Галина Юзефович

Невозвращенцы

Об авторе. Галина Юзефович (род. в 1975 г.) закончила РГГУ по специальности “История древнего мира”, в настоящий момент работает над диссертацией по истории Афин периода ранней классики. В 1998 году опубликовала в “Дружбе народов” перевод фрагментов автобиографии Т. Э. Лоуренса Аравийского. Писать о литературе начала с 1997 года. Публиковалась в “Ex libris НГ”, сетевой газете Вести.Ру. С 2000 по июнь 2004 года — литературный обозреватель “Еженедельного журнала”. Сейчас — обозреватель журнала “Новый очевидец”.

В силу служебной необходимости на протяжении последних двух лет мне приходилось еженедельно просматривать рейтинги продаж в крупнейших книжных магазинах Москвы — как виртуальных, так и “реальных”. Однако и гораздо меньшего срока было бы достаточно для того, чтобы вычленить основную закономерность. Все книги, пользующиеся спросом у московского (да, уверена, и не только московского) читателя, можно с некоторой долей условности разделить на две большие категории: во-первых, это массовая литература отечественного производства (причем за редчайшим исключением речь идет о так называемых женских детективах), и, во-вторых, переводная беллетристика более или менее пристойного уровня — то, что, пользуясь немного обидным термином Ирвина Уэлша, можно определить как евро-трэш.

Согласитесь, расклад несколько неожиданный, учитывая исторические притязания России на лидерство именно в сфере “высокой”, качественной литературы. И тем не менее, факт остается фактом: никакие “Лекарства от скуки”, никакие элморы леонарды и элизабет джордж не способны составить конкуренцию нашим родным донцовым, устиновым и марининым. Но вот зато в нише литературы, рассчитанной на более взыскательного читателя (или, если быть реалистом, на того же самого читателя, просто находящегося в отпуске или на больничном и имеющего, таким образом, несколько больше душевных сил и времени для чтения), отечественные авторы — большая редкость: тон здесь задают разного рода и качества стивены фраи, харуки мураками и прочие йэны бэнксы. Словом, именно те, кого Олег Павлов в своей “букеровской речи” то ли по ошибке, то ли в виде изящного каламбура обозначил как “всяких хураками”.

Более того, тотальное господство “хураками” можно наблюдать не только в том, что касается реальных цифр продаж, но и в сфере рецензирования. Именно на этот пласт литературы предпочитают ориентироваться бук-ревьюеры большинства изданий не специфически литературной тематики, и автор этих строк — отнюдь не исключение. Проанализировав рецензии, написанные мною за последние три года, я обнаружила, что около двух третей из них написаны на переводные книги.

Возникает логичный вопрос — где здесь причина, где следствие? Моделируют ли книжные обозреватели литературные пристрастия своих читателей или, наоборот, следуют за ними? Прежде чем дать ответ на этот вопрос, предлагаю вернуться на пару лет назад и освежить в памяти один эпизод истории отечественной литературы новейшего времени.

Думаю, многим памятно оживление, царившее в литературных и окололитературных кругах на рубеже прошлого и нынешнего веков. Основной причиной волнения, охватившего тогда значительную часть людей, так или иначе связанных с литературным процессом, было скорое, как казалось тогда едва ли не всем, пришествие долгожданного “русского мейнстрима” — качественной литературы, которая при этом была бы востребована в самых широких читательских кругах и смогла бы наконец составить конкуренцию переводной беллетристике. Собственно, предпосылок для такого рода ожиданий было немало: выполненные на вполне пристойном литературном уровне детективы Бориса Акунина уверенно теснили продукцию импортных конкурентов (а заодно и отечественных поденщиков, и в первую очередь поденщиц), мода на Людмилу Улицкую перешагнула рамки “интеллигентского увлечения” и приняла характер всенародный и всесословный, “Кысь” Татьяны Толстой чуть не полгода держалась в списках общероссийских бестселлеров, и даже поклонники диковатой “русской фэнтези” в спешном порядке переориентировались с бесконечных подделок под “Волкодава” на остроумную “филологическую” прозу Михаила Успенского и претенциозного, но при этом достаточно изобретательного и неглупого Хольма ван Зайчика... В шорт-лист премии “Дебют” вошел очень добротный интеллектуальный триллер многообещающего и совсем юного Антона Фридлянда “Запах шахмат”, премия “Национальный бестселлер” в первый же год своего существования досталась Леониду Юзефовичу за этнодетектив “Князь ветра”, а награждение Людмилы Улицкой “Русским Букером” окончательно закрепило повсеместную веру в то, что именно такого рода книги — массовые, но способные удовлетворить читателя, не утратившего вкуса к культурному чтению — в скором будущем займут господствующее положение в отечественной прозе.

Со временем эти “большие ожидания” несколько выцвели и потускнели — от нереализованности. Некоторые произведения (например, “Шишкин лес” Александра Червинского или “Месяц Аркашон” Андрея Тургенева) критики по-прежнему торопятся окрестить “настоящим русским мейнстримом”, однако при этом и говорящие, и слушающие понимают: данное выражение — не более чем фигура речи. Ни о каком широкомасштабном течении (собственно main stream’е в терминологическом смысле слова) говорить пока, увы, не приходится.

Всем тем, кто, обладая хотя бы минимальными познаниями в области маркетинга, обладает при этом достаточным цинизмом для того, чтобы распространить его законы на сферу искусства, в голову неизбежно приходит греховная мысль: может, ниша продолжает оставаться полупустой по той простой причине, что в действительности спрос на литературу подобного рода весьма ограничен и, как говорят маркетологи, “исчерпаем”?.. Вроде бы, нынешняя ситуация с книжными продажами такую гипотезу полностью подтверждает. Но не будем торопиться с выводами и присмотримся к рейтингам книжных продаж чуть внимательнее.

Да, гегемония “донцовых” и “хураками” (позволю себе для краткости пользоваться этими двумя терминами) очевидна. Но бывают и исключения — не столь уж и редкие, если, конечно, рассматривать крупные временные промежутки. Итак посмотрим, какие книги отечественных авторов, не относящиеся к разряду откровенной коммерческой макулатуры, фигурировали в списках бестселлеров за прошедший год. Перечень получится достаточно длинный, но позволю себе привести его более или менее без купюр.

Итак: Виктор Пелевин, “DПП (NN)”; С. Витицкий, “Бессильные мира сего”; Елена Трегубова, “Байки кремлевского диггера”; Борис Акунин, “Алмазная колесница”; Павел Санаев, “Похороните меня за плинтусом”; Сергей Кузнецов, Линор Горалик “Нет”; Андрей Геласимов, “Жажда”; Рубен Давид Гонсалес Гальего “Белое на черном”; Людмила Улицкая, “Искренне Ваш Шурик”; Михаил Веллер “Б. Вавилонская”; Евгений Гришковец, “Рубашка”.

Даже самого поверхностного взгляда на эти двенадцать названий будет достаточно, для того чтобы заметить два момента, объединяющие эти — такие разные — тексты. Во-первых, это в самом деле то, что можно определить как “настоящий русский мейнстрим” (естественно, отдавая себе отчет в размытости и условности данного термина). И, во-вторых, ко всем перечисленным книгам (за единственным исключением) были приложены разной интенсивности пиарные усилия.

Оставим в стороне вопрос нравственной оправданности пиара в сфере искусства — это тема отдельной дискуссии. Для наших целей даже неважно, насколько спонтанным (т.е. искренним и добровольным почином отдельных критиков) или продуманным (т.е. проплаченным издателями) был этот пиар. Ограничимся сухой констатацией: без энергичной поддержки Андрея Немзера трогательная девичья проза Андрея Геласимова едва ли могла бы рассчитывать на столь широкую популярность; если бы не мощная промо-акция, организованная газетой “Книжное обозрение”, роман Сергея Кузнецова и Линор Горалик никогда не добрался бы до топ-десятки; если бы не Букеровская премия, книга Гонсалеса Гальего не перешагнула бы рамки “широкой популярности в узких кругах”. Более того, многим авторам добрую службу сослужила их прежняя репутация: так, все понимают, что поклонники С. Витицкого (Бориса Стругацкого), Виктора Пелевина, Бориса Акунина или Людмилы Улицкой будут покупать книги своих любимцев, даже не раскрывая (чем, кстати, воспользовалось издательство “Захаров”, продававшее “Алмазную колесницу” в запаянной целлофановой упаковке). Таким образом, в этих и подобных им случаях главным инструментом пиара становился, собственно, бренд, каковым в данном случае без преувеличений может считаться само имя автора. (Неслучайно именно такой стратегии — превращения авторов в бренды — придерживается самое успешное на сегодняшний день российское издательство “ЭКСМО”).

Если рассматривать эти сведения в отрыве от остального литературного процесса, складывается впечатление, что шансы стать бестселлером в нашей стране имеют только те произведения, которые либо принадлежат перу уже раскрученных авторов, либо становятся объектом интенсивного пиара (хотя изредка бывают и исключения — взять хотя бы ту же повесть молодого Павла Санаева, пиар-усилия, приложенные к которой, равны нулю). До определенной степени это и в самом деле так. Однако абстрагируемся от бестселлеров реальных, состоявшихся, и попробуем перечислить бестселлеры, так сказать, потенциальные — книги, обладавшие задатками настоящего полноценного бестселлера, однако по тем или иным причинам таковыми не ставшие.

И вот тут-то и обнаружится удивительный факт. Таких книг до смешного мало. За прошедший год наберется едва ли с десяток, самые яркие из которых — уже упоминавшиеся романы Курицына-Тургенева и Червинского, “Чума” Александра Мелихова (с точки зрения рыночного успеха обладающая, однако, некоторыми существенными изъянами), “Толмач” Михаила Гиголашвили, “Номер Один, или В садах других возможностей” Людмилы Петрушевской (не вошедший в книжные чарты, однако продававшийся, по утверждениям издателей, недурно), “Призрак театра” Андрея Дмитриева (не ставший бестселлером, однако удостоившийся нескольких рецензий в изданиях, далеких от узколитературной специфики), “Юпитер” Леонида Зорина (по отношению к которому верно то же замечание, что и по отношению к “Чуме” Мелихова). Наверняка любой внимательный наблюдатель сможет расширить этот список, включив в него еще два-три названия. Но никоим образом не двадцать, не пятьдесят и уж тем более не тысячу. Иными словами, приходится констатировать, что из появившихся за прошедшие полтора года двадцати—двадцати пяти книг, обладающих наряду с достаточно высокими литературными достоинствами еще и неплохим рыночным потенциалом, бестселлерами стали одиннадцать. Плотность попадания поистине беспрецедентная.

Сказанное выше никоим образом не означает, что, помимо перечисленных двадцати книг, по-русски не пишется и не публикуется ничего достойного и интересного. Совсем наоборот — пишется и публикуется, причем весьма активно. Просто большая часть этих текстов изначально принадлежит к разряду литературы, в англоязычных странах определяемой как alternative, т.е. некоммерческая, альтернативная по отношению к мейнстриму и, следовательно, к потенциальным бестселлерам. Иными словами, литература “штучная”, рассчитанная на читателя-гурмана, и в силу этого автоматически выпадающая из поля если не зрения, то во всяком случае обозрения критиков, ориентирующихся на более массовую аудиторию. Разумеется, переходы из alternative в мейнстрим отнюдь не редкость — по крайней мере на Западе (один из самых наглядных примеров — Йэн Бэнкс, начинавший как образцово-показательный маргинал, а сегодня стабильно входящий в десятку самых продаваемых авторов Великобритании и США), однако в России прецедентов пока не было. Более того, даже авторы, совмещающие признание в литературной (то есть de facto альтернативной) среде с хотя бы относительным и скромным кассовым успехом, — колоссальная редкость (на память приходит разве что Алексей Слаповский с его “Я — не я” и двукратным выходом в букеровский финал, с одной стороны, и “Участком” — с другой). Ситуация, таким образом, оказывается перевернутой с ног на голову: мейнстрима мало, альтернативы — много.

Подводя итог сказанному, следует признать: спрос на качественную массовую литературу отечественного производства огромен настолько, что существенно превышает предложение. Российский мейнстрим так и не сложился, и в результате этого зияющие прорехи приходится заполнять разнообразными категориями переводной прозы.

В пользу гипотезы, что дела обстоят именно так, то есть что импортная литература восполняет нехватку отечественной, а не наоборот, говорит хотя бы тот факт, что процент попадания переводных романов в списки бестселлеров существенно ниже. Несмотря на то что количество издаваемой переводной (в первую очередь, конечно, англоязычной) литературы огромно, кассовый успех сопутствует едва ли каждой десятой книге. И, вероятно, по причине большего простора, критерии читательского и критического отбора здесь куда более строгие. Так, если даже самый неудачный роман Бориса Акунина или Виктора Пелевина войдет в чарты и будет отмечен в прессе с вероятностью более девяноста процентов, то в случае с романами переводными — даже если они принадлежат перу раскрученных авторов — такая вероятность куда ниже. Достаточно повнимательнее присмотреться к импортным текстам, пользовавшимся спросом у посетителей книжных магазинов и удостоившихся рецензий в приличных, но не специфически литературоведческих изданиях, на протяжении последних полутора лет, чтобы понять: откровенного хлама среди них было сравнительно немного (оставим в стороне феномен Пауло Коэльо, который правильнее будет обсуждать в журнале, посвященном вопросам психологии, если не психопатологии, а не литературы).

В самом деле, как это ни печально, приходится признать: в своем сегодняшнем состоянии отечественная качественная литература проигрывает западной по меньшей мере в одном отношении — количественном. На один написанный по-русски роман — хороший, но при этом имеющий шансы быть с удовольствием прочитанным человеком, не имеющим в анамнезе филологического факультета МГУ, приходится десять переводных. И эти показатели неизбежно отражаются и на цифрах продаж, и на количестве рецензий.

Впрочем, количественное превосходство — фактор, увы, не единственный. Что бы ни утверждали литературные патриоты, тексты, сопоставимые по качеству с лучшими образцами, скажем, англоязычной прозы, в России появляются нечасто.

В самом деле, книг, способных конкурировать, к примеру, со смешными, трогательными и глубокими романами англичанина Стивена Фрая, мрачными философскими опытами французского гуру Мишеля Уэльбека, великолепными детективами испанца Артуро Переса-Реверте (да, пожалуй, и не только детективами), в России практически нет. Более того, в российской литературе не представлены целые пласты литературы, пользующиеся неизменным спросом у читателя и критики. Так, жанр семейно-национальной хроники-эпопеи, в англоязычной литературе возрожденный и переосмысленный Джеффри Евгенидисом, у нас пребывает в глубокой коме. Интеллектуальный детектив в духе Умберто Эко или оксфордского профессора Йена Пирса, автора блестящих исторических романов-расследований “Перст указующий” и “Сон Сципиона”, до сих пор в зачаточном состоянии. Единственным обитателем ниши “чувствительной” литературы, на Западе заполненной такими великолепными писательницами, как Маргарет Этвуд и Арундати Рой, у нас на протяжении многих лет остается Людмила Улицкая, пишущая, как известно, одну книгу в два года… Детской литературы, пригодной для взрослого чтения (вроде, например, великолепной трилогии Филипа Пулманна “Темные начала”), у нас нет и не было никогда, так что даже непонятно, откуда бы она могла вдруг взяться. В подобном контексте удивляться явному перекосу в сторону переводной литературы, наблюдающемуся как в сфере книжных продаж, так и в сфере рецензирования, особенно не приходится.

Данная ситуация, несомненно, является продолжением ситуации советского времени, когда по причине невозможности нормально развиваться в рамках “советского мейнстрима” все достойные литераторы оказались вытеснены, что называется, “на поля” — в сферу полумаргинального, а то и просто-таки диссидентского искусства. И из этой сферы ни они сами, ни их духовные наследники и преемники возвращаться не торопятся — несмотря на то, что сегодня в мейнстриме не осталось решительно ничего не только советского, но и вообще зазорного. Литературная среда по-прежнему подозрительно относится к коммерческому успеху, каждый раз изобретая для него всякого рода объяснения и “оправдания”, призванные примирить представление о том, что настоящая литература не может быть массовой, с фактами, доказывающими обратное. И до тех пор, пока между этими двумя полюсами не будет достигнуто хотя бы зыбкое равновесие, пока представители литературного сообщества не осознают, что мейнстрим вместе с время от времени сопутствующим ему кассовым успехом не есть антоним литературной состоятельности, нынешнее положение дел не изменится: из отечественных авторов хорошо продаваться будут только Маринина с Донцовой, а приличные издания будут по-прежнему пестреть рецензиями на “всяческих хураками”.