Григорий Стариковский

Киев: Русская поэзия. ХХ век. Поэтическая антология. Составитель Ю. Каплан; Киевская Русь: Современная русская поэзия Украины. Антология. Составители Ю. Каплан и О. Бешенковская

У Юрия Терапиано, поэта, критика, мемуариста, одного из основателей парижского “Союза молодых поэтов и писателей”, есть небольшой очерк, посвященный литературной жизни Киева 1918—1919 годов. Терапиано вспоминает, что в годы Гражданской войны в Киеве пользовались особенной популярностью два поэта: Бенедикт Лившиц и Владимир Маккавейский. Бенедикт Лившиц пропагандировал среди киевской молодежи стихи Иннокентия Анненского, “киевлянки” Анны Горенко и Осипа Мандельштама, а второй мэтр, “игравший в денди” Владимир Маккавейский, познакомил Терапиано с Мандельштамом, который приехал в Киев “подкормиться” из голодного Петрограда.

В приведенном воспоминании фигурируют поэты, в чью жизнь так или иначе “вошел” Киев, в котором они выросли, как Лившиц и Маккавейский, либо нашли пристанище, как Анненский, Ахматова и Мандельштам. Конечно, история русского Киева куда обширней, чем реминисценции Терапиано; на протяжении всего двадцатого столетия Киев был (и остается теперь, в веке двадцать первом) одним из эпицентров русской поэзии, однако литературная жизнь города на Днепре (особенно в советский период) до сих пор малоизвестна за пределами Украины. А ведь с Киевом связали свои судьбы поэты, без которых история отечественной словесности немыслима.

Недавно вышли в свет сразу две антологии русской поэзии Украины, представляющие в основном киевских авторов. Обе итоговые, резюмирующие поэтический опыт русского Киева в двадцатом веке. Такое подведение итогов особенно важно теперь, когда русский язык на Украине все больше отходит на второй план. Антология “Киев” — более подробная, поэтому и разговор пойдет о ней, а не вошедших в нее авторов “Киевской Руси” будем упоминать при случае.

Если цель любой поэтической антологии состоит в том, чтобы представить читательскому вниманию как можно больше авторов за определенный временной отрезок, в данном случае — двадцатый век, то с этой задачей составители антологии “Киев…” справились: они аккуратно собрали стихи поэтов-киевлян и гостей Киева, извлекая многие имена из небытия (например, неоклассициста Сергея Рафальского, поэта первой волны эмиграции, или Ираиду Кунину, растрелянную чекистами в 1920 году). Под одной обложкой встретились дореволюционные, советские и эмигрантские поэты, а также наиболее яркие авторы нынешнего русского Киева.

Антология “Киев” состоит из четырех разделов. Первый знакомит читателя со стихами поэтов, живших либо живущих в Киеве (до 68-го года рождения). Название второй части, “Питомцы киевского ветра”, говорит само за себя: здесь представлены авторы, выросшие в Киеве или его окрестностях, но по тем или иным причинам (в основном — война, эвакуация или эмиграция) его покинувшие. По третьему разделу можно писать историю русской литературы Серебряного века и новейших времен: здесь “собрались” наезжавшие в Киев или временно в нем проживавшие Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Нарбут, Маршак, Елагин, Высоцкий и многие другие. Четвертый, на мой взгляд, самый интересный раздел, посвящен молодым поэтам Киева, о которых — чуть позже.

Судьбы поэтов антологии позволяют говорить о постоянном оттоке литераторов из Киева: в прошлом веке Киев зачастую оказывался в роли колыбели или временного пристанища, и гораздо реже — местом постоянного проживания поэтов. Виной тому — смутные времена, не однажды выпадавшие на долю города: Гражданская война (“Как по улицам Киева-Вия / Ищет мужа не знаю чья жинка”), исход интеллигенции (эмигрировали Тэффи, жившая после октябрьского переворота в Киеве, Терапиано и многие другие), сталинские чистки (читайте “Амнистию” Ивана Елагина: “Еще жив человек, / Расстрелявший отца моего / Летом в Киеве, в тридцать восьмом”), Великая Отечественная и повальная эмиграция 70—80—90-х.

В этой связи симптоматичен второй раздел антологии, посвященный “питомцам” Киева, которые либо не вернулись в родной город после эвакуации (например, осевшие в России Юнна Мориц и Юрий Левитанский), либо оказались на Западе в конце Второй мировой (Анстей, Елагин, Синкевич и другие). Многие погибли на фронте, как Павел Коган (“Я с детства не любил овал! / Я с детства угол рисовал!”) и Всеволод Лобода (“Не плачь, Днипро, тебя мы не забыли / И, отступая, видели во сне / Хмельницкого на вздыбленном коне...”), а блестящий бытописатель войны Семен Гудзенко пережил Отечественную всего на восемь лет (“Мы снова в Киеве, дождями / промытом до голубизны” и “Но мы уже не в силах ждать. / И нас ведет через траншеи / окоченевшая вражда, / штыком дырявящая шеи”).

Антология, в которой представлены стихи более чем двухсот авторов, привлекает не только разнообразием, но и новым опытом “прочтения” казалось бы хорошо знакомых текстов. Как и в любой другой антологии, читатель волен сравнивать, выбирать лучшее и наблюдать по мере прочтения, с какой легкостью рушатся мифы о поэтах, чьи комплиментарные биографии сопровождены никудышными стихами: ни советские регалии, ни похвала зарвавшихся критиков, ни даже дифирамбы, пропетые поэту составителем, не в силах “отмыть” вопиющей посредственности. Возможно, лет пятьдесят назад эти стихи читались иначе, и всему виной изменившееся за два поколения восприятие художественного текста; однако не “испортились” же от времени, например, пронзительная лирика Ольги Анстей (“Душа проснулась, захотела пить, / Пригубила колодезной и жесткой / Воды молчанья...”) или внятный голос Ивана Елагина (“Уже последний пехотинец пал, / Последний летчик выбросился в море...”). Оговоримся, что любая антология — субъективна; освещение литературной ситуации всегда зависит от эстетических и зачастую этических пристрастий составителя.

Теперь о поэзии “молодых”. Ольга Бешенковская пишет в предисловии к “Киевской Руси”: “Русская поэзия Украины... немножко другая, чем, скажем, в Петербурге: в ней больше красок, здоровья, мелодики, выученности, школы...”. Если говорить о современной поэтической школе, это явление скорее петербургское, меньше московское, но никак не киевское. Молодые киевские поэты отличаются от своих российских сверстников именно тем, что несмотря на посещение литстудий они никакими школами не выпестованы. Их студийные наставники, живущие на Украине поэты старшего поколения, не обладают столь мощным лирическим потенциалом, какими могут похвастаться молодые. Если стихи старших поэтов, по Бешенковской, можно и вправду сравнить со здоровым румянцем во все щеки, то молодая поэзия замечательна именно тем, что нездорова и выздоравливать не собирается, и уже поэтому — состоялась.

Можно смело говорить о появлении плеяды интереснейших русских поэтов ближнего, украинского зарубежья. Их выдает не только техническое мастерство, что тоже немаловажно, но и эмоциональная внятность, прямота, с которой лирик обращается к читателю. Эти поэты восприимчивы к миру и в то же время независимы от его сиюминутностей. На первый план они выводят переживание, внутренний мир человека, для которого отражение — гораздо важнее самого предмета.

Среди ярких, запомнившихся подборок — медитативная, пересыпанная “терпкими” метафорами лирика Александра Кабанова, его стремление к тому, чтобы, по Адамовичу, “в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок”: “Лишенный глухоты и слепоты, / я шепотом выращивал мосты — / меж двух отчизн, которым я не нужен. / Поэзия — ордынский мой ярлык, / мой колокол, мой вырванный язык; / на чьей земле я буду обнаружен?” Отметим и лирическое напряжение Дмитрия Бураго: “Только после, когда разливает / солнце в блюдечки матовый цвет, / месяц сходит с подножки трамвая, / завернувшись в старушечий плед”). Стихи Бураго насыщены внутренней инверсией: “... Вопреки пресловутому смыслу, который болен / неизлечимой болезнью считаться здравым...”.

Особого упоминания заслуживает интересная, с беккетовской начинкой лирика харьковчанки Анны Минаковой в “Киевской Руси”: “Три каприса, три части партиты, соната Тартини / И потертые джинсы, и прорезь на левом колене: / Опустел зимней памяти кокон — растаяли тени, / Скрип кленовый, зеленый очнулся в холодном полене”. Среди одаренных “молодых” назовем Ирину Иванченко (“В замысле каждой вещи — / час плодотворных мытарств”), Юлию Богданову (“Я чувствую руками этот камень, / и камень тоже чувствует меня”), Викторию Тищенко (“Ветка над Почайною / тронет воду удом, / тайное зачатие / звука будет чудом”) и живущую в Чикаго киевлянку Марину Гарбер, написавшую о родном городе: “Нет на свете других / покоряющих сердце высот: / Лишь на этих камнях ощущаю свое утвержденье!”.

В заключение отметим колоссальный труд Юрия Каплана и Ольги Бешенковской в составлении обеих антологий. Они с редкой тщательностью собрали десятки интереснейших авторов, предложив читателю наиболее полную картину русской поэзии Киева в двадцатом веке.