Валерия Пустовая

Филипп Байон. Подслушка. Перевод с польского Ирины Адельгейм

Роман польского писателя Филипа Байона “Подслушка” — из тех книг, которые представляют скорее публицистическую, чем художественную ценность. Именно такие тексты создают шумовой фон литературного процесса, определяют его информационное поле, на котором когда-нибудь потом могут расцвести романы-откровения, по новизне и глубине интерпретации общей темы несравнимые с основным потоком современных им произведений. Нет сомнения, что такие книги не проходят в школе и не завещают внукам, но все-таки для специалистов, изучающих отражение той или иной эпохи в литературном процессе, роман “Подслушка” может стать дополнительным историко-литературным документом — или еще одним пунктом в диссертационной библиографии.

Эта книга имеет двойную историческую ценность — как одно из последних проявлений затянувшегося до наших дней литературного процесса 90-х годов (ныне уже, надеюсь, близкого к самоисчерпанию) и как еще один художественный документ против тоталитаризма.

Литературная традиция 90-х сказывается в выборе Байоном главного героя и в способе построения книги. Иво Буск — популярный сегодня внутрилитературный, почти автобиографический персонаж, переживающий кризис самоопределения и не видящий смысла в своем существовании. Это писатель, живущий в советской Польше 70-х годов. Ему уже за 50, но, несмотря на этот урожайно-зрелый возраст, он не может похвалиться никакими жизненными достижениями — у него нет семьи, нет любви, он давно забросил творчество и живет на гонорары от переизданий, пьет, завидует более успешным знакомым и мечтает о самоубийстве. Байон отмечает в своем герое “творческое бессилие, увядание таланта и приближение старости, постепенную утрату великолепного слога, который когда-то принес ему славу”, — и я не сомневаюсь, что этот типичный сегодня портрет списан автором если не с самого себя, то по крайней мере с ближайших собратьев по перу. Характерны для современного литературного процесса и темы незаконченных произведений Иво Буска: вот роман о поэте Адаме Мицкевиче, оборванный на сцене в парижском борделе, — очередная внутрилитературная байка, а вот воспоминание о своей детской поездке в гитлеровский Берлин — очередная эксплуатация автобиографии. Буск, как большинство современных литераторов, явно боится выходить на масштабные, больные и просто новые темы.

В устройстве книги есть налет остаточного постмодернизма. Байон играет с проблемой авторства, производя героев в демиурги и заставляя нас гадать, чей текст мы читаем сейчас. Можно даже нарисовать небольшую родословную писателей и их романов: писатель Филип Б(айон) родил роман “Подслушка” о писателе Иво Б(уске), который родил роман о писателе Ксаверии Поссере, который, как выяснится позже, родил роман “Математик” под псевдонимом писателя Авеля. Главная интрига романа — поиск этого самого Авеля, неизвестного польского писателя, чье произведение вышло на Западе и осмелилось даже получить там Гонкуровскую премию. “Авеля” ищет цензор Доминик и, думая, что это шалости Иво Буска, который прикрывает алкоголизмом и деградацией личности свою антисоветскую гениальность, велит установить в его квартире подслушку. Эта, как говорится, наглая травля со стороны тоталитарного режима неожиданно оказывается весьма благотворной для Иво Буска. Он бросает пить, заводит молодую любовницу и начинает писать роман о своем старшем коллеге и сопернике писателе Ксаверии Поссере по прозвищу Профессор. Иво Буск претендует на роль жертвы режима — Ксаверий Поссер выглядит его орудием. Он, как говорится, продался властям. Буска занимает вопрос: “Почему Профессор, писатель такого масштаба, прислуживает тоталитарной власти? Зачем согласился играть роль автора, которым коммунисты похваляются перед всем миром?”. Чтобы найти ответ, Буск начинает писать роман о Поссере, каковой и занимает около половины рецензируемой книги. Фрагменты романа Байона чередуются с выдержками из романа Буска — а вскоре к ним примешиваются и отрывки из “Математика” таинственного Авеля. Финал книги прост и невесел. Оказывается, лояльность Профессора предопределил банальный “крючок” — былая связь с немкой в покоренном Берлине. Авель — фамилия женщины, у которой жила эта любовница-немка: Поссер выбрал такой псевдоним в расчете на то, что Доминик, когда-то отправивший его под конвоем из Берлина в Польшу, вспомнит об этом. Буск в своих литературных расследованиях случайно узнает о фрау Авель — Доминик обо всем догадывается — подслушку убирают из квартиры Буска, который больше не интересен цензору, — Буск снова перестает писать и спивается. О чем же весь роман? Скорее всего, о самоощущении Филипа Байона в советскую и новую эпоху — но еще немного о творчестве и слегка о тоталитаризме. При том что ни одна из этих тем не раскрыта однозначно и до конца.

Несмотря на то что с тоталитарной властью сотрудничает Ксаверий Поссер, проблема взаимоотношений тоталитаризма и творческой личности решена в образе Иво Буска. Именно он, а не Ксаверий, оказывается по-настоящему зависимым от режима несвободы. Байон акцентирует наше внимание на парадоксе: вот, писателя травят, ему поставили подслушку — а он ликует, и благодарит, и не мыслит иной жизни, нежели под наблюдением. Байон как будто говорит о необходимости несвободы для творческой активизации личности. Вот как он описывает состояние героя, обнаружившего, что его дом прослушивают: “Назавтра Иво Буск проснулся удивительно бодрым. <...> Писатель испытывал невиданную легкость и давно позабытый душевный покой”; “стояла весна — и от этого ему вдруг стало очень радостно. Весна больше не оскорбляла писателя: Буск почувствовал, что в силах с ней соперничать”; “день начинался с радикальных решений, которым сопутствовало удивительное ощущение легкости и счастья”. С этими словами перекликаются мысли из вступительной части книги: “В чем заключается дилемма современного интеллигента? Быть может, в ее отсутствии”; “А откуда чувство безнаказанности? Откуда сознание безнравственности? Откуда это ощущение преходящести и безучастность?”. Байон предполагает, что человек бессилен перед независимостью: мол, для самореализации ему, как Иво Буску, необходимо ощущение того, что он непосредственно нужен кому-то, что им интересуются, его слушают, о нем беспокоятся. На самом деле это точка зрения человека толпы, чья самооценка зависит от одобрения социума. Это видно в конце книги, когда Буск сравнивает бессмысленный разгул и хаос 90-х с ситуацией, когда человеку внезапно сняли подслушку: “Без нее стадо запаниковало, отчаянно нуждаясь в каком-нибудь великом экспериментаторе и мечтая отдаться в его руки”. То, что такая логика поведения распространяется только на “стадо” и самых посредственных писателей, доказывает и образ Ксаверия Поссера.

В книге есть и “реальный” Ксаверий, и Ксаверий в изображении Буска. В конце, когда мы узнаем, что Поссер — автор “Математика”, два образа смыкаются в одну личность. Роман “Математик” — о гении, равнодушном ко всему, кроме своей науки, который волей судьбы начал сотрудничать с тоталитарным режимом, нисколько не жалея своих жертв, нимало не сочувствуя палачам. Ксаверий Поссер — тот же “математик”. Это гениальная личность, которая возвышается над эпохой настолько, что в конце концов оказывается совершенно неподсудной. Буск начинает с осуждения Профессора и иронизирования над его пафосным, избалованным властью обликом. Но вскоре проникается к своему сопернику и герою пониманием и симпатией. Профессор оказался великим писателем, рядом с которым Буск — писатель второго порядка. Фигура Профессора действительно претендует на гениальность. Он живет над общественной системой и творчество волнует его гораздо больше, чем любые моменты реальности (из “Математика”: “Я вообще никогда никого не жалел. Жизнь, ее радости и тревоги меня совершенно не занимали”). В отличие от Буска, Ксаверий ощущает, что давление государства не может стимулировать или парализовать его творческую волю. Только для среднего писателя такие взаимоотношения с системой могут быть актуальны.

Книга Филипа Байона выпущена в рамках проекта Института “Открытое общество” “Восточная Европа — опыт тоталитаризма. Зарубежная художественная литература ХХ века”. Однако роман не справляется с заданным антитоталитарным пафосом. Гений главного образа (Ксаверия) оказывается независимым от основной проблемы книги: давления тоталитаризма на творчество. Получается, что режим режимом, но если ты по-настоящему богатая и самостоятельная личность, он тебе не страшен. Тогда, значит, проблема не в системе, а в человеке? Заметил ли сам Байон это противоречие в своем романе?

Нельзя также сказать, что в книге есть подробное отражение советско-польской реальности. Байон ограничивается легким пересказом общих впечатлений, которые к нашему времени стали уже анекдотическими штампами: “Тем временем Леонид Ильич чрезвычайно сердечно приветствовал Поссера: крепко обнял и, по своей привычке, дважды поцеловал — о ужас! — почти в губы”. Стилистическое решение многоавторства нельзя назвать ярким. Язык произведений-вставок мало отличается от стиля основной части романа: в “воображаемом” тексте язык как будто плавнее, но нисколько не возвышеннее, слова длиннее — но не пронзительней. Много банальных образов, эротические сцены поданы с помощью обыденной натуралистичности.

Отсутствие идейной новизны, следование популярным теориям о психологии масс, внутрилитературные персонажи и стилистическая нейтральность — все это делает книгу очень характерным явлением современной литературы. Надеюсь, впрочем, что и польские, и российские писатели скоро поймут, что такие произведения, несмотря на свою историческую характерность, уже утратили настоящую актуальность.