Виктория Никифорова

Мутанты: нашествие

От автора

Эта статья возникла в ходе осмысления зрительских впечатлений, накопленных за последний год. Оказалось, что у самых разных фильмов последнего времени есть нечто общее. Независимо от жанра, страны происхождения и амбиций режиссера, они пишут портрет современного киногероя, идеального человека будущего. И портрет этот жутковат.

Главное событие последнего киногода — большой белый мужчина средних лет с АК за спиной пропал с экранов. Вместо него спасают человечество, восстанавливают попранную справедливость, борются за мир во всем мире, влюбляются, плачут, поют какие-то мутанты. На первый взгляд кажется, что в них нет ничего человеческого. На второй — тоже.

В конкурсе Каннского кинофестиваля “Шрек-2” состязался с японским мультфильмом “Невинность”. Ну, “Шрек” вы знаете про кого: про зеленого великана с рожками, говорливого ослика с ушками и кота с сапогами. Некоторые его персонажи имеют вполне человеческий облик. Но интересная закономерность: чем больше они похожи на людей, тем более мерзкие поступки совершают. В “Невинности” ни одного человека нет вообще. Там действуют одни киборги, которые вступают между собой в сложные отношения, порождают маленьких киборжат, любят, страдают и время от времени вспоминают о людях: “странные они какие-то”.

В главном кинохите сезона — “Властелине колец” — редкие хомо сапиенсы теряются среди толп эльфов, орков и хоббитов. Самым популярным киногероем прошлого года в Америке признан Горлум. Маленькое зеленое склизкое чудище, созданное фантазией программистов “Властелина колец”, присвоило себе титул, который раньше доставался крестному отцу и Джеймсу Бонду.

Если человеческой особи и удается стать главным героем кинохита, то для этого ей приходится пройти трудный процесс мутации. Мутирует она в Грейс из “Догвилля”, или в Невесту из “Убить Билла”, или в девочку-убийцу из японского аниме — самого популярного киножанра года.

Тем временем классический киногерой без страха и упрека — белый мужчина с АК за плечами — выходит на пенсию. Он морально и физически устарел. Ни психология его, ни физиология не соответствуют новым требованиям. Отныне его участь — околачиваться на обочине сюжета, пока бойкая девочка не отправит его в нокаут или симпатичная дамочка не вышибет ему мозги. Лучшее, чего он может добиться, высшее достижение его кинокарьеры, — это помочь хоббитам в их войне с орками.

Самое простое объяснение происходящего — заговор программистов. Расцвет цифровых технологий позволяет выращивать самых поразительных гомункулусов, воскрешать мертвых актеров и снабжать вполне заурядных людей хвостиками, рожками, крыльями и щупальцами. “Властелин колец” предоставляет полный ассортимент прибамбасов, которыми украшаются современные киногерои. Это крошечный или, наоборот, огромный рост, крылья за плечами, хвосты, рожки, сине-зеленый или пурпурно-фиолетовый цвет лица, рога, броня и пр. “Ван Хельсинг” демонстрирует технику превращения человека в летучего вампира — помесь Бэтмена и Дракулы. В “Человеке-пауке” (второй фильм собрал такую же рекордную кассу, как первый) человек периодически превращается в сами понимаете кого. Балаган уродов, шоу фриков, — сказали бы в темные времена. Сейчас, в политкорректные времена, это называется “меньшинства”.

Но для того чтобы сделать кассу, необязательно оцифровываться. Есть и более традиционные меньшинства, которые с успехом вытесняют из кадра белого мужчину средних лет. Прежде всего это женщины и дети. Они подвергаются захватывающим мутациям, превращаясь в машин-убийц. На наших глазах они обрастают новыми очаровательными придатками — кинжалами, пистолетами, пулеметами, автоматами и гранатами. Автомат с подствольником стал их вторичным половым признаком. Добро должно быть с кулаками, причем с женскими, — вот слоган современного кино. Женщина-убийца — архетип самых актуальных фильмов сезона.

Неотразимая Николь Кидман с густо, по моде 30-х, накрашенными губами, решительно сжимает белой ручкой пистолет и в упор стреляет в лицо своему возлюбленному. “Есть вещи, которые нужно делать самой”, — говорит она, и кинозал радостно хохочет, глядя, как дергается в последней судороге тело героя. Это “Догвилль” Ларса фон Триера.

Ослепительная Ума Турман, разметав золотые волосы, взмахивает самурайским мечом, и в разные стороны разлетаются руки, ноги и головы ее противников. Фонтаны крови брызжут на белую простыню экрана. Божий меч описывает сверкающие круги над головами, собирая свою мрачную жатву. Разухабистый рок — в сценарии это называется “тема мести” — надрывается за кадром. Это “Убить Билла” Квентина Тарантино.

Растолстевшая до неузнаваемости, загримированная под старуху Шарлиз Терон, наставив кольт на хорошего человека, произносит трогательный монолог о том, как насиловали в детстве ее героиню, и спускает курок. Человек падает. Шарлиз Терон молча смотрит на труп, и на лице ее обширном не отражается ничего. Такое впечатление, что она сейчас скажет: “Извини, мэн. Ничего личного.” Это “Монстр” Пэтти Дженкинс.

Самые прекрасные женщины Голливуда перевоплощаются в машин-убийц. Самые продвинутые режиссеры с удовольствием моделируют эту метаморфозу. Самая продвинутая публика смеется от счастья, глядя на превращение красавиц в чудовищ.

От женщин не отстают и детишки. Прилавки Горбушки завалены японскими мультфильмами про вундеркиндов, которые на протяжении двух часов экранного времени усиленно рубят в капусту все население планеты. С легкой руки братьев Вачовски и Квентина Тарантино аниме в разных изводах — от поэтичных детских сказок до жесткого порно — стало самым актуальным киножанром года. Сюжет большинства этих мультиков примерно одинаков: маленькая девочка или маленький мальчик, совершая чудеса самоотверженности — и жестокости — спасает планету от вселенской катастрофы или устраивает страшный суд своим врагам.

Враги во всех случаях — вполне взрослые особи. Но они решительно ничего не могут поделать с маленькими убийцами, которые необычайно ловко дерутся ногами, стреляют с двух рук и истребляют все живое самыми разнообразными методами.

Нежная крошка в школьной форме с места взлетает под потолок в тройном сальто и в полете, строча из двух пистолетов, разносит на кусочки мафиозного босса и его охрану. Кровь, смешанная с мозгами, красиво растекается на крупном плане. Это “Девочки-головорезы” Ясуоми Уметцу. Худенький мальчик, ловко выхватив из-за спины огромный автомат, поливает очередями армию киборгов. Киборги падают как подкошенные. Мальчик улыбается. “В его руках ключ к спасению или гибели цивилизации”, — гласит рекламный слоган. Это “Спригган” Хироцуки Кавасаки.

В любом аниме взрослые выглядят недалекими недотепами, а дети — героями. В этом смысле жесткое порно Ясуоми Уметцу “Кайт — девочка-убийца” немногим отличается от поэтичной, оскароносной сказки Хаяо Миядзаки “Унесенные призраками”. Кайт совершает чудеса героизма, чтобы отомстить за своих родителей их убийце. Героиня “Унесенных призраками” совершает подвиги, чтобы спасти своих родителей, которых злая волшебница обратила в свиней. Конечно, по стилю и настроению они противоположны, как небо и земля, но архетипический сюжет у них один: чудо-ребенок демонстрирует небывалый ум, сказочную силу и играючи покоряет весь мир. Да и типажно все эти чудо-девочки на одно лицо — огромные глаза, крошечный ротик и минимум одежды.

В общем, на роль спасителей человечества пробуются самые странные создания. Но объединяет их одно. Хоббиты и киллеры, женщины и дети — все они представляют собой разнообразные меньшинства, которые отвоевывают свою экологическую нишу, попутно уничтожая все, что шевелится. Униженные и оскорбленные берутся за оружие и устраивают миру такой Рагнарек, что мало не покажется.

Чтобы примкнуть к меньшинствам, актерам пришлось в этом сезоне пристально поработать над собой. В процессе съемок они переживали форменные мутации. Энтони Хопкинс (“Запятнанная репутация”) пытался, оставаясь белым, изображать негра. Шарлиз Терон (“Монстр”) растолстела на двадцать килограммов и надела на лицо сложносочиненный грим, достойный монстра Франкенштейна. Эдди Мерфи вообще исчез — в роли чудо-ослика из “Шрека”. На экране от него не осталось ничего — кроме голоса.

При этом оказалось, что артисты, изменившие себя с помощью новейших технологий, пользуются не меньшим спросом, чем генетически измененные помидоры. Хопкинс был номинирован на “Оскара”, Шарлиз Терон его получила. Только с Эдди Мерфи случился конфуз — в прошлом году его усиленно пытались выдвинуть на “Оскара”, но оказалось, что устав Киноакадемии не предусматривает награды за лучшее озвучание роли. Самые пламенные фанаты Мерфи доказывали тогда, что его игра — это вполне полноценное присутствие на экране, пускай и в образе смоделированного на компьютере осла. И им трудно было возразить. Мерфи действительно дивно хорош в озвучке, а осел явно срисован с него. У них получается такой кентавр типа “Мерфи-осел”, которому, конечно, хочется дать “Оскара”. Только чтобы он выходил за ним на сцену, цокая копытцами, помахивая хвостиком и тараторя без умолку.

Прошлое нового героя обычно покрыто мраком. Откуда есть пошли хоббиты?

Единственное, что мы знаем о детишках в аниме, — это то, что когда-то у них были родители. Этих родителей убивают либо задолго до начала фильма (“Кайт — девочка-убийца”), либо на его десятой минуте (“Девочки-головорезы”). Режиссеров абсолютно не интересует, почему их дети-убийцы не ходят в школу, что они делают в свободное от спасения человечества время и какие рисовые колобки готовила им бабушка. Впрочем, и бабушки, конечно, никакой нет.

Чудо-дети свободны и от семьи, и от частной собственности, и от государства. У них нет дома. Они вечно в дороге — путешествуют на край света, исследуют волшебный мир, летают в космос, ведут битвы с инопланетянами. Они чудовищно бескорыстны — у них нет денег и они совершенно ими не интересуются. Все свои подвиги они совершают из любви к справедливости. Иногда рядом с ними ошиваются взрослые покровители. Но все они либо слабаки, либо предатели. В первом случае они выживают только благодаря стальной руке и меткому глазу детей-киллеров. Во втором — малолетний герой или героиня припирает их к стенке в финальной сцене, коротко допрашивает и долго, сладострастно, болезненно уничтожает.

С женщинами-убийцами та же история. Грейс приходит в триеровский Догвилль ниоткуда. Чистое воплощение божественного милосердия — случайного и слепого — эта прекрасная женщина в вечернем платье, ковыляющая на каблуках по горному склону. Весь саспенс этого триллера-моралите держится на том, что мы ничего о ней не знаем. Три часа ее мучают, уродуют, насилуют неаппетитные жители маленького американского городка. Они верят, недотепы, что за Грейс охотится мафия, и вовсю пользуются ее беззащитностью. Но в финале выясняется, что крестный отец — родной папочка Грейс. Он приезжает за ней на большой черной машине со свитой вооруженных головорезов и долго уговаривает родную дочь не быть “такой высокомерной” и воздать по заслугам местным жителям, слишком долго испытывавшим ее терпение. И тогда божественное милосердие становится божественным возмездием.

У Тарантино в сценарии “Убить Билла” героиня, очнувшись от комы, едет к своему тайнику, где у нее спрятаны паспорта на чужие имена, деньги и оружие. Добравшись туда, она довольно долго пакует манатки, собираясь в дорогу — следует длинный список пистолетов, ножей, кредитных карточек, паспортов, удостоверений, патронов. В фильме этой сцены нет. И не только потому, что она затягивает ритм боевика. У мстителей просто не должно быть ни возраста, ни биографии, ни прошлого. Они, словно ангелы Апокалипсиса, спускаются с небес и выливают чашу, превращая воду в кровь.

Размножение киногероев пока не изучено. Совершенно очевидно, однако, что традиционный способ, принятый у хомо сапиенсов, они не пользуют. В некоторых случаях данный метод физически невозможен: ну как, в самом деле, могут любить друг друга человек и остроухая самка эльфа во “Властелине колец”? Но даже когда в героях проглядывает что-то человеческое, секса они всеми силами избегают.

Секс вообще вышел из киномоды стремительно и, похоже, надолго. Решающую роль в этом сыграл маленький взмах рукой Вонга Кар-Вая. Великий — это теперь уже ясно — гонконгский режиссер, монтируя свой фильм “Любовное настроение”, задумался, что ему делать с постельной сценой героев, влюбленных друг в друга. Он подумал, поколебался и, размахнувшись, отправил этот кусок пленки в корзину. Это движение все решило. От любовной истории остались только взгляды, случайные слова, короткие, бессмысленные, незабываемые встречи. Мир пришел в восторг. А киномир погрузился в пучину неовикторианства. Ни одного поцелуя без любви.

Да и по любви ничего не выходит. Даже в откровенно мейнстримной “Холодной горе” новая мода соблюдена. Три часа ходит герой Джуда Лоу по прекрасным просторам Америки, три часа разные женщины предлагают ему себя, воспламеняясь его мягкой бородкой и газельими глазами. И все это время он, как Иосиф Прекрасный, блюдет чистоту ради своей невесты. Добравшись после невероятных испытаний до своей суженой, он деликатно, в полутьме, на скромном общем плане лишает ее невинности. И тут же погибает. Естественно, суженая всю жизнь хранит ему верность, воспитывает рожденного от него ребенка и на других мужчин больше и не смотрит. Чуть ли не впервые в своей истории легкомысленный Голливуд относится к сексу, словно ортодоксальная церковь, оправдывая его исключительно деторождением.

Авторское кино не менее целомудренно. Собравшая гроздь призов на кинофестивалях датская “Реконструкция” реконструирует торопливый адюльтер. Взгляды, разговоры, молчание, комплименты. А сам адюльтер остается в монтажной корзине. Двери гостиничного номера закрываются за любовниками, следует затемнение, словно в каких-нибудь “Детях райка”. А в следующем кадре уже утро, и любовники, взъерошенные и мрачные, торопливо одеваются, пока не пришел муж.

Романтические сплетения на манер “Основного инстинкта” выглядят жутчайшим анахронизмом. Секс в современном кино — это зрелище пострашнее атомной войны. Актуальные фильмы вообще удовольствие не для слабонервных. Но уж когда их герои начинают заниматься любовью, тут уж нервные и беременные должны наперегонки выбегать из зала. Секс в современном кино — это разновидность батальной сцены.

“Ты хочешь меня трахнуть?” — спрашивает несовершеннолетняя японская красотка пожилого поклонника — “Э-э-э, н-ну, в общем, м-мда”, — выдавливает он. Тут она втыкает ему нож в живот. — “Ты все еще хочешь проткнуть меня? — улыбаясь, спрашивает школьница. — Или это я проткнула тебя?” Она вытаскивает нож, и кровь волной заливает кафель. Этот вставной эпизод в “Убить Билла” только дублирует приключения героини: “Невеста” Тарантино тоже, едва проснувшись, начинает мстить за сексуальный харрасмент. Она, видите ли, несколько лет пролежала в коме и за это время ее не раз насиловал санитар, да еще клиентов к ней приводил, извращенец. Поэтому, едва очнувшись, эта прекрасная девушка сворачивает шею очередному насильнику, а потом долго и сладострастно бьет санитара дверью по голове, пока его череп не превращается в месиво из мозгов и крови. Месиво демонстрируется на крупном плане.

Мужчины в кинобитве полов тоже не выглядят джентльменами. Героиня “Монстра”, профессиональная проститутка, первое свое убийство совершает в целях самообороны. Увлекшийся клиент связывает ее по рукам и ногам и собирается резать на части. Приходится бедолаге распилить его пополам. Ну а дальше — больше. Раз войдя во вкус, она начинает лущить клиентов с легкостью необыкновенной.

Что уж говорить о “Догвилле”. Самые страшные моменты этого страшного кино — это те короткие сцены, в которых Грейс насилуют особи мужского пола, проживающие в Догвилле. Очередная спина в потной рубашке равномерно движется взад-вперед, а из-за нее выглядывает лицо Николь Кидман, с недоумением вглядывающейся в равнодушное небо. Никакой эротики в этих кусках пленки, конечно, нет. Вместо нее — беспредельное отчаяние, чистый ужас одиночества, мерзость предательства...

Соитие в современном кино — гетеросексуальное, во всяком случае — выглядит отвратительно. Это упражнение в чистой власти, предельное унижение одного и предельное всесилие другого. Ради удовольствия сексом способны заниматься только исключительные мерзавцы, которые в свое время получат пулю в лоб от положительной героини.

Невероятно, но даже малолетние героини самых модных порноаниме никогда не занимаются любовью просто потому, что это приятно. Иногда симпатичная групповуха видится им во сне — на диво хорошо прорисованном, детальном и убедительном. Иногда они используют секс, чтобы поймать на крючок нежной плоти очередного негодяя, которого нужно незамедлительно отправить к праотцам. В крайнем случае — подсовывают негодяям киборга, точную свою копию, и бедный робот изображает камасутру, чтобы моральный облик девочки-убийцы остался чист и незапятнан.

Недаром, наверное, у всех героинь “Убить Билла” рождаются исключительно девочки. Такое впечатление, что эти амазонки уже научились размножаться клонированием и скоро — одно-два поколения — в их мире не останется ни одного мужчины. Кого истребят по принципиальным соображениям, кто сам вымрет за ненадобностью. Пожилой, некрасивый, безнадежно асексуальный Билл (Джон Каррадин) — один из последних представителей сильного пола в этой женской вселенной, где одинаковым холодным блеском сверкают слеза и клинок. Где давно, как пережиток диких времен, изжит традиционный секс — неполиткорректный, грязный, унизительный, взывающий к отмщению.

Что же мы имеем вместо смятых простыней и любовных содроганий? На это отвечает классификация, принятая сегодня на Горбушке: продавцы пиратского видео подразделяют свою продукцию на “мочилово” и “крошилово”. Это главные жанры киногода. Какая разница? — “Н-ну-у, мочилово — это когда просто разборки. Крутые такие. А крошилово — это уже копец всему”. Современные кинематографисты предпочитают делать войну, а не любовь.

Гекалитры крови льются по экрану независимо от жанра фильма и его рейтинга. Когда “Властелин колец-1” вышел на экраны, мировая общественность усомнилась: не многовато ли в нем резни для зрителей среднего школьного возраста? Во “Властелине колец-3” кроме битв нет ровным счетом ничего. Орки мочат эльфов. Хоббиты дерутся с Горлумом. Воюют все — кони, люди, деревья, птицы, боевые слоны и мирные жители. Даже река, заливая врага, вносит посильный вклад в победу добра над злом. Добрейший Фродо с помутившимся взглядом душит своего лучшего друга. Кровища хлещет, трупы горами громоздятся на экране. Но мировая общественность молчит в тряпочку — привыкла.

Такое впечатление, что герои новейших фильмов сублимируются в убийствах. Они сладострастно рубятся на мечах, с наслаждением спускают курок и, вздрагивая от счастья, смотрят, как бьется в агонии тело врага. Они поджигают ненавистный город и с удовольствием втягивают ноздрями запах паленого мяса.

Нам же остается вести отсчет убитых. Полдюжины особей противоположного пола отправляет на тот свет героиня “Монстра”. Несколько десятков человек уничтожает Грейс в финале “Догвилля”. Целый школьный класс — за исключением тройки везунчиков — погибает в “Королевской битве-2”. Около сотни персонажей падает от руки Невесты в “Убить Билла-1”, чуть меньше — в “Убить Билла-2”. В компьютерных же сагах урон вообще подсчету не поддается — кого интересуют судьбы нарисованных на компьютере персонажей, которые на секунду мелькают на экране в массовке, чтобы тут же исчезнуть в небытии?

Понятное дело, воюют наши герои не просто так. Мочилово и крошилово творится ради восстановления справедливости. Новые киногерои чрезвычайно чувствительны. Они долго копили в себе разные обиды, взращивали их, пестовали, поливали слезами. Теперь, вооружившись, они выходят на бой кровавый, святой и правый.

Традиционная для патриархального общества месть — это когда мускулистый мачо, насмотревшись на страдания женщин и детей, обвешивается стволами, прихватывает верный гранатомет и отправляется мочить злодеев. В этом году классическая патриархальная модель воздаяния за грехи была вполне убедительно разработана в “Корабле-призраке”.

Старинная метафора государства-корабля просвечивает сквозь морские туманы кадров. Огромный корабль, населенный сложным сообществом людей — здесь и старые матросы, и юные юнги, и таинственный капитан, и ученый, и врач — скитается по волнам. Действие происходит в начале XIX века, так что этот левиафан старомодно прекрасен: хлопают под норд-вестом белые крылья парусов, острый нос вспарывает тугую волну, “по бим-бом-брамселям!” — раздается зычный бас боцмана.

За кораблем-героем гоняется корабль-призрак — едва видное в тумане судно без опознавательных знаков. Это судно — классический террорист. Необычайно быстроходное, оно появляется ниоткуда, дает залп по героям и растворяется в тумане. Безуспешно пытаются моряки догнать корабль-призрак. Но еще безнадежнее их попытки понять — чего он хочет, мятежный?

Морская аллегория борьбы “государство против террористов” получила множество номинаций на “Оскара”, но на церемонии награждения с треском провалилась. В самом деле, кому нужны эти мужские игры? Все “Оскары” достались хоббитам. А все деньги кинозрителей — женщинам и детям, которые решили наконец-то сами постоять за себя.

Их месть — особая, очень педантичная, маниакально расчетливая. Тут героиня ведет подробный список обид, потом с достоевским надрывом его оглашает, — и начинается апокалипсис сегодня.

В одной из самых жестоких сцен “Догвилля” местная тетка разбивает коллекцию идиотских фарфоровых игрушек, которую зачем-то собирает Грейс. “Если ты не заплачешь, когда я разобью первую игрушку, я не буду разбивать остальные”, — излагает она свои условия. Конечно же, Грейс плачет, и все ее безделушки находят свою смерть на полу.

В финале, когда за Грейс приходят “свои”, она говорит им: “У этой женщины шестеро детей. Убейте их. Но скажите ей, что если она не заплачет, когда вы убьете первого, вы пощадите остальных”. И история с безделушками повторяется.

Героине “Монстра” в финале ее криминальной истории как назло попадается хороший человек. Он не требует от нее секса, он готов отдать ей все деньги, он честно хочет ей помочь. Но она вынуждена его пристрелить, чтобы он не выдал ее полиции. Перед тем как отправить его на тот свет, она объясняет этому доброму самаритянину, что в детстве ее изнасиловал родной дядя и с тех пор она глубоко обижена на всю мужскую часть рода человеческого. А потом выпускает бедолаге мозги.

Что уж говорить о Беатрикс Киддо, невесте-мстительнице, четыре часа экранного времени ведущей счет обидам, нанесенным ей Биллом.

У всех своя правда. У каждого киллера есть свой мотив. Женщины мстят мужчинам. Дети — взрослым. Меньшинство — большинству. И такое впечатление, что, спуская курок или выдергивая чеку, герои платят за все обиды, нанесенные униженным и оскорбленным с незапамятных времен. И очередной белый мужчина средних лет — не был, не имел, не участвовал, особых примет и привычек не имеет — корчится у их ног, обливаясь кровью.

У детей тоже накопилось немало претензий к человечеству. Авторы “Королевской битвы-2” дали им возможность решить эти проблемы.

В “Королевской битве-1” выпускников средней школы, аккурат после выпускного бала, высаживали на необитаемый остров и заставляли истреблять друг друга. Единственный выживший становился почетным гражданином этой веселенькой страны будущего. Несмотря на колоссальное количество пролитой крови, вышибленных мозгов и вырванных кишок, фильм Киндзи Фукасаку был великолепной метафорой взрослой жизни. Кровавая бойня протяженностью в сутки просто в ускоренной перемотке изображала то, что сделает жизнь с этими выпускниками за несколько десятилетий. Ожесточенные, усталые, отчаявшиеся, они уйдут в мир иной. А единственный выживший, девяностолетний старичок, откроет альбом, посмотрит на школьные фотографии своих одноклассников и удивится: что сделала жизнь с этими детскими лицами?

“Королевская битва-2” до таких обобщений не поднимается. Зато тема войны отцов и детей обретает в ней актуальный колорит. Чем истреблять друг дружку, школьники объединяются и отправляются к выжившим героям первой “Битвы”, которые уже успели создать целое войско террористов-малолеток и всласть навоеваться в горячих точках. Подростки организуют эскадрон смерти и дают клятву истребить всех тех взрослых, которые отправили их умирать. Главная их мишень — тут сюжет делает загадочный поворот — американцы. Детишки отправляются в Афганистан, потому что война в Ираке на момент съемок фильма еще не началась. Бен Ладен может быть доволен: его полку прибыло.

Этот образ ребенка-убийцы положительно зачаровал кинозрителя. Недаром такую сумасшедшую популярность на Западе получили японские аниме, малолетние герои которого сметают с лица Земли все живое. Очень скоро в череде их убийств теряется всякая логика. В финальной схватке кажется, что детишки-мстители отправляют на тот свет всех половозрелых хомо сапиенсов. Любой зритель среднего возраста, невольно отождествляющий себя со взрослыми героями, чувствует, что в его мире наступил окончательный Рагнарек.

Неуязвимость маленьких героев аниме делает их идеальными террористами.

Словно компьютерные вирусы, они проникают в любое помещение, взрывают любую структуру, нарушают любую иерархию. Это непревзойденные убийцы — без родственников, без постоянного места жительства, без предрассудков, без собственности. Их невозможно вычислить. Их логику невозможно понять. Их поступки невозможно предугадать. В самый неожиданный момент они сваливаются на головы ничего не подозревающим взрослым и начинают поливать все, что движется, автоматными очередями. Время от времени они заключают союзы с себе подобными, чтобы объединенными усилиями уничтожать мир взрослых. И тогда надежды уже просто нет.

Параноидальное сознание обывателя после 11 сентября готово усмотреть опасность в самой невинной картине. Серебристый самолетик в небесной синеве, опасно покачиваясь, зависает над небоскребом. Улыбчивая девушка, увешанная под курткой взрывчаткой, заходит с тобой в супермаркет. И уж совсем непонятно, что там кроется в глубине доверчиво распахнутых детских глаз.

С этими фобиями остроумно играет Тарантино в “Убить Билла-1”. Самая забавная сцена его фильма — это классический поединок, протекающий по всем правилам боевых искусств, в банальнейшей гостиной банальнейшего дома в пригороде, где живет бывшая женщина-ниндзя. Интеллигентная негритянка, которая на светлой кухне готовит кукурузные хлопья для своей четырехлетней дочки, в прошлой жизни звалась, оказывается, Кобра и слыла непревзойденным мастером боя на ножах. Невеста не без затруднений отправляет ее на тот свет. А за убийством наблюдает дочка Кобры. И ничего не отражается в ее широко открытых глазах. Так растет смена киллеров. Цепь убийств и мести бесконечна. Нет никакого сомнения, что через десяток лет эта девочка схлестнется с дочерью героини, своей ровесницей.

Дети — наше будущее. Аниме реализует эту расхожую метафору и показывает нам наше будущее именно таким, каким мы страшимся его увидеть, — разнесенные взрывом дома, кровь на камнях, вездесущая смерть. В обществе, охваченном паранойей “пост-11 сентября”, любые сюжеты с участием ребенка-убийцы — или девушки-убийцы — становятся вариацией на тему апокалипсиса.

Наше будущее прекрасно. Наше будущее носит косички с бантами, мини-юбку и гольфы. В маленькой белой ручке оно крепко сжимает автомат Калашникова. Наше будущее ведет счет всему тому, что мы натворили в прошлом, и не преминет воздать нам за все грехи — аккуратно по списку. Именно наша зачарованность неотвратимым и страшным возмездием заставляет нас так пристально вглядываться в образы аниме.

Обобщая опыт, накопленный в кинотеатрах за последний год, можно набросать примерный портрет идеального киногероя.

Во-первых, герой должен принадлежать какому-нибудь меньшинству — быть женщиной, ребенком, негром — пускай даже светлокожим, как Энтони Хопкинс в “Запятнанной репутации”, — гомосексуалистом, гоблином, хоббитом, гаррипоттером. Приветствуются крылья, рога, уродства и прочие первичные признаки принадлежности к меньшинству.

Во-вторых, герой должен быть крепко обижен на все человечество. Есть у него в прошлом пара-другая эпизодов, за которые он не упустит разнести всю Вселенную. Пролил он однажды свою слезинку ребенка, и теперь она стучит в его сердце, спрятанное под бронежилетом, как пепел Клааса.

В-третьих, он испытывает глубокое отвращение к традиционному сексу. Гомосексуальная любовь еще куда ни шло. Но лучше всего вообще без этих глупостей. Светлое платоническое чувство — максимум что может скрасить трудную жизнь беззаветного киллера. В ближайшем будущем он начнет, наверное, размножаться почкованием.

Он, конечно, предельный солипсист, этот неуловимый мститель. “Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?” — спрашивает он себя. Потом устраивает конец света, и на руинах планеты усаживается пить чай, положив рядышком АК.

Он идеально встроен в глобальную цивилизацию — просыпается в Сиднее, обедает в Лос-Анджелесе, засыпает в Стамбуле. При этом он эту цивилизацию ненавидит всеми фибрами души и ждет только случая, чтобы ее уничтожить.

Это предельно инфантильное, глубоко травмированное существо, свободное от пут семьи, частной собственности и государства, готовое при случае — только дай в руки оружие — из-за пустяка устроить апокалипсис. Оно параноидально озабочено идеей восстановления справедливости и ради этой справедливости готово смести с лица земли все живое.

Иногда кажется, что это — слегка карикатурный, но в общем верный портрет среднего западного обывателя. Стоит же почитать “Американского психопата”, посмотреть новости из Ирака или познавательную программу о гомосексуалистах, борющихся за право усыновлять детей, как это подозрение усиливается.