстам социалистов-утопистов. Там эта система ценностей представлена во всем наивном очаровании.

Помню плакаты на советских дорогах 80-х годов: “Водитель! Возьми попутный груз”. И адрес, куда за ним заехать. Обычно недалеко совсем. Все правильно и по справедливости — что это казенные грузовики порожняком мотаются! Пусть ездят как положено. Попался гаишнику с пустым кузовом, он тебя завернул куда надо, ты очередь отстоял, накладные оформил, товар принял, загрузил аккуратненько, чтобы не побилось по дороге, завез по указанному адресу, нашел пункт разгрузки, сдал, отчитался, прошел контроль на предмет воровства, справку в конторе получил — и свободен! Для водилы пустяк, а какая польза народному хозяйству!

Решение это, полагаю, родилось в голове родного папы ММ. Но как-то не прижилось оно в практике социалистического строительства. Водилы, понимаешь, отлынивали. Да и сама социалистическая практика, как потом выяснилось, тоже не прижилась. Тут уже отлынивал целый народ. Его призывали-призывали взять попутный груз — а он все больше о своих шести сотках... А заставить уже была кишка тонка. То есть советская официальная мифология и советское население в определенный момент сильно разошлись по понятиям о справедливости и целесообразности. Что эмпирически подтверждает — нет, не правоту, — а лишь право на существование моего неправильного тезиса.

Советская власть рухнула. Но люди, наше главное богатство, остались. Они продолжают штурмовать метафизические вершины, упираясь крепкими ногами в гранит единственно верных мифологических аксиом. В результате — хронические конфликты с деньгами на личном и на общественном уровне.

Ведь правильное — это всегда соотнесенное с понятием о правильности. А понятие у разных людей и разных культур разное. Ну никак я вместе с ММ, марксистами-ленинцами, троцкистами и антиглобалистами не пойму, зачем швейцарцам нужно получать и тратить так много этих у.е., если можно жить просто, честно и высокодуховно. То есть как мы. И как весь остальной трудовой люд планеты Земля. Не будучи средоточием мирового зла, ростовщичества и несправедливости, каковым в глазах данной группы мифоносцев Швейцария служит вот уже много десятилетий.

Кстати, должен обратить ваше внимание на то, что аббревиатура ММ может обозначать не только Метафизического Милиционера, но и Массовое Мышление.

Так вот, не пойму я этого, если не допущу, что дело не в деньгах только, которые в самом деле условны, а в чем-то еще. В чем именно — отдельный разговор. Тут важно правильно поставить вопрос. Или зафиксированные в биг-маке ценовые различия отражают какие-то сущностные реалии и надо понять, какие именно. Или это все коварные вражеские выдумки — нарочно, чтобы нас запутать. Тогда, конечно, понимать нечего. Отринуть — и весь разговор. К стенке тебя с твоим биг-маком!

Мировоззренческая развилка. Из простого факта об условной сущности денег в современной мифологии делаются два различных вывода. Исламские фундаменталисты говорят просто и ясно: “Доллары — нарезанная бумага. Арабские правительства — предатели, потому что обменивают народную (вариант — принадлежащую Аллаху) нефть на бумажки Большого Сатаны. Их, правительства, следует побить камнями”. А некоторые думают иначе. “Разве не удивительно, что за нарезанную бумагу (за металл желтого или серебристого цвета, за ракушки каури, за условные куньи шкурки...) люди готовы отдавать вполне реальные вещи, и это непрерывно продолжается в течение нескольких тысячелетий? Может, как раз в этой условности и скрыта какая-то тайна? Может, именно эта условность, а вовсе не нарезанная бумага обменивается на нефть?”

То есть, позволю сказать, второй подход сугубо идеалистический. И уже поэтому глубоко неверный. Чем и дорог. Ведь дензнак суть бумажка, к которой приписана условность. Стоимость самой бумажки как объективной реальности, данной нам в ощущениях, всюду в мире примерно одинакова. И весьма невысока. А вот условности, судя по всему, сильно разнятся в цене. И над этим слугам Аллаха стоило бы задуматься. Да все недосуг: камни собирают.

Ну что ж, мы тоже это проходили: булыжник — оружие пролетариата.

Но хотелось бы понять, почему в руках Большого Сатаны, как правило, оказывается несколько более совершенное оружие.

Так в чем же преимущество Швейцарии? Рискну предположить — в вещах нематериальных. В чистых улицах. В приятных запахах. В вежливости. В гарантиях личной безопасности. В ясных и беспрекословных законах — настолько беспрекословных, что стоило П.П. Бородину при всей очевидности его заслуг прикинуться глухонемым — как вынуждены были отпустить и скамеечку за ним вытереть. Как, кстати, и за известным нашим бизнесменом С. Михайловым, известным также под профессиональным псевдонимом Михась.

Беспрекословность и незыблемость швейцарских законов непринужденно эксплуатировал некто В.И. Ульянов, поставивший целью жизни эти неправильные законы разрушить. И разрушил-таки! Но что характерно, не в Швейцарии, а совсем в другой стране. Мне кажется, я догадываюсь, почему. Потому что на вооружении у В.И. Ульянова была идея. А идея, как он сам верно подметил, становится материальной силой, когда овладевает массами. А массами она овладевает, перейдя в качество социального мифа — то есть удобно и без зазоров уместившись в канву наличных представлений ММ о “правильном”, “справедливом” и пр.

Так вот, в России коммунистическая идея смогла стать доминирующим мифом. А в Швейцарии — нет. И в Англии тоже. И в других странах, которые сегодня принято называть развитыми. Странно, правда? Тем более что сегодня ровно то же самое происходит с идеей исламского фундаментализма. В развитых странах существует, но не доминирует.

А что если все это тоже чего-то стоит? В том числе и в у.е. Гарантии гражданских свобод при вышколенной и эффективной полиции; компетентность власти и ее способность вовремя устранять наиболее вопиющие проявления несправедливости; социальный контракт низов с верхами; законопослушание и терпимость... То есть эффективная социокультурная инфраструктура. Или — шире — среда обитания. Ведь за вход в хорошую среду надо платить. За поддержание хорошей среды надо платить постоянно — как за вывозку мусора. Наверное, немало — судя по тому, как дорога Швейцария.

Чтобы там жить, надо ежедневно выдерживать конкуренцию. Сохранять себя на должном уровне. Если ты обладаешь квалификацией швейцарского часовщика, швейцарского банкира, швейцарского сыродела или шоколадника, если способен соблюдать писаные и неписаные швейцарские правила (в частности, — не писать в подъезде) — тебе и за биг-мак отдать 5.5 у.е. будет вполне по карману.

Догадка моя проста. Пенсионер получает 50 у.е. и тратит 50 у.е. А успешный менеджер получает 5000 у.е. и тратит тоже 5000 у.е. И там, и там баланс равен нулю. Но уровень и насыщенность баланса разные. У богатого менеджера гораздо насыщеннее и разнообразнее пространство между приходом и расходом. Примерно то же самое имеет место и при сравнении обществ. Ясно, для поддержания своего более насыщенного пространства менеджеру (или богатому обществу) приходится внутри себя напрягаться. “Но он же не в 100 раз больше напрягается!!” — возмутится справедливый ММ. Верно, не в 100. Может, всего в полтора. А может, ровно столько же. Или даже меньше. Может, он вообще произносит всего семь слов в неделю. Но какого качества эти слова и сколько они стоят — судить не ММ, не мне, не В.И. Ульянову и не слугам Аллаха. Для этого придуманы человечеством условные единицы. Они, как показывает опыт последних 5—6 тысяч лет, далеко не идеальный, но наиболее адекватный критерий оценки. С тем, что этот критерий несправедлив, спорить не буду.

Только спрошу: а кто вам сказал, что он обязан быть справедливым? То есть справедливым именно по-вашему?

Пожалуй, здесь нужно выразиться точнее. У менеджера чрезвычайно дорого стоят даже не сами слова, и их функциональность. Потому что они (в отличие от слов пенсионера) жестко вмонтированы в инфраструктуру управления. К этим словам технологическими цепочками привязаны огромные вещественные, административные, человеческие ресурсы. Это не колебания воздуха, а ключевой элемент дорогостоящей системы управления. Часть технологии бизнеса. Слова — условности. Но деньги, в отличие от аудитории В.И. Ульянова, гораздо лучше чуют, что за условностями стоит. Им не надо объяснять про контекст, который скрыт в странно высокой стоимости текста.

Так вот, швейцарский контекст дороже нашего. Увы. Не верите мне, — поверьте хоть биг-маку.

Как раз поэтому не слишком умно вычислять, сколько молока или хлеба могут купить на свою получку швейцарский пролетарий и наш, исходя из уровней зарплаты и цен. Это любимая логика ММ, который трудится экономическим обозревателем в газете “Советская Россия”. Потому что, кроме молока и хлеба, швейцарский труженик потребляет еще и тамошний социокультурный фон (например, уверенность, что в старости он получит хорошую пенсию), а включить это в объем потребительской стоимости у ММ недостает воображения. Как раз потому, что ММ взращен в советском мифологическом инкубаторе и искренне верит, что пределом человеческого благосостояния является подъем от общевойскового пайка к офицерскому. Не может он смириться, что такой пустяк, как внимательный полицейский, честный судья, правовые гарантии и тому подобная лирика, — суть стоимости, за которую надо платить.

Хотя, если чуть-чуть подумать, то за что еще и платить-то в этой жизни.

Деньги же все это неплохо улавливают. Ну, в самом деле, чем мое любимое Ясенево хуже Женевы? Да ничем. Может, даже и лучше. Только вот у денег на этот счет своя, глубоко неправильная точка зрения. Почему стандартная советская двухкомнатная квартира в панельной пятиэтажке в Душанбе сегодня стоит, допустим, 1000 у.е., в Минске — 15 000 у.е., а в Москве — 50 000 у.е.? И почему мало кто спешит продать московское жилье и совершить феноменально выгодную сделку по перемещению в Душанбе?

Линия, которая отделяет один мифологический выбор от другого, на самом деле отграничивает мир развитых обществ от всех прочих, обиженных на мировую несправедливость. Там, во всяком случае, деньги не пытаются упразднить. А у нас — неоднократно и с завидным упорством. Хотя всегда безрезультатно. А как их истребишь, если они всего-навсего язык? Среда. Коммуникационный механизм, посредством которого экономике удобно сопоставлять такое загадочное и асимметричное свойство вещей и явлений как стоимость. Уберите деньги, — и стоимости, вместе со всеми их асимметриями и несправедливыми различиями, вовсе не исчезнут. Но сильно уменьшатся в количестве и деградируют в качестве. Они ведь тоже в значительной части — мифологичны. И сравнивать их вам придется уже на пальцах. Или, что гораздо чаще имело место в подобных ситуациях, — на кулаках. Также и на патронах.

Деньги недвусмысленно говорят, что жизнь человека в Швейцарии стоит значительно дороже, чем в моей стране. Это более чем несправедливо. Но делать нечего: Ю.М. Лужков от широкой души платит за погибшего во время московских терактов или в “Трансваале” компенсацию в 100 тысяч рублей. Около 3 тысяч у.е. — как раз столько стоит квадратный метр не самой престижной жилплощади в московском строительном бизнесе. Которым, кстати, занимается супруга Ю.М. Лужкова — Е.Н. Батурина. Единственная, по данным журнала “Форбс”, женщина-миллиардер в России. А по данным Ю.М. Лужкова, Е.Н. Батурина — всего лишь “молодой способный предприниматель”. Видите, какие разные оценки. Наверное, по-своему обе справедливы. Но это так, мимоходом. Важно, что в Швейцарии или в Англии компенсация за погибшую душу измеряется сотнями тысяч и миллионами у.е. То есть если тамошний биг-мак стоит в четыре раза дороже нашего, то тамошний гражданин — дороже минимум раз в сто.

Тоже, скажете, разная покупательная способность валют? Да нет, — похоже, разные системы ценностей. Два мифа — два тарифа.

Передразнивая Черчилля, скажем так: “Деньги — очень плохая мера оценки качества и достоинства человеческой жизни и труда. Но все остальные меры — еще хуже”. Вы, конечно, вольны прислушиваться или не прислушиваться к скрипучему голосу денег. Это уж который из базовых мифов вам ближе. Но ведь и они, скрипучие, вольны к вам не прислушиваться. И кто-то еще окажется прав?

“Все мое”, — сказало злато; / “Все мое”, — сказал булат; / “Все куплю”, — сказало злато; / “Все возьму”, — сказал булат.

Чутко уловив некоторую метафизическую натужность, вообще-то А.С. Пушкину никак не свойственную, язвительный А.К. Толстой (который граф) отреагировал на полях:

“Так ступай!” — сказало злато; / “И пойду!” — сказал булат.

Вот так он и шел указанным путем несколько десятилетий, пока Россия била рекорды экономического роста, приближаясь к 1913 году. И все бы ничего, но в 1917 году по инициативе В.И. Ульянова в беседу двух благородных металлов вмешалась ржавая колючая проволока — и на три поколения приостановила дискуссию. К власти пришел новый миф, во главу угла поставивший правильные средневековые представления о равенстве и справедливости. Имеющий в виду вообще истребить деньги в далекой и счастливой социальной перспективе. Поскольку они — суть инструмент неравенства.

С тех пор Россия двинулась своей правильной дорогой, а весь прочий развитый мир — своими, совершенно неправильными. У меня нет безоговорочной уверенности, что мы оказались в выигрыше.

Невысокий уровень запросов к социально-культурному окружению (и к себе тоже) — одна из особенностей отечественной культуры. Нашего мифа о себе самих. Публично это манифестируется как бескорыстие и самоотверженность. А для внутреннего пользования — уж не знаю, как и назвать. Неуважение к жизни, что ли. Каустик черпать — так голыми руками. Радиацию — ведрами. Судьба — индейка, жизнь — копейка! Грудь в крестах или голова в кустах. Вот такие мы лихие ребята. Не чета каким-то там швейцарцам. Тут до формальной законности ли, до чистоты ли в подъездах?

Нашего канона я не осуждаю, хотя бы потому, что сам к нему принадлежу. И верю Андрею Платонову, когда тот пишет, что русский безоружный солдат готов рвануть кость из скелета и с ней идти на фашиста. Это правда. Так, в общем-то, и устояли в первые два года войны. Но гордость за Платонова, за страну и за победу не может скрыть того скорбного факта, что с костью из скелета мы на сегодняшнем рынке глобальной конкуренции, или, не дай бог, на театре военных действий, выдающихся побед не обрящем. Если в 1941 году, по демографической инерции, живых скелетов у нас еще было в избытке, то сейчас — увы.

Может, пора что-то поправить в базовой мифологии?

Деньги — не самое главное в жизни. Как и стоимость — не единственное свойство вещей, людей или идей. Они всего лишь одна из многих посудин, по которым Провидение разливает странный напиток человеческого неравенства. Просто они очень удобны для мифологического и рационального анализа. Потому что удачно и стандартно реализуют одну из важнейших социальных потребностей — стремление индивидуумов и социальных групп выделиться из ряда, подчеркнуть успех и статус. Деньги не вдаются в этические споры о том, хорошо это или дурно — “неравенство”. Они скромно следуют за этой базовой потребностью человека. Принимают мир таким, какой есть. Критики же денег, со всей страстью обрушиваясь на их мерзкую беспринципность (как правило, они очень убедительно это делают!), непременно приходят к выводу, что мир устроен неправильно, человек устроен неправильно, необходимо построить новый мир и воспитать нового человека.

В качестве проектантов и воспитателей критики скромно предлагают себя. Что позволяет без труда разглядеть за их бескорыстными хлопотами те же самые лидерские претензии, кои по ряду причин им не удается реализовать в прежней социальной инфраструктуре. Как правило, из-за чрезмерной амбициозности при весьма скромных дарованиях.

Позвольте предложить еще одну сомнительную формулировку. Что если экономическое неравенство — не следствие того, что в мире существуют деньги (капитал), но, наоборот, — деньги и капитал существуют оттого, что человеческое общество функционально нуждается в асимметрии? А “условные единицы” лишь наиболее универсальный, отработанный тысячелетиями и даже сравнительно прогрессивный способ эту тягу реализовать? Тогда, возможно, станет понятнее, почему они так ловко приспосабливаются к меняющимся социокультурным условиям и их никому, никогда и нигде не удается истребить.

Дезавуировав деньги как одну из осей многомерной и асимметричной социальной инфраструктуры, ниспровергатели всего лишь переводят борьбу амбиций и неравенств в более примитивную плоскость. Где (в случае, например, большевиков) неравенство задавалось сначала наличием или отсутствием винтовки, затем — административной валютой, столичной пропиской и спецпайками, а под конец — опять-таки просто собственностью и деньгами.

Покуда на протяжении поколений замыкалась эта мертвая петля, общество переживало глубокую деградацию базовой системы ценностей. Понятна горестная судьба зэка. Но настоящая метафизическая загадка — судьба начальника лагеря. Ведь он живет в тех же самых Лабытнангах, под той же полярной ночью, за смоляными столбами с колючей проволокой и слепящими прожекторами. Да, у него теплые пимы, он спит и ест досыта и даже может забрать себе в постель любую актриску из женского спецконтингента. Он чувствует себя царем и богом, прогуливаясь утречком перед голодным строем и культурно прикрывая отрыжку меховой рукавичкой.

И это все? И этого достаточно? Это та победа, та социальная асимметрия, ради которой мама рожала его на свет?

Неравенство между начальником и зэком вряд ли меньше, чем между барином и крепостным. Но барин жил намного интереснее гражданина начальника. Причем отнюдь не только в смысле денег. Хотя и в этом — тоже.

Неправильная точка зрения на справедливость имеет по меньшей мере одно существенное преимущество: она уважает жизнь. Она не хамит, утверждая, что вся асимметричная история человечества — лишь неудачное предисловие или черновик к той совершенной картине мира, которую вам по-быстрому берутся изобразить провозвестники новых зорь. Она, как бы это сказать, — культурнее. Она ценит условности (в частности — денежные), потому что догадывается, что те не на пустом месте выросли. И, наверное, не зря. Тогда как торжествующие материалисты-мифологисты на условности плевать хотели и такие условные вещи как закон и право презирают всей своей безусловной душой.

Коммунисты, например, писали на бумажном рубле, что он обеспечивается всем достоянием СССР, а на самом деле не могли обеспечить его даже своим честным словом. Последствия получались самые что ни на есть материальные: то, что в СССР называлось деньгами, весь остальной мир считал чем-то вроде фантиков. Или, в лучшем случае, билетов в Большой театр.

“Общенародное достояние” — это от бескультурья. Потому что еще в 1781 году, за поколение до Пушкина, русский метафизик Семен Десницкий писал, что понятие собственности определяется тремя правами: правом владеть и распоряжаться (“употреблять по произволению”), правом отчуждать (менять, продавать, завещать) и правом требовать возвращения при утрате от неправедно завладевшего оною человека.

Общенародной собственностью — поскольку это миф — советскому человеку нельзя было ни распоряжаться, ни отчуждать ее (если только не иметь в виду массовый феномен “несуна” — то есть труженика, отчуждающего под телогрейкой ее малую часть с целью впоследствии употребить по произволению).

А вот утратить общенародную собственность, причем самым оскорбительным и неправедным образом, оказалось очень даже возможно.

Верните миф, сволочи!

Денежные мифы просты, как сказка о равенстве СССР и США. Мифы вообще сложными не бывают — иначе им нипочем не вписаться в извилины ММ. К счастью, ММ тоже подвержен интеллектуальной эволюции. В частности, современный миф непременно должен включать ссылку на авторитет науки. “Учеными доказано, что...”. Уж каковы эти ученые — вопрос другой. Но без них мифотворцу сегодня никак невозможно.

Изменения ММ особенно быстры в условиях информационной проницаемости и тлетворного влияния Запада. Только поэтому мифы время от времени и приходится менять. Остановите тлетворное влияние, и социокультурное пространство-время свернется клубочком, заснет на мировой обочине. Внутри себя оно будет вполне стабильно, предсказуемо и даже по-своему счастливо. Будет эксплуатировать один и тот же миф из поколения в поколение, бережно завещая его от дедов и отцов детям и внукам... Там будут свои открытия, свои интеллектуальные прозрения, свои прорывы. Статуи вождей будут все выше, их выступления все длиннее, тиражи их трудов все масштабнее. Что убедительно доказано экспериментами семьи Кимов в Северной Корее, Лукашенко в Белоруссии, Кастро на Кубе и еще целым рядом практикующих мифотворцев. Из — опять же — не самых развитых стран мира.

Россия, вышедшая из этого круга, мучительно переживает не столько экономическую, сколько культурно-мифологическую ломку.

В Америке — мифы равенства возможностей. В России — мифы о неслыханных богатствах недр, почв, лесов. У них: “Если ты такой умный, почему ты такой бедный?” У нас: “От трудов праведных не наживешь палат каменных”. У них: “Fool and his money are soon apart”, что переводится как “Дурак и его деньги долго вместе не живут”. У нас: “Деньги на деньгах женятся”. В их мифологии деньги текучие, человек их “делает”, используя время в качестве сырья — “Time is money”. В нашей — они стоячие и несокрушимые, подобно неправедным каменным палатам или семипудовой жене с хорошим приданым. Можно присоседиться, пожертвовав нравственной чистотой, но “сделать” — никак нельзя.

И, между прочим, совершенно верно. В экономических реалиях, выросших на фундаменте наших мифов, честно “сделать” большие деньги технически невозможно. Хотя бы потому, что покуда ты будешь по?том и кровью выстраивать свой порядочный бизнес, упомянутый выше семейный тандем Лужков—Батурина, используя мужний административный ресурс, на порядок обойдет тебя в конкурентной гонке и сожрет, не поперхнувшись. Выходить на тропу конкуренции у нас следует, лишь заручившись сопоставимой по высоте административной “крышей”. А для поддержки “крыши” необходимы “откаты”. А для “откатов” необходимы “серые” или “черные” доходы… То есть, не нарушая те или иные нравственные и формальные запреты, на базе советской социокультурной инфраструктуры бизнес вырасти не может.

Кстати, еще и потому, что адекватной системы формальных запретов в ней просто и не было наработано. За ненадобностью.

Короче, снова метафизический выбор. Нравственно безукоризненного бизнеса у нас нет. И быть не может по определению. Пожалуй, нет его и нигде в мире. Потому что слишком уж разные у людей понятия о нравственности. Но бог с ней, с нравственностью. Хоть бы в правовом смысле был чистый. Однако конкуренция осуществляется в реальном социокультурном пространстве, и наивно ожидать, что она в России будет сразу вестись по швейцарским правилам. Нет этих правил, и откуда им взяться. Здесь мы наблюдаем очевидное поражение либерально-западнического мифа, что якобы стоит отвести страну от пропасти голодных бунтов, на краю которой она стояла в конце 80-х — начале 90-х, стоит наполнить пустые магазины товарами, стоит обеспечить реальный экономический рост, — и народ согласится с преимуществами капитализма. Народ вроде как и согласился. Капитализм, пожалуй что, и лучше. Только вот справедливости ему остро не хватает. Совести. Сволочи они все… Значит, — более или менее к стенке. А как же иначе?

Здесь серьезная ответственность ложится на профессиональных мифотворцев. На интеллектуальную, простите, элиту. Уж очень велик соблазн на этом феномене наварить личный политический, да и не только политический, капиталец. Защищать же отечественный сомнительный бизнес — дело заведомо невыигрышное. Мигом обвинят в продажности и еще бог знает в чем.

Сравнивая результаты развитых экономик с результатами России, приходится признать, что именно общественное сознание определяется общественным бытием. Например, в недрах отечественной мифологии по-прежнему дремлет стоеросовая убежденность, что денег в стране и в мире фиксированное количество, и если у кого-то их прибавилось, значит, у всех остальных непременно убавится. Мир — как бы одна большая семья с общей получкой. И наш честный Ломоносов беден оттого, что ихний хитрый Лавуазье — богат. А все потому, что некто в каменных палатах бесчестно делит немереное общенародное достояние планеты Земля. Или нашей многострадальной России.

Это ошибка. Не идеологическая, а чисто формальная. Сколько денег в “нормальном состоянии” должно быть на планете Земля? Интересный вопрос. Для начала скажите, что вы считаете “нормальным состоянием”. Во времена Древней Греции — столько-то драхм. Во времена промышленной революции — значительно больше. И, пожалуй, уже в фунтах стерлингов. Сегодня — на много порядков больше и, понятно, в долларах... И с каждым годом их делается все больше. Потому что денег в экономике (при вменяемом управлении) примерно столько, сколько произведено стоимостей. Объем стоимостей (опять же при вменяемом управлении) постоянно увеличивается. Тот, кто причастен к производству новых стоимостей, может получать очень много денег, отнюдь не вырывая куска из рта вдов и сирот. И даже наоборот — им помогая. Потому что он эти деньги ДЕЛАЕТ.

В буквальном смысле слова. Чему наш базовый миф никак не хочет поверить.

Конкретный пример из жизни. Москва. Средней руки дизайнерское бюро, созданное в стенах академического института группой сотрудников. Работают 60 человек — по большей части молодые квалифицированные специалисты. Не делают абсолютно ничего полезного для народного хозяйства. То есть на компьютерах рисуют картинки, пишут тексты, изобретают программные какие-то схемы, штучки для Интернета. Ни потрогать, ни понюхать, ни взвесить на трудовой ладони. Но деньги получают очень неплохие. Некоторые считают, — просто неприличные. На фоне стагнирующего научного института — воплощенное свинство.

Вот и давайте сей миф разберем. Для простоты положим, все вместе они получают личных доходов 100 000 у.е. в месяц (цифра, близкая к реальности). Естественно, “серые” зарплатные схемы, “минимизация налогов” и пр.

Откуда деньги? Отобраны у вдов и сирот — уверенно отвечает базовый экономический миф. “Вишь, карманы понабивали — бормочет советский ученый (его работать в бюро не взяли), пробираясь между иномарками в институтском дворе, — честному человеку пройти негде!”

Постойте, товарищ! Рассмотрим ситуацию с точки зрения вдовьих интересов. Примерно на указанную выше сумму Центробанк получает право эмиттировать дензнаков — и это не будет инфляционным воровством, ибо они обеспечены произведенной сотрудниками бюро стоимостью. Да, стоимость очень странная. Виртуальная. Но — стоимость. Потому что есть рынок рекламы, рынок СМИ, рынок информационных и консалтинговых услуг, где как раз слова и образы высоко ценятся. Пока эти рынки растут, правительство может подкачивать их деньгами. А они будут создавать рабочие места, платить прямые и косвенные налоги, поднимая экономический обмен веществ и расширяя пространство экономики. Приход и расход по-прежнему взаимно уравновешены. Но увеличивается объем и насыщенность экономического пространства.

На миллионную долю процента усилиями дизайнерского бюро Россия приближается к Швейцарии. И раздраженный советский ученый — вместе с ней.

Идем дальше по зыбкому следу денег. Помимо автоматических налоговых отчислений при проводке средств (обычно НДС включается в договор, что сразу означает уход государству примерно 20%), при их обналичке (что сопровождается не только проплатой липовых посредников, но и опять же неизбежными отчислениями в бюджет), каждый из работников свои зарплатные деньги тратит.

Естественно, на более высоком, чем у советских ученых, уровне. Примерно как в Европе. На биг-маки для детей, на машину, на бензин, на книги, на поездки за рубеж. На каждой покупке уходит, будем считать, опять до 20% НДС, плюс иные отчисления (до недавних пор — налог с продаж), плюс пошлина, — если покупка импортная, плюс административные поборы типа оформления зарубежного паспорта. Плюс заметная часть зарплаты идет “по-белому”, а с нее вообще 40% сразу проваливается государству (социальный и подоходный налоги). Кроме этого, бюро покупает очень дорогие компьютеры и прочую технику (опять отчисления, пошлина и пр.), платит за их амортизацию, за аренду офиса, за телефоны, Интернет, за чистую воду и т.д. И от каждого из платежей государственный бюджет получает свою толику.

Если сложить, то сначала, еще на уровне договора, до формирования зарплатных 100 000 у.е., государство получает около 30 000 напрямую. Затем, уже в процессе выплаты “серой” и “белой” зарплат и ее траты минимум 30—35% реального заработка так или иначе уходит ему же. В сумме около 60—65 тыс. у.е. в месяц. Если щедро предположить, что самая счастливая пенсия у нас в стране — 3000 рублей, то есть примерно 100 у.е., то данный творческий коллектив из 60 человек содержит 600 условных пенсионеров, вдов и сирот.

На деньги, замечу, произведенные “из ничего” — из фантазии, знаний и таланта дизайнеров и программистов. “Из ничего”, точнее, из нематериальных интеллектуальных ресурсов в оборот введен новый объем дизайнерских стоимостей. Он чуть-чуть приподнял экономический тонус России. Украсил чей-то быт. Добавил цветное пятнышко в облик Москвы. А условные стоимости — уже в виде дензнаков — пошли крутиться сами по себе, при каждом обороте опять-таки принося в казну те или иные отчисления. Суммарный объем денег на планете Земля чуть-чуть увеличился. И это очень на руку России, потому что он увеличился на ее территории и она первая получила от этого выгоду в виде налогов.

Позже за каждую доску и за каждый кирпич, купленный на дачу, сотрудник нашего бюро прямо или косвенно заплатит производителю, продавцу, рэкетиру, который крышует рынок, шоферу и его автослесарю, ГАЗу или МАЗу, у которых водила купил машину, производителю бензина, гаишнику, который крышует дорогу, таджикам, которые разгружают машину, и многим-многим другим.

Это — прекрасно, потому что обогащает всех. Это очень несправедливо, потому что обогащает в первую очередь тех, кто стоит у начала цепочки, производящей стоимости. А в последнюю очередь — увы — пенсионеров. Ибо сумма, на которую можно было бы содержать 600 немощных человек, в отличие от прямых выплат производителям, коррупционерам, продавцам, бандитам и ментам, — долго-долго проходит через мелкие-мелкие сита государственного аппарата. Где частью разворовывается, частью тратится неэффективно, а частью просто преступно. Например, сначала на разрушение Грозного, а потом на его многократное восстановление.

Условный пенсионер, равно как условный биг-мак, может служить небесполезным экономическим критерием. В частности, ни один из “честных советских ученых” по этому параметру не выглядит победительно. Потому что с его зарплаты (допустим, 5000 рублей) 13% налога (650 р.) плюс те же косвенные отчисления с затрат (их меньше не только абсолютно, но и относительно, так как у?же круг его экономических возможностей) дают государству, скажем, около 3000 рублей. Это — еще от широкой души. Так что советский праведник в лучшем случае содержит лишь одного условного пенсионера. В 10 раз меньше, чем неправедный частный дизайнер.

Сам праведник, понятно, склонен обвинять в этом государство или “новых русских”, но никак не себя, любимого. Хотя у него тоже есть высшее образование, ученая степень и ничто не мешает ему взвалить на себя ответственность и рискнуть предложить рынку какую-то новую стоимость. Что в первую очередь улучшило бы благосостояние его семьи, а во вторую — всех прочих граждан.

Обогащайтесь же, черт вас возьми!

Нет, “советский ученый” не поступится мифологическими принципами. Вместо того чтобы делать деньги, как пошлый швейцарец или американец, он предпочитает вести возвышенные беседы с Метафизическим Милиционером о судьбах русского народа, о природной ренте и о том, как все в этом мире несправедливо. Он же Фундаментальный Исследователь! Он достаточно хорош, чтобы его кормила и содержала держава. Сам он до денег не нисходит. Ну а уж они до него — тем более.

Дай ему волю, он бы этих дизайнеров голыми руками передушил.

Понимаю. Но спешу заметить, что, получив глубокое моральное удовлетворение, материально он проиграет. Если, конечно, не иметь в виду экспроприированного компьютера или выломанного из стены кондиционера... Впрочем, и то, и другое скоро выйдет из строя, а на починку и отладку денег уже не будет. Потому что мертв самый крутой компьютер вне инфраструктуры бизнеса, вне творческих и деловых навыков и связей работников бюро. В тетрис только играть на нем... Однако в тетрис советский ученый и так имеет возможность играть вволю в рабочее время. Чай, на казенной зарплате.

Развалив бюро, радетель справедливости всего лишь выпустит из российской экономики ту малюсенькую толику давления, которую туда закачивал этот странный коллектив. Лишит страну 60 рабочих мест, 60 000 у.е. налоговых поступлений в месяц, 600 условных пенсионеров лишит пенсии, а Москву — цветного пятнышка в ее облике. Все станут беднее. Правда, ненамного. Так что сначала и не почувствуют. Но если за наведение справедливости взяться всерьез, то результаты станут ощутимыми на удивление быстро. Тому порукой советский опыт. Но об этом потом.

Используя высшее образование и калькулятор, ревнителям справедливости и природной ренты можно было бы наскоро прикинуть размеры мифологического бедствия и попробовать рационально взвесить свои справедливые ожидания.

В стране добывается примерно 450 млн. тонн нефти в год (берем с запасом). Считая, что нас здесь круглым счетом обитает 150 миллионов человек, прикинем, что на нос достается 3 тонны. В суперудачном 2004 году наш продукт на мировом рынке в среднем идет примерно по 250 у.е. за тонну.

Стало быть, ваше персональное нефтяное богатство по мировым ценам составляет 750 у.е. в год. Это “за морем”. Но перед тем как вашу нефтяную телушку продать, ее надо: а) из-под земли добыть (тягачи, вышки, буровики, трубы и качалки, жилье за Полярным кругом и т.п., что в экономике называется себестоимостью). Это примерно 50—70 у.е. с тонны. Раньше было под 100, но жадные частные собственники за 5 лет заметно сократили издержки; б) в трубы или в танкеры закачать или каким-то иным образом за море доставить — расходы на транспортировку, около 30—40 у.е. с тонны; в) заплатить налоги на добычу полезных ископаемых, пошлину за вывоз нефти за рубеж, оплатить лицензии и т.д. — минимум 70—90 у.е., в зависимости от плавающих ставок налога; г) отрезать от вашей телушки половинку на обслуживание внутренних нужд — по ценам, уступающим мировым; д) из уже полученной выручки оплатить все амортизации и произвести необходимые для развития бизнеса инвестиции...

То есть “за море” ваша телушка попадает весом не 3 тонны, а вдвое похудевшей. И выручка оттуда возвращается сильно общипанной — с каждой тонны мимо вас уходит не менее 150—170 у.е. Как бы вы с ней ни химичили, персональная ваша прибыль при самой выигрышной конъюнктуре и при самом щедром для вас расчете никак не может превысить 90—100 у.е. В год. В то время как мы условились считать хорошей пенсией 100 у.е. в месяц. Учитывая, что за рубеж попадает полторы тонны из ваших трех, годовой навар от нефтяного экспорта в богатом 2004 году можно с завышением оценить в 135—150 у.е.

Примерно так оно (учитывая прикидочную грубость расчета) выходит и по официальной статистике: порядок нефтяной прибыли в значительно менее удачном для России 2003 году профессионалами оценивается в 10 млрд. у.е. В нашем раскладе это эквивалентно 70 у.е на голову населения. С русской широтой назовем половину этой суммы “сверхприбылью”. Или, если угодно, “природной рентой”. Значит, ваш персональный навар от нефтяной ренты составляет от 35 (реалистичная оценка) до 70 (оптимистичная оценка) у.е. в год. Или от 3 до 6 у.е. в месяц.

Как раз на один швейцарский биг-мак.

Нет, этих оскорбительных цифр не в силах воспринять кипящий разум честного советского ученого. Он скорее выбросит калькулятор вместе с высшим образованием к чертовой матери, чем согласится расстаться с мифом, где ему тепло и уютно и где перед ним все кругом виноваты.

Между тем, за обескураживающими цифрами просвечивает еще один интересный вывод. Работающий человек, даже если он всего лишь получает казенное жалованье в конторе, с точки зрения полезности для страны как источник налогов на два порядка эффективнее нашей условной нефтяной телушки. Если же он не только протирает штаны, но активно производит некую пользующуюся спросом на рынке стоимость, то его “относительная эффективность” вырастает в тысячи и десятки тысяч раз.

Разница с трудом умещается в воображении. Зато начинает брезжить догадка: а может, швейцарцы и американцы не такие уж круглые идиоты, что платят за человеческую жизнь в сотни и тысячи раз больше нашего? Может, они просто покорно следуют рыночным реалиям? Может, они чисто эмпирически убедились, что люди, их инициатива и таланты, а вовсе не мифологизированные природные богатства суть основа экономического процветания?

Очень, надо сказать, скверная мысль. Потому что следом за ней тянется ряд других. Как-то становится подозрительно понятно, почему богатая Россия с ее уникальными природными кладовыми хронически остается такой бедной, а бедные Швейцария, Япония, Англия или Голландия, у которых в природном кармане — блоха на аркане, хронически пребывают до обидного богатыми.

Может, идиоты — это не они, а кто-то другой?

К вопросу о ресурсах. Однажды, еще в советские времена, ехал я через Сибирь в купе с мудрым немолодым эвенком. Он был профессиональным прыгуном через нарты. Ну, такая работа. Надо же кому-то прыгать. Тогда было принято проводить праздники коренных народов, фестивали народного творчества, художественную самодеятельность. Вот он от лица эвенкийского народа то бил в бубен, то как бы соревновался в национальных прыжках через нарты. Вокруг чума танцевал в разных уголках нашей необъятной Родины. Платили неплохо. Надеялся к пенсии получить что-то вроде “Заслуженного работника культуры Эвенкийского округа”. То есть все вполне по-людски.

Времени у нас было много. Сначала он меня раз шесть-семь подряд в шахматы обыграл. Дальше играть ему стало скучно, а мне обидно. Выпили. И потянуло его на метафизику.

“Зачем вы, русские, экологическое равновесие нарушили? Такая была страна! Рыбы завались, стада оленьи, веришь, до горизонта! Какое время было! Мой дед шаманом был, нас уважали. Орочены — великий народ!.. А уж как якутов били — они нас больше смерти боялись. Но ваши пришли, тайгу разворотили, туберкулез принесли… Водку вот. Наш народ на водку слабый. И спаивали специально. Нет, я не к тебе лично, что ты русский. Просто совести у вас нет… Козлы вы, сам согласись...”

Когда человека в поезде повело на метафизику, лучше молча слушать. Чужая правда, она полезна. Сам так не выдумаешь. Хотя, надо сказать, лично моего спутника пить никто не принуждал. Наоборот, была чисто его инициатива, да к тому же за мой счет — как проигравшего.

“А алмазы? Ведь половину России на наши алмазы подняли. А мы в чумах без электричества гнием… Думаешь, приятно мне через эти гребаные санки для вашего начальства скакать? Дружба народов! На хрен мне ваша дружба. Отдайте наши алмазы — и валили бы вы все, откуда пришли…”

Ну, в общем, вполне органичный текст. Насчет глобальной несправедливости. Спорить я с ним не стал из уважения к братскому эвенкийскому народу. Но задумался.

Вот хоть бы экологическое равновесие. Ведь покуда эвенки жили в этом счастливом равновесии, они ведать не ведали, сколь оно замечательно. Точнее сказать, им совсем не до равновесия было. Они и слов таких не слыхали. Через три-четыре года на пятый олени зимой мерли от бескормицы. Вслед за ними — и скотоводы. Численность населения как раз этим самым равновесием и поддерживалась: нет оленя — нет эвенка. Сколько детей в младенчестве умирало, никто и не считал. Вряд ли меньше, чем сейчас, когда есть какое-никакое медицинское обслуживание. А бесконечная война с якутами? То ли за пастбища, то ли просто по привычке. А мошка и комары? А снег восемь месяцев в году? А средняя продолжительность жизни до 27—30 лет, как это свойственно всем равновесным с природой этносам?

Впрочем, миф тем и хорош, что, если хочется верить, веришь. А тут очень кстати и научная формулировка: Экологическое Равновесие!

Не приди грубые и жадные русские колонизаторы, так бы эвенки и существовали. Равновесно. Не изменяясь. Без водки, конечно. Но с мухоморным отваром. Всегда на грани голодной смерти. Без туберкулеза? Это вопрос спорный. Но, бесспорно, без ружей, без капроновых сетей, без подвесных моторов, без резиновых сапог, без радио, без письменности и без возможности рассуждать в купе пассажирского поезда о таких книжных вещах, как экологическое равновесие. Без возможности обыграть в шахматы глуповатого попутчика из Москвы. Вообще без догадки, что где-то существует Москва, которая, оказывается, во всем и виновата.

По-научному сказать, то, о чем тоскует орочен — это неолит. Новый каменный век. Присваивающее кочевое хозяйство. Оно только из сравнительно комфортного далека кажется равновесием и благодатью. То есть мифологизируется. В этом смысле эвенкийская мечта о равновесном прошлом и общесоветская мечта о равновесном будущем различаются только по вектору времени. Ведь, помнится, мифологи диалектического материализма нам как раз обещали возврат к доисторической благодати равенства и справедливости на новом витке исторического развития.

Так что в моем отношении к тунгусской правде нет ни тени колониальной снисходительности. Наоборот: полные братья по разуму. Следовательно, и по несчастью тоже.

Точно так же и с алмазами. Алмазы — это такие прозрачные камушки. Строго говоря, на сегодня они скорее уж якутские, чем эвенкийские. Здесь мой собеседник слегка загнул в полемическом задоре. Но я все равно не понимаю, почему представитель одного из великих сибирских народов так убежденно считает их своей этнической собственностью. Когда его гордое племя безраздельно владело сей изобильной землей, оно вообще не догадывалось об их существовании. Взгляд якутского (эвенкийского?) следопыта еще тысячелетия не проник бы в землю глубже слоя ягеля, потому что лишь олений мох, рыба, да стрельба из лука — вот вещи, которые способны были занимать достойного мужчину и сделать счастливым его род в условиях экологического равновесия.

Чтобы найти алмазы, надо было прикоснуться к сибирской земле такими нематериальными факторами, как геологическая наука, умение получать из космоса и дешифрировать космические снимки, находить кимберлитовые трубки, подтягивать технику и управлять процессом добычи, охраны и обработки этих самых прозрачных камушков. И доставки их на зарубежный рынок. Все эти факторы появились в обществе, очень далеком от экологического равновесия.

Более того. Скажу совсем уж страшную вещь. Эти побрякушки вне контекста глобального рынка вообще никому неинтересны. Ну, станет ли нормальный вождь великого ороченского народа (даже если б технически мог) зарываться в вечную мерзлоту на сотни метров, чтобы добыть килограмм-другой стекляшек?

Ужас тунгусской правды в том, что не будь далеко на западе несправедливой эксплуататорской инфраструктуры, созданной вовсе не эвенками, — и алмазы вообще не появились бы из-под сибирской земли. За очевидной ненадобностью.

Они же, черт побери, тоже условны!

Только прикосновение инфраструктуры глобального рынка превращает эти минералы в драгоценный ресурс. Без глобальных условностей это не ресурс вообще. Его продать некуда. И деньги это понимают. Денежный интерес, мотивированный спросом мирового рынка, и торил дорогу в мерзлые глуби северной Евразии. А обиженные орочены видят одно: нечестно!! Ведь наше же!!

Нет, соотечественники, извините. Не совсем ваше. В технологическом процессе превращения маленьких камушков в большой бизнес участвует множество людей, структур и условностей. Каждый игрок вносит свою лепту и выторговывает свою мзду. И чем лучше он ориентируется в этой цепочке, тем выше по условной иерархии забирается, тем большую долю получает и тем надежнее свой статус стремится застраховать. Для чего вводит правовые нормы, акции, арбитражи и прочие несправедливые гарантии сохранения своей асимметричной привилегированной позиции. А иначе зачем ему даром сопли морозить?

Сибирский оленевод или охотник, под ногами которого тысячелетиями покоилась синяя кимберлитовая глина, занимает в иерархии нулевые позиции. А вот сибирский технолог, чиновник, бизнесмен или юрист (вне зависимости от этнической принадлежности) может и должен войти в процесс уже на значительно более высоком уровне. Но не как представитель маленького гордого народа, предлагающего “вернуть наши алмазы и идти, откуда пришли”, а как эффективное звено общей инфраструктуры.

Которая, собственно, и есть главная драгоценность.

Как ни обидно, эта драгоценность создана отнюдь не великими сибирскими народами. Ей, по большому счету, вообще наплевать на чью-либо этническую принадлежность. Из вежливости, ради поддержания социального мира, она благоразумно делает вид, что ей интересны ваши проблемы. Табуирует некоторые обидные выражения, соблюдает политкорректность. Даже создает льготные условия для адаптации наиболее продвинутых. В частности, от всей своей казенной души предлагает солидному человеку прыгать через нарты и бить в бубен, свободно и радостно выражая свою уникальную этническую идентичность.

Глядя из Эвенкии, не так уж важно, справедливая советская тебя угнетает инфраструктура или несправедливая капиталистическая. Впрочем, в среде свободолюбивой эвенкийской интеллигенции в последние годы все популярней гипотеза о том, что капиталистическая — например, американская — все же была бы слаще.

И правда. С развитием правовой базы и представлений о приличиях иерархия, вздохнув, соглашается даже платить коренному народу хоть что-то вроде компенсации. Но только в том случае, если вокруг бизнеса выросла и созрела социокультурная инфраструктура, не позволяющая решить проблему проще и дешевле. То есть прикладом в зубы.

Говорите, обидно? Конечно. Кому ж приятно числиться сырьевым придатком. Ну так стань придатком интеллектуальным и высокотехнологичным. А еще лучше — стань лидером. Кто, по слову Козьмы Пруткова, мешает тебе выдумать порох непромокаемый? Неужто заговор мировой закулисы?

Учись. Работай. Конкурируй. Встраивайся. Только не воспаляйся. Пойми, что твой эксплуататор мучительно решает те же самые человеческие проблемы — только на более высоком и сложном уровне. А воспаление придатков грозит мертвой петлей бесплодия. Не ему грозит — тебе.

Что я с горечью и наблюдаю на примере еще одного, не менее великого, чем орочены, народа.

От нефти и алмазов, стало быть, ждать счастья нет особенных оснований. Дизайн же в качестве виртуального товара российскому обществу глубоко чужд.

А вот деньгам, оказывается — нет, не чужд. Иначе стали бы они стекаться в нашу дизайнерскую фирму? У них какая-то своя система представлений о добре и зле. Очевидно, в корне неверная. Потому что как можно платить 10 миллионов у.е. за кусок мешковины, который некий В. Гог уделал красками в XIX веке? Или 300 миллионов за группу иностранных жеребцов, пинающих ногами мяч в заморском городе Лондоне?

Конечно, это супернесправедливо. А как справедливо, указал в 60-х годах девятнадцатого века одаренный русский публицист Дмитрий Иванович Писарев. Кстати, он как раз и призывал наших с вами отзывчивых на доброе слово предков брать пример с Запада, занятого в те поры позитивными хлопотами.

Дмитрий Иванович, в частности, еще соглашался признать некоторый смысл в обучении российского юношества художественному рисунку (потому что на его основе создается архитектурный план и строятся дома для народа), но решительно отказывал в праве на жизнь такому позорному жанру как живопись. В частности, персонально Рембрандту и Рубенсу. Строго по делу отказывал — за очевидную бесполезность перед лицом общества. Вообще, таких бездельников как Моцарт, Пушкин и даже Фенимор Купер, а заодно с ними и специалистов по истории и юриспруденции г-н Писарев клеймил со всей народнической бескомпромиссностью. Потому что эти “эстетики” понапрасну отвлекали население от позитивного изучения химии и металлургии.

То есть дельный молодой человек и западник до мозга костей Д.И. Писарев за виртуальные ценности “эстетиков” гроша бы ломаного не дал. Точно как наш склонный к почвенничеству Метафизический Милиционер не дал бы ни гроша за рекламу и дизайн. В базовом миросозерцании есть у них характерная общность. Лишь им двоим даровано знание, что именно в мире дельно, правильно и справедливо, а что — нет. И оба отличаются роскошным презрением к нематериальной социокультурной инфраструктуре. Хотя Ван Гог стоит свои 10 миллионов только в контексте развитой глобальной экономики. А в контексте ороченской оленеводческой культуры позднего неолита его холст сгодился бы в лучшем случае на стельки в сапоги.

Вот и выходит, что деньги не слушают ни ММ, ни Писарева. Никчемные и легковесные Моцарт и Пушкин, не говоря про Ван Гога, ценятся значительно выше умного и благонамеренного Дмитрия Ивановича. И английский клуб “Челси” с точки зрения инвестиционной привлекательности и рыночной эффективности котируется много выше специалиста по прыжкам через нарты. При всем к нему уважении.

Массовое сумасшествие какое-то! То ли мир, где Пушкин, Фенимор Купер и примкнувшие к ним юристы, историки и футболисты, прикрываясь неправильным поведением денежной массы, производят какую-то вредную ерунду и дурят народ, устроен в принципе ошибочно и подлежит исправлению (см. одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе), то ли, наоборот, ошибочны наши понятия о правильном устроении мира, которые с молодой горячностью изложили г-н Писарев, а вслед за ним целый ряд более матерых и менее искренних властителей (дум?) русского народа. По совместительству — его же и палачей.

Сильно подозреваю, что западный мир отличается от нашего тем, что ему легче признать вторую гипотезу. А нам, конечно, первую. И даже догадываюсь, почему. Там больше уважения к реальности. В том числе и к реальной человеческой личности. И каждому чудовищно правильному понятию эта ничтожная личность вовремя успевает противопоставить спасительное неправильное. Например, именно так там поступили с всесильным учением Карла Маркса. Увлеклись — обсудили — подвергли критике — успокоились и извлекли рациональное зерно. Тогда как у нас носителей неправильных идей торопились истребить раньше, чем они успеют всунуть свой тормозной башмак под колесо исторического прогресса. Или, как с печалью констатировал историк Василий Осипович Ключевский, мы со всей энергией поверили в социализм прежде, чем научились его понимать.

Заразили науку мифологией фанатизма.

А тех, кто заражаться не пожелал, В.И. Ульянов велел расстреливать (например, попов) или высылать (например, “философский пароход”). Догадывался мужчина, что в честной дискуссии, при наличии свободной интеллектуальной трибуны, ему конкуренции не выдержать. Как в судебном присутствии в его молодые годы. Поэтому он естественным образом переводил борьбу из пространства сложной и развитой социальной инфраструктуры, где неравенство регулируется условностями (в том числе и условными дензнаками), в понятную ему плоскость прямого безусловного насилия.

Там, куда наши философы приплыли на своем пароходе, за ученость и свободу мысли не то чтобы много платили. Но хоть к стенке сразу не ставили. Поэтому и деньги там издавна пытаются изучать и понимать как некий объективно существующий феномен, обладающий загадочными правилами поведения. Понять и научиться их использовать. Что вовсе не значит — поклоняться. Достаточно просто уважать. Потому что деньги и собственность — всего лишь грубо-материальное выражение гибкой и изменчивой личности человека.

В результате они там развиваются от кризиса к кризису, неправильно и несправедливо, но разнообразно и сравнительно благополучно. А мы здесь — наоборот. Справедливо, дальновидно, всегда с прицелом на перспективу — но всегда сравнительно мимо. У них деньги непослушны и своевольны, и власть обращается к ним на “Вы”. У нас они — послушные холопья или подсобный материал для государственных решений. Которые, понятно, всегда важны и мудры.

То есть их глупость обнаруживается вскоре после смены караула, обслуживающего государственный аппарат.

А Д.И. Писарев совершенно ни в чем не виноват. Он честно писал что думал. И если бы других, кто с ним не был согласен и тоже честно писал что думал, в свое время не истребили борцы за социальную справедливость, все у нас было бы как у людей. Потому что на каждого Писарева и Ульянова нашелся бы свой Набоков, тексты которого весьма изобретательно смеялись над “зеленой жижей ленинских мозгов” и над идеологией глобальной справедливости: “Пусть каждый будет потен и каждый будет сыт”.

Ну разве справедливо, что некий Билл Гейтс, не производя ничего, кроме огромного числа цифр и значков (люди называют это “софтом”), сумел один завладеть суммой денег, почти равной золотому запасу всей России — с ее нефтью, газом, алмазами и никелем? Разве справедливо, что так называемый Голливуд, в большом количестве производя цветные картинки на целлулоидной пленке, наворачивает миллиарды, отоваривая белый свет американской мечтой — на пустом, в сущности, месте?

Чувствую, опять меня дурят вместе с народом и родной милицией. Ведь не может быть, чтобы это гейтсовское фуфло было нужнее нашего никеля. То есть где-то они нас опять эксплуатируют. В глобальном смысле.

Но откуда качает свои неправедные дензнаки Билл Гейтс? Из униженных и порабощенных народов? Если и да, то из такой далекой глубинки, куда проникает лишь изощренный в поисках несправедливости взгляд антиглобалиста. Наверно, из гордого племени ороченских оленеводов. Потому что на переднем плане невооруженным глазом видно, что чем народ униженней и порабощенней, тем меньше ему потребен экзотический гейтсовский продукт. Чтобы добыть оленя или там моржа, софта не надобно. Надобно нечто более вещественное: сила, сметка и глазомер... Еще природный ум, конечно. Поэтому ороченам в рамках их натуральной мифологии столь трудно понять, отчего это Гейтс такой богатый и успешный, хотя даже не умеет как следует управляться с гарпуном.

Видно невооруженным глазом и то, что деньги Биллу Гейтсу печатают не эксплуатируемые орочены, а американское правительство. И оно, бесстыжее, имеет при этом лишь одну заботу: послеживать, чтобы число их зеленых бумажек примерно соответствовало объему произведенной стоимости. Стоимости чего? Товаров? Нет у Гейтса никаких, в нашем понимании, товаров. Наша правильная госкультура с Д.И. Писаревым во главе при искренней поддержке со стороны орочен ни за что бы не выдала Гейтсу госзаказа на производство его ложных стоимостей. А неправильному американскому правительству без разницы: пусть торгует чем хочет, лишь бы налоги платил и законов не нарушал. Пусть это называется не товар, а, скажем, услуга.

Они знают одно: чем больше в стране стоимостей — пусть даже самых виртуальных, — тем больше ликвидности и мощнее экономика. Хотя слишком богатых и там не любят. А за что их, собственно, любить? Но от того, что Билл Гейтс сделал себе 70 миллиардов у.е., американская экономика, культура, частная жизнь и военная машина точно не стали беднее. Наоборот — гораздо богаче.

Чего мы бы у себя ни за что не допустили.

Жизнерадостный экономист А.П. Паршев в популярной среди российских начальников книге, которая как раз называется “Почему Россия не Америка?”, потешается: ну и дела у них в США! Тоже мне, экономика услуг. Я, скажем, вам почистил ботинки за 10 долларов. А потом вы мне почистили ботинки за 10 долларов. И лживые американские экономисты записали эти 20 долларов в Валовой Национальный Продукт. А где же материальный прирост народного благосостояния?! То есть добытый морж где?? Только и радости, что два дурака в чищеных ботинках… Вот точно рухнет ихний дутый ВНП со дня на день!

Узнаёте логику Метафизического Милиционера в его рассуждении про милых дам? Лучше бы каждый чистил ботинки сам себе — и никакой фальшивой “постиндустриальной экономики услуг”, нарочно выдуманной америкосами. Паршев летает точнехонько на нужной мифологической высоте — не выше и не ниже. Оттого и мил нашему руководящему слою. Доходчиво пишет, без иностранных слов.

Пока, однако, у них там не рухнуло. Более того. Пока у них все дураки в чищеных ботинках. А у нас даже умный А.П. Паршев — в нечищеных. Хотя он сам склонен это объяснять геополитически: фатальными свойствами российского климата.

У меня же несколько более наивное объяснение. А именно: у них действительно принято убираться на улицах, чистить ботинки и мыть машины. Видимо, этого требует их странная социокультурная инфраструктура. И, действительно, — за деньги. Это наблюдательный А.П. Паршев точно подметил. Но деньги — они умнее даже самого А.П. Паршева. Они не спрашивают, правильно это — ходить в чищеных ботинках — или неправильно. Раз кто-то готов заплатить, — отчего же не почистить? И вот — целый бизнес.

Кстати, за последние годы он и у нас дал свои паразитические побеги. По оценке журнала “Деньги”, оборот бизнеса по уборке помещений в г. Москве за 2003 год составил 100 млн. долларов. Из которых минимум 30 миллионов правдами и неправдами утекли в московский и федеральный бюджеты. Поди плохо. А ведь родились эти деньги, по сути, из ниоткуда. Из сомнительного буржуазного стремления содержать офис в престижной чистоте и порядке. В правильной народной экономике вполне можно было бы обойтись и без них. Ведь обходились несколько десятилетий.

Так чего же не понял и не приметил гордый взор иноплеменного маркетолога Паршева в смиренной красоте американской действительности? Того, что если м-р А почистил ботинки м-ру Б, то м-р Б, как правило, не спешит обратно получить свои 10 баксов, чистя ботинки м-ру А. Так устроена ситуация м-ра Б, что ему чистые ботинки дороже 10 баксов. Почистил себе и поехал на работу. Например, бить моржа. Или выплавлять милый сердцу г-на Паршева материальный чугун. А м-р А остался чистить следующие ботинки, потому что это его работа. Он выглядел бы немного странно, если бы, обслужив за день 20 клиентов, согласился (по совету г-на Паршева), чтобы те в виде платы 20 раз почистили ботинки ему.

Я, в отличие от А.П. Паршева, готов спорить, что м-р А предпочтет получить 20 раз по 10 условных денежных единиц, которые потом (уплатив налог!) сможет потратить на приобретение биг-мака и, скажем, чугунной гири, отлитой м-ром Б. Чтобы отправить ее наложенным платежом в заснеженную Россию г-ну Паршеву — как дань уважения за евразийский вклад в экономическую мысль.

Ибо замысловаты чаяния и потребности человека, и все они (в нормальных экономических условиях) удовлетворяются с помощью свободно конвертируемых денежных знаков эффективнее, чем может вообразить самый выдающийся блюститель справедливости. Для дензнаков нет никакой разницы, покупает ли человек чистоту ботинок или же новые ботинки. И то, и другое — в равной мере потребительская стоимость, которая в данной социокультурной среде эквивалентна некоторому количеству у.е. То, что экономист-самородок А.П. Паршев может примириться лишь с натуральной чугунно-угольной или моржовой формой взаимодействия стоимостей (“плотишь деньги — маешь вещь”), — проблема его личных до-рациональных (по-русски — предрассудочных) убеждений о “правильном” или “неправильном” устройстве хозяйства. Почерпнутых — увы! — не из той социокультурной среды, где м-р А чистит ботинки м-ру Б, а из другой, где процветает равенство и справедливость, и если кто-то кому-то что-то и готов начистить, то не ботинки. Зато совершенно бесплатно и от души.

Настоящей экономике от мыслей г-на Паршева ни горячо, ни холодно. Она, в насмешку над ним, делается все более виртуальной, переходя на пластиковые карты, интернет-сделки и стремительно развивая рынок финансовых услуг. То есть не материальных ценностей, а, по Паршеву, мыльных пузырей.

А ведь если чуть-чуть напрячь соображалку, то легко понять, что с развитием техники поддельные доллары будет все труднее отличать от настоящих. Как ни исхищряйся с обменами купюр и введением ста степеней защиты, человеческий глаз скоро уже не сможет отличать истинную бумажку, к которой приписана настоящая американская условность, от поддельной бумажки, к которой приписана фальшивая условность КНДР, Арабского Востока, Ирана или где там еще готовят фальшивки хорошего качества. То есть для различения настоящих и поддельных у.е. потребуется столь громоздкий технический инструментарий, что наличные станут физически неудобными для повседневной человеческой жизни. Уже сегодня в любом обменнике стоит ультрафиолет и специальная лупа. А что дальше?

Дальше, легко догадаться, переход на полностью виртуальные сетевые деньги. Вообще нематериальные. Но зато лучше защищенные — систему распознавания “свой—чужой” можно видоизменять сколь угодно глубоко и часто, практически не досаждая добросовестному пользователю. Что это значит? Это значит, что буквально через несколько лет экономика, стоящая вне этих виртуальных сетей, вне инфраструктуры “мыльного пузыря” финансовых услуг, вообще окажется неликвидной. Игроки, оставшиеся по другую сторону информационного водораздела (по-английски — “digital divide”), будут совершать свои сделки на бартерном уровне, меняя деготь на пеньку и нефть на слоновую кость.

Это очень примитивный пример. Есть куча более серьезных резонов, чтобы понять, что виртуализация экономики объективна и неизбежна. Можно сколько угодно возмущаться несправедливостью этого обстоятельства. Но лучше, — если вам дорого будущее нашей страны, — не плевать против ветра, а попытаться занять достойное место в этой иерархии инноваций. Которая, как ни обидно, начинается не на праведном Востоке, а на несправедливом Западе.

Даже в структуре потребительных стоимостей сегодня все большую долю занимают нематериальные моменты. Покуда сподвижники г-на Паршева ведут страстные дискуссии о вредительском вывозе наших стратегических энергоносителей, о грабеже натуральных ресурсов, о природной ренте и продовольственной безопасности, виртуальный сектор высоких технологий и информационных услуг в мире успел к 2003 году вырасти до 1 триллиона (!!) долларов в год и превысил суммарный (!!) объем глобального рынка энергетики и продовольствия вместе взятых.

Возможно, именно это обстоятельство имел в виду такой ушлый персонаж как Дж. Сорос, когда на пике нефтяной истерии в августе 2004 года сбросил свои акции нефтяных компаний и вложился в акции “Майкрософта”. То есть в мыльные пузыри. Чем, кстати, сделал корпорацию Билла Гейтса богаче еще примерно на миллиард.

Так что о позавчерашнем дне “имеете спорить”, уважаемые патриоты от экономики. Все очевиднее делается, что презираемые вами деньги, которые вы согласны терпеть лишь до того сладостного момента, когда каждый начнет наконец производить по способностям, а получать по потребностям, — так вот эти самые деньги на самом деле выполняют гораздо более фундаментальную роль инфраструктуры и ликвидной среды, в которой только и может существовать современная экономика. Вы не умеете этого видеть, потому что роль эта условна, а вам привычнее иметь дело с безусловными сущностями. С чугуном и сталью.

Между тем, лишенная природных ресурсов Япония, 25 лет назад ведшая с США тяжелые бои на экономических фронтах “стальной войны”, сегодня получает в 4 (прописью лично для А.П. Паршева: в четыре) раза больше средств от экспорта в Америку компьютерных мультиков “анимэ”, чем от экспорта туда стали...

Конечно, это абсолютно неправильно. Но уж так сложилось. Извините.

Именно в силу виртуальности своей “сервисной экономики” Америка вместо того, чтобы рухнуть от нефтяной дороговизны во исполнение постановлений паршевского клуба экономистов, легко переносит 40—50 долларов за баррель. Не дрогнет и от 70. По расчетам экспертов ОПЕК, серьезный ущерб США понесут лишь в случае подъема нефтяных цен до уровня 100—120 у.е. за баррель. Ничего катастрофического не происходит и с полностью импортирующей энергоресурсы Японией. Пострадает же от высоких цен на углеводороды в первую очередь социалистический Китай. Потому что, пока суд да дело, главным потребителем топлива в мире становится не Америка, а именно Китайская Народная Республика. Ее потребление нефти растет на 15% в год, а потребление США — на 2%. При том, что уже сегодня Америка тратит углеводороды не столько на промышленность (в советском смысле слова), сколько, опять-таки, на сервис. Главным образом, на прокорм стомиллионного стада автомобилей, на которых привыкли передвигаться избалованные американские потребители.

Простите еще за несколько цифр. В Британии на производство условной тысячи долларов ВНП уходит 0,4 барреля условной нефти. В Японии — 0,42 барреля. В США — 0,57 барреля. В России — в четыре раза больше. В Китае — в 10 раз больше. Потому что в развитых странах экономика преодолела критический барьер энергоемкости еще после первого нефтяного кризиса в 70-х годах прошлого века. Экономика стала более интенсивной и более эффективной. Потому что — более виртуальной и менее материальной.

Китай же имеет несчастье сегодня проходить фазу индустриализации, которую США миновали два поколения назад. А мы — одно. Быстрый рост китайской экономики, которым так любят гордиться честные советские ученые, обеспечивается за счет экстенсивных факторов. Прежде всего — немереных и дешевых трудовых ресурсов. Экстенсивный рост сопровождается опережающими затратами сырья и прочих материальных ресурсов, производством чудовищного количества отходов и разрушением окружающей среды.

Например, быстро поднимая промышленность, Китай в 2004 году неожиданно столкнулся с примитивной нехваткой зерна. То есть главное завоевание Дэн Сяопина, впервые накормившего свою социалистическую родину, вдруг начало рассыпаться. Точь-в-точь как это было у нас в СССР на фоне индустриализации. Китай, натурально, оказался вынужден закупать это самое зерно в США, Канаде и Австралии. Точь-в-точь как это делал СССР. Хотя население в Китае до сих пор наполовину сельское. А в США в сельском хозяйстве занято не более 2—3% трудовых ресурсов...

Раньше или позже (скорее раньше) экстенсивному росту в Китае придет конец. Не точь-в-точь, но примерно как это случилось в СССР. И Китай рухнет в кризис, сопутствующий переходу к интенсивному хозяйству. Две-три сотни миллионов человек враз окажутся ненужными. Вот тогда мало никому не покажется. И будет это кризисом прежде всего идеологическим — ибо интенсивное хозяйство нуждается в ресурсах иного качества. В частности, в новой, свободной от гнета коммунистов, социокультурной инфраструктуре.

Ну а пока — дай бог им мира и процветания.

Роль же Штатов как главного потребителя энергии снижается и в перспективе будет снижаться. А их роль как мирового поставщика эмоциональных, инновационных, технологических, инфраструктурных (денежных, в частности) и прочих условных ценностей — увеличиваться. То есть они — если по Паршеву — будут выдувать все больше пузырей. Из которых значительная часть действительно будет лопаться. Не исключено, что очень громко и с тяжелыми последствиями. Но тех, что останутся, все равно с лихвой хватит, чтобы задать всему остальному миру траекторию эволюции.

Ну не Китай же ее задает. И не Россия. Обе эти страны с разной степенью успешности догоняют западный мир. Следуют в кильватере заданной системы ценностей. Только не сегодняшней, а вчерашней — в том виде, в каком элиты догоняющих стран сумели ее увидеть, осознать и сформулировать для себя в качестве цели и программы действий.

Покуда мы пыжимся, пытаясь произвести как можно больше материального продукта (система ценностей середины прошлого века), Штаты, Япония, и Европейский Союз давно заняты производством нематериальных рамок новой глобальной инфраструктуры. СССР тоже пытался произвести нечто подобное. Но, поскольку предлагал ценности весьма несвежие и противоестественные, покупателей на них не нашлось. За исключением самой отсталой мировой провинции. Да и там соглашались брать нашу идеологию лишь в нагрузку к оружию.

Это — довольно очевидное, хотя и болезненное мифологическое открытие.

Реальная альтернатива Западу сегодня не мы, а ценностная инфраструктура исламского фундаментализма с его презрением к личности, к культуре, к свободе и, как следствие, — к жизни. К своей и тем более к чужой. Отсюда шахиды.

Мы, как и Китай, в этом противостоянии, хочется верить, не на их стороне. Значит, где-то рядом с Западом. В общем ценностном пространстве. Это очень легко проверить. Скажите, почему дочери В.В. Путина живут и учатся в Италии, а не в Мекке или в Медине? Наверное, ровно по той же самой причине, по которой все наши элитные и даже не слишком элитные граждане в лепешку расшибаются, чтобы отправить своих отпрысков учиться не на восход, а именно на закат Солнца. Как и китайцы, индийцы или японцы. А какой иностранный язык вы предложили бы своим детям для изучения?

Как правило, английский. И правильно. Потому что на нем худо-бедно говорят все компьютерщики мира, все бизнесмены мира, все образованные люди мира. Вы, конечно, вольны его не любить и даже презирать. Как и язык денег. Но, боюсь, опять в большом выигрыше не окажетесь.

Похоже, вопрос решен. И довольно давно. Еще когда Н. Заболоцкий признался в своей искренней любви к дензнакам. Если вы склонны разделить его простодушные чувства — значит, дело сделано. Что, между прочим, отнюдь не мешает любить свою родину, свой язык и культуру. Которая в лучших ее проявлениях всегда была честна и чужда лицемерию.

А если ироническое признание Заболоцкого вам чуждо, — ну что ж, хотелось бы верить в вашу искренность. Но это трудно. Как трудно было раньше поверить в искренность советской пропаганды, а ныне — в искренность гг. Грызлова, Глазьева, Рогозина, Нарочницкой, Жириновского или Бабурина.

Да не об этом, в общем, спор. Полезнее задуматься, почему английский язык пребывает в очевидном и экономически очень выгодном выигрыше, а русский — наоборот.

Покажите мне умника, который сегодня согласился бы выучить русский только за то, что им разговаривал Ленин. А вот в Таджикистане я встречал ребят, которые, сидя вокруг магнитофона с Высоцким, просили: “Слушай, объясни, что он такое смешное поет?!” Потому что социокультурная инфраструктура (в частности язык), как писал еще Пушкин, распространяется не чиновным произволением, а собственным богатством и изобилием. Где язык — там и сфера духовного влияния. Так вот Высоцкий, с точки зрения расширения этой сферы в 80-е годы, был куда эффективнее Ленина—Сталина. Точно как Beatles в свое время были очень эффективны с точки зрения расширения английского культурного ареала.

Однако государственное отношение к инструментам этого расширения “у них” и “у нас” было, мягко говоря, неодинаковым. Бунин — на Западе. Ходасевич — на Западе. Набоков — на Западе, пишет по-английски. Бродский — на Западе, пишет по-английски. Дягилев, Баланчин, Устинов — на Западе. Стравинский, Сикорский, Маннергейм… Каждый легко продолжит список. Музыканты, инженеры, военные… А. Платонов — в СССР, но под запретом, умирает от туберкулеза. Булгаков — под прессом (позже выяснилось, он еще и сатанист!!), Маяковский и Есенин приладились было к режиму, да тоже не выдержали. Цветаева вернулась — чтобы повеситься. Мандельштам — исчезает за колючей проволокой.

Это только самые крупные. Какой же великой должна быть культура, чтобы все это пережить и вконец не оскотиниться. Впрочем, оскотинилась, конечно. От Пушкина эволюционировала к трем гимнам Сергея Михалкова на одну музыку. От Лермонтова — к Демьяну Бедному. От Гоголя — к Горькому и Леонову. От большого Толстого — к Толстому малому. К Фадееву, Соболеву, Тихонову, Эренбургу и целому ряду других возвышенных посредственностей.

Не в том беда, что они средние по калибру. Тут уж что бог дал. Без обид и претензий. У каждого из них была своя катастрофа и свои муки от хомута. Общая же беда в том, что в искаженной системе советских ценностей они заняли места не по росту. Заняли, но не заполнили.

И от этой пустоты стал в России культурный голод. Как раз на ум, честь и совесть. Такой, что люди в поисках витаминов были готовы глодать любую подделку под свежую мысль и свежее слово. Это большое счастье, что оскотинились мы все-таки не до конца. Оставалось у нас еще кем гордиться и кому верить, помимо И.В. Сталина, когда опустело несоразмерно огромное место, которое его миф занимал в отечественном социокультурном пространстве. Да и на стариков позапрошлого века еще можно было опереться. То есть хватало, чтобы зубы от цинги не выпали. Однако не более.

Вот и Заболоцкий отсидел лет семь-восемь. А мог бы это время потратить на расширение зоны влияния русского языка и русской свободы. Только зачем это было Родине? Свобода ей была нежелательна. Родина в те поры ценила нечто более материальное. “Эстетиков” она отправляла валить лес.

Именно из-за этого, в частности, — а вовсе не из-за холодного климата — России действительно сегодня далеко до Америки. Ибо Б. Гейтсу потребно не так уж много энергии, чтобы в самый лютый мороз нагреть помещение, где программисты производят его сомнительный товар.

Ссылка на русские морозы и на необходимость их учета при оценке стоимости товаров, произведенных в России, — главное открытие и персональный конек экономиста Паршева. Это роднит его с военными мифотворцами, которые этой же причиной объясняли поражения Наполеона и Гитлера. Роднит не столько в смысле мистического ужаса перед нашей зимой, сколько в смысле поиска простого решения для сложных проблем. Пример чисто мифологического подхода: объяснение конструируется из понятий, уже присутствующих в массовом сознании и потому легко ложащихся в мозговую матрицу ММ.

Аналогичным образом в начале 90-х “молодые реформаторы” инстинктивно использовали советский миф нашего “почти равенства” с Западом: стоит де прогнать коммунистов и внедрить рыночную экономику, как “у нас” станет, как “у них”... При этом оптимистично забывалось, что в Бангладеш нет КПСС и давным-давно рыночная экономика. Но что-то мешает ей сравниться с США. Или хотя бы с Португалией.

Кстати, для Паршева, — в Бангладеш нет и морозов. В Японии же при определении стоимости товаров следовало бы (по его логике) учесть затраты на недешевые требования сейсмостойкости, на цунами, на импорт нефти, на гористый рельеф и угрозу оползней, на дефицит площадей, чистой питьевой воды и практически всего прочего в стране, по площади равной половине (!!) одного нашего Эвенкийского автономного округа. Но при этом хорошо кормящей 127 000 000 человек. Для справки: мою любимую Эвенкию населяет менее 18 000 человек, и богата она не только лесом, гидроресурсами, углем, графитами и алмазами, но и, к зависти японцев, — нефтью тоже.

Таким образом налицо крушение материалистического взгляда на историю. Сталин мыслил природными ресурсами и территориями. Гитлер бредил “жизненным пространством” для германского народа. Ну так в добрый путь. В Эвенкии на человека приходится примерно в 10 000 раз больше пространства, чем в Японии. Почему же в клуб развитых стран мира входит не богатая Эвенкия, а бедная, разгромленная на войне и получившая два ядерных удара Япония? Почему Северная Корея голодает, а Южная процветает? Из-за разницы в климате? Почему отрезанные Сталиным от Финляндии территории нынешней Ленинградской области деградировали по сравнению с довоенными временами, а оставшиеся вне советской экономики близлежащие части Финляндии совершили экономический прорыв? Почему до революции та же Финляндия была глухой провинцией Российской Империи, а сегодня, считай, все наоборот? Климат, что ли, поменялся?

Поменялся. Только не природный, а социально-экономический.

Ей-богу, достало бы у миллиардера Гейтса денег на дрова.

А вот на строительство социальной инфраструктуры — в частности, системы защиты интеллектуальной собственности, гарантий неприкосновенности инвестиций, биржи NASDAQ, высокого качества товаров и услуг, доступности информации, возможности быстро привлечь любого специалиста из любой страны — вот на все это точно не хватило бы ни 70 миллиардов у.е., ни всей жизни мистера Гейтса. В том числе работал на Гейтса и английский язык как универсальная основа для программирования. А уж Гейтс, понятно, работал, в свою очередь, на распространение этого языка по белу свету. К вящему удовольствию нехорошей Америки.

У нас же к отсутствию всего этого надо присовокупить еще и необходимость постоянно защищать свой бизнес от законодательных инициатив со стороны глашатаев справедливости типа А.П. Паршева, которые все норовят создать правильный “метод передачи ресурсов тем, кто может их применять эффективнее, на пользу всему обществу”. А кто будет служить мерой эффективности и пользы для всего общества? А.П. Паршев? Д.И. Писарев? Метафизический Милиционер? Эвенкийский охотник? Пушкин?

Последний, пожалуй, вряд ли. Шибко умный был, однако.

На Западе же такой “метод” давно создан и называется инфраструктурой фондового рынка. Со всеми его законами и правилами. Или, по-другому, биржа. Вот, кстати, надысь Лондонская фондовая биржа отметила двухсотлетний юбилей. То есть прожила в три раза дольше Советского Союза. Прекрасно себя чувствует и нисколько не собирается помирать. Перекачивает себе деньги из менее перспективных отраслей в более перспективные. Нисколько не нуждаясь при этом в советах А.П. Паршева. Так что еще вопрос, кто в большей степени воздушный пузырь.

В общем, кажется, ясно: современная экономика определяется социокультурным фоном. Который в нашей стране Гейтсу и его инновационной корпорации глубоко враждебен. Нет у нас социальной инфраструктуры, способной ее поддерживать. И еще довольно долго не будет. Судя по ура-патриотическим настроениям папенек тех российских детишек, что учатся в Оксфорде, Кембридже и в других университетах Запада.

Потому что дети — это дело личное, дорогое, здесь врать и ошибаться нельзя. А патриотическая риторика — дело сугубо общественное, и здесь, наоборот, нельзя говорить правду. А возникшие из-за вранья проблемы казна потом спишет. Не впервой. Как списали миллион долларов на строительство предвыборной дамбы к острову Тузла, отколь г-н Рогозин грозил самостийным украинцам. На чем и собрал себе голоса. Но одновременно возбудил на Украине антироссийскую истерию и поднял предвыборные шансы “западного” кандидата в тамошние президенты г-на Ющенко. Каковые шансы затем г-ну Путину пришлось в ударном порядке гасить, даря другому кандидату в президенты Украины, г-ну Януковичу, предвыборную льготу на покупку российского газа на 600 миллионов долларов в год. В виде отмены НДС на газовый экспорт. За счет российского бюджета.

Да что такое 600 миллионов на важное государственное дело? Страна богатая, не убудет. Всего по четыре доллара с рыла. То есть опять примерно по швейцарскому биг-маку. Ну, потерпят сограждане. Не привыкать. А мы им зато расскажем мобилизующую сказочку про природную ренту.

Выращивание ответственной и надежной среды для бизнеса требует новой культуры и — плюс к этому — нескольких десятилетий работы тех самых никчемных юристов, историков и вообще “эстетиков”, которых так презирал острый на язык г-н Писарев.

Да что тут долго говорить, если м-р Гейтс, смолоду разочаровавшийся в преподавателях и бросивший институт ради бизнеса, у нас в стране первым делом загремел бы в солдаты. Где его, яйцеголового, два года деды учили бы родину любить вместо всякого там “Майкрософта”. Вследствие чего, может быть, ему бы вообще любой софт стал до лампочки.

А после его первых рыночных успехов наше общество несомненно озаботилось бы важнейшим метафизическим вопросом: а этот самый Билл, он часом не еврей?

Кстати. Самый успешный режиссер Голливуда Стивен Спилберг, как на грех, тоже бросил институт, не доучившись. И тоже в армию почему-то не попал. А занялся живой режиссурой. Насчет Гейтса не знаю, а этот — точно еврей. Значит, не иначе отмазался. Взятку дал в ихнем военкомате… И сегодня он после всех его “Челюстей”, “Юрского периода” и прочих страстей — владелец состояния более чем в 2 миллиарда у.е.! Ну разве ж можно такое стерпеть?!

До Гейтса ему далеко, впрочем. Однако заставил подростков всего мира смотреть на белый свет глазами американца. И только по-американски наплевательское отношение к проблеме пятого пункта помогло столь сомнительному человеку так высоко прыгнуть. У нас его довольно быстро поставили бы на место.

Вице-президента “Майкрософта” зовут Санджай Партасарати — он родом с Индостана. А начальника “Майкрософт Бизнес Солюшнз” зовут Пребен Дамгаард — это уже Скандинавия. И японцы там, и корейцы, и мексиканцы. И даже главные геополитические конкуренты — русские. А сколько среди них работает на разведку “потенциального противника”?! У нас бы в отделе кадров почтового ящика полковник с синими погонами костьми лег, но не дал таким темным личностям близко подойти к советской вычислительной технике.

А для гада Гейтса это вообще не проблема. У него проблема строго противоположная — чтобы они не разбежались по своим личным бизнесам, унося квалификацию и знания, накопленные в “Майкрософте”. Но решают эту проблему не государевы слуги с погонами, а частник Билл Гейтс, платя им сумасшедшие зарплаты и дивиденды, мотивируя иными разными способами и, в частности, раздавая огромные деньги юристам и политикам за разработку и внедрение законов по охране интеллектуальной собственности... От каковых же юристов и политиков потом и страдает, — когда его прищучивают за упорные попытки монополизировать рынок.

А на шпионов “потенциального противника” ему глубоко наплевать. Потому что он твердо знает, что его решения и технологии, украденные агентами ГРУ (которые, несомненно, в его фирме функционируют), все равно лягут в России мертвым грузом: нет адекватной среды и возможностей для промышленной реализации. Другое дело — конкуренты из корпорации “Сан”, “Оракл” или “Эппл”. Уж те, коли стырят, найдут, как применить. Они и есть его “потенциальный противник”. Но война с ними идет не через железный занавес, а в рамках того мобильного, сложного, крайне асимметричного общества, которое некоторые называют “открытым”. И методы войны совершенно иные — опять же виртуально-нематериальные. Преимущественно юридические. Уж никак не бронетанковые.

Там, в недрах Америки, и происходят настоящие схватки титанов, куется информационное оружие завтрашнего дня. А наши вояки по эту сторону все еще всерьез думают (или небескорыстно делают вид?), что реальная зона конфликта — это рубеж между Россией и НАТО. Расслабьтесь, проехали. С нами им воевать так же глупо, как с Францией или с Японией. Выгоднее (особенно им) взаимодействовать по рыночным правилам. Где у них явное преимущество. Будете спорить? Или будете утверждать, что мы со своей стороны способны обеспечить себе преимущество в конкуренции иного рода — военной, например? Или, может, в идейной?

Сцена у фонтана: А.П. Паршев разрывает пасть “Майкрософту”. Золотце мое самоварное.

Чтобы взбодрить г-на Паршева, открою еще один секрет. По оценке “Файнэншнл таймс”, бренд “Майкрософт” сегодня стоит 65 миллиардов долларов. Бренд! То есть слово. Сопоставимо с тем, сколько стоит лично Билл Гейтс и сколько у всей России накопилось золотого запаса... Ну не безумие?! А все потому, что это слово одно не продается. Оно, в отличие от слов А.П. Паршева, теснейшим образом привязано к делу. Раньше это у наших купцов называлось “доброе имя” и ценилось выше любых денег. Прагматичные англо-американцы всего-навсего сделали попытку оценить это доброе имя в долларах.

Здесь, кстати, у меня опять горестные песни в адрес реформаторов. Бренд СССР тоже дорогого стоил. А они бренд-менеджерами оказались никудышными. Уронили не то что задешево, а вообще забесплатно. Опять-таки, по широкой нашей российской замашке. Что имеем — не храним. Теперь предстоит очень трудно и долго поднимать бренд России. Опять-таки мучаясь перед мифологической развилкой: то ли позиционировать себя как уменьшенную и ослабленную версию СССР (с несерьезной претензией на реконструкцию), то ли пытаться представиться в качестве европейской по базовым устремлениям страны. Выбор тяжелый. А чем, как не культурой, он предопрелелен?

Жадные американцы между тем в долларах оценивают не только бренды, но и законы. Например, до 80-х годов прошлого века в США, точно как и в СССР, патенты на разработки, созданные в казенных научных центрах, принадлежали правительству. Показатель их практического использования (по-нашему — “внедрения”) составлял 4%. Тогда было принято естественное для США (и противоестественное для СССР) решение передать державные патенты в собственность университетам и исследовательским центрам, их разработавшим. В результате за несколько лет возникло свыше двух тысяч коммерческих фирм, производящих высокоинтеллектуальную продукцию, а показатель востребованности патентов вырос в 10 раз. Налоговые отчисления от этой вновь созданной наукоемкой индустрии составляют 40—50 миллиардов долларов в год. Между прочим, больше, чем мы получаем от всей нашей нефтяной промышленности. И значительно больше, чем наш годовой оборонный бюджет. Такова цена законодательного акта.

Понятно, что социокультурное пространство, в котором обитает Билл Гейтс, с искренним и не совсем бескорыстным интересом наблюдает, когда же он наконец сделает одну-две-три ошибки и уронит свою компьютерную империю. Или хотя бы ее доброе имя. Вот оступился чуть-чуть — и уже его состояние стало вдвое меньше. А он вынужден быть очень аккуратным, ошибок не делать и играть по правилам. И очень быстро. Это стоит недешево. Примерно столько, сколько рынок готов платить за “Майкрософт”.

А чего удивительного? Вывезите в мою любимую Эвенкию этот бренд и попробуйте продать его тамошним охотникам, которые с 50 шагов бьют белку в глаз. За 65 миллиардов долларов! Рублей 100, может, 200, вам предложат. Зато им близок будет пафос книги А.П. Паршева, где очень понятно объясняется, что они в Эвенкии такие бедные оттого, что там холодно, а Билл Гейтс такой богатый оттого, что сволочь.

Талантливых людей у нас не меньше, чем в Штатах. Да что с того радости. Если человек с мозгами Эйнштейна родился в чуме, то ничего, кроме нового прогрессивного способа запрягать оленя или чинить нарты, он не изобретет. Ограничен, бедняга, возможностями социокультурного окружения. Чтобы себя реализовать, эвенкийскому Эйнштейну надо дотянуться до такой среды, где есть университет, а в университете атмосфера, располагающая к свободному творчеству. Что подразумевает наличие вокруг университета общества, заинтересованного не только в совершенствовании оленьей упряжи, но и в получении странных и неправильных на первый взгляд научных результатов. Каковы и были результаты настоящего Эйнштейна.

Конечно, это очень несправедливо, что в Европе есть такая среда, а в Эвенкии нет. Но положа руку на сердце надо признать, что, уничтожив несносную Европу, Эвенкии мы этим поможем весьма мало. Почему эта несложная мысль никак не хочет улечься в серое вещество ММ?

Потому что ведь несправедливо.

А вдруг — справедливо? Вдруг — по заслугам?!

Уж на что талантлив был наш лесковский Левша, а и его затоптала славная традиция державного презрения к частному человеку. И вопль его так и висит над печальной нашей историей: “Передайте государю-императору, что англичане своих олигархов кирпичом не чистят!..”

Или он что-то иное кричал? Ей-богу не упомню.

Так или иначе, наши замечательные программисты здесь, а Силиконовая долина, Билл Гейтс и NASDAQ — там. Именно туда слетаются лучшие умы планеты из Индии, Ирландии, Китая или России, давая повод А.П. Паршеву обвинять США в монополизации интеллектуальных ресурсов всего мира во имя немереных прибылей США и лично Б. Гейтса.

Куда как досадно. Да только кто вам, милые друзья, мешал и мешает привлекать эти самые интеллектуальные ресурсы во вчерашний Советский Союз или в сегодняшнюю Россию? Кто мешал построить привлекательную социальную, экономическую, культурную и правовую инфраструктуру? Вам не кажется, что, будь у нас такая инфраструктура, не пришлось бы сначала вышибать за рубеж тех слишком умных, которые не хотели уезжать, а потом, в следующем поколении, наоборот, держать за штаны тех слишком умных, которые разобрались в ситуации и как раз хотели бы уехать... И сколько у нас было таких, чья профессия — держать за штаны? И разве не для них в первую очередь были все казенные блага, квартиры и зарплаты? Вот они как раз, за крайне редкими исключениями, никуда не бежали. И не бегут. Потому что в других странах специалисты по штанам мало кого интересуют. По крайней мере в таком количестве.

Под них, государевых слуг, и была построена социокультурная инфраструктура Страны Советов. Они, государевы слуги, изо всех сил сегодня доказывают, что свобода вредна и губительна, а все ресурсы в мире — материальны. Верные этой инфраструктуре люди, понимающие, что в свободном обществе им мало что светит, изо всех сил пытаются вернуть страну к геополитическим ценностям позднего Брежнева:

Того гляди, застудит жопу / Сквозняк из европейских стран. / Скорей закрой окно в Европу — / И прорубай в Афганистан!

Эту надежную мифологию и излагает профессор Академии пограничных войск А.П. Паршев, который искренне верит, что спасение России в возрождении железного занавеса, мобилизационной экономики и контроля людей с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками за деятельностью хозяйствующих субъектов.

Только все это мы проходили. И никому, кроме пограничника Карацупы и его верного пса, в такой стране особенно хорошо не жилось. Да и то потому, что у Карацупы и его друга потребности были весьма ограниченные. И по большей части материальные.

Много ли надо было советскому пограничнику для счастья?

А экономисту Паршеву — искреннее спасибо за честность. Он верит в то, что пишет. Верит, что действительно нашел фундаментальное объяснение всех российских бед. У него есть идея. Поэтому он не маскирует пустоту, как поступали более умные и циничные мастера политэкономии социализма, а, наоборот, честно старается довести свое открытие до читателя. Это — благородно. Он сделал естественный поколенческий шаг к выходу из мертвой петли: уже не упертый коммунист, а, скорее, по его собственному признанию, идеолог правильного капитализма. То есть как минимум учится мыслить независимо. Что в СССР было бы невозможно.

Дай бог здоровья, в следующем поколении династия Паршевых откроет для себя и то, что идея климатического объяснения экономики имеет очень почтенный возраст (около 2000 лет), что она многократно обсуждалась самыми серьезными умами мира, получила название “вульгарного материализма” или “географического детерминизма” и была окончательно признана несостоятельной еще в середине прошлого века. Примерно когда тов. Паршев появился на свет в семье правоверного советского патриота, коммуниста, чекиста-шифровальщика.

И будь тов. Паршев воспитан в хорошем университете с приличной библиотекой и профессорами, а не в советском военном училище на сержантском интеллектуальном пайке, не пришлось бы ему повторно изобретать велосипед. Который к тому же оказался трехколесным.

Но это уже не его вина. А вина социокультурной инфраструктуры СССР. Которая растила тех, кого растила. “Других ученых, — сказал бы любимый герой А.П. Паршева — у меня для вас нет”.

Святая правда. Другие ученые были этим героем уничтожены. За что сегодня и имеем чудовищный расцвет псевдонауки, заполонившей своими скороспелыми лопухами пустырь, оставшийся на месте потемкинских деревень партийной истории, партийной политэкономии, партийной демографии, партийного языкознания, партийной геополитики, партийной религии, партийной литературы и бог знает чего еще.

Только в сфере вооружений и связанных с ними исследований у нас был создан относительно дееспособный задел. Со своими мифами. Но об этом отдельный разговор.