Евгений Ермолин

Bilingua

Предположение, что взыскательный отечественный ценитель современной поэзии испытывает потребность не только в русском переводе иноязычных виршей, но и в параллельно представленном оригинале, легло в основание проекта ОГИ, выпустившего в течение двух лет несколько поэтических книг в рецензируемой серии, редактором которой стал поэт и переводчик Григорий Дашевский.

Серия наименована словом из мертвого языка. В этом есть отрыв от всякой почвы. Есть некая вневременность и вненациональность. Этакий (уже хочется зачем-то добавить — здоровый) космополитизм. Стихи. Современные поэты. Мне в руки попались четыре книжки. Три француза, один литовец. (А вообще-то сборников уже вышло больше, на последних страницах в книжках анонсированы, например, еще Тумас Транстремер, Доминик Фуркад, Юстинас Марцинкявичус.) Стандартный тираж — одна тысяча экземпляров. Строгий тон оформления. Академический стиль, живо напомнивший старинные выпуски Академии наук. Как будто и не стихи предположены, а научный трактат. Желтоватые бежевые выцветшие обложки. Шершавая чуть бумага. Сухость. Геометризм. Глазу не за что зацепиться, кроме букв. Вероятно, идея в том и состоит, что главное в книге — слова. Буквы. Зато на каждой странице есть имя автора, название сборника и серии.

С одной стороны, принцип сериальности смазывает индивидуальность художника. Поэта. И все-таки у меня есть долька несогласия с тем лаконично-щегольским стилем, который издавна принят в ОГИ для демонстрации поэтических достижений.

Но, с другой стороны, создатели серии сделали немало и для того, чтобы личность поэта зазвучала во всем своем регистре.

Обложка каждой книжки поделена пополам вертикальной линией. С одной стороны границы — черным шрифтом имя и название на языке оригинала. С другой, коричневым, — то же самое на русском языке. Внутри параллельно, на смежных страницах, тексты — русский и иноязычный. Возможно, время действительно пришло. И еще одно тому свидетельство — похожая по замыслу серия поэтических книг, которая выпускается с 2002 года в Нью-Йорке: “Ars-interpress”.

Там задача серии формулируется следующим образом: “…познакомить российского читателя с современной американской поэзией, представив каждого поэта отдельным сборником…” Как видим, просветительство во главе угла. Московская серия также не избегает постановки просветительской задачи. В конце концов имена поэтов, представленных нам, известны очень мало, а со стихами Окара или дю Буше и подавно знакомы немногие. Скажем, я нашел только две публикации переводов стихотворений литовца Айдаса Марченаса, обе в “Дружбе народов” (в восьмых номерах за 1999 и 2001 гг.). Разобраться в том, что за творческая личность нам представлена, помогают, по старой доброй, советских времен просветительской традиции, и вступительные статьи-“паровозы”, — как правило, большие, подробные, тщательные и полезные. С более или менее внятным разъяснением того, как понимать поэта. Это важно, если учесть, что французы в серии выглядят довольно непривычно, чуть ли не вызывающе.

Часто авторами вступительных статей являются переводчики. Кстати, в серии осуществлен, как я понял, принцип один поэт — один переводчик. Предъявлены своеобразные творческие тандемы и продемонстрирован опыт глубинного погружения переводчика в мир поэта. (В Нью-Йорке пошли другим, более традиционным путем, собрав стихи поэта, переведенные разными авторами.) Иногда, быть может, этот принцип вызван обстоятельствами. Но может оказаться, что он входит в концепт серии, в котором есть попытка уловить веяния момента, ожидания экспертов и аудитории.

…Наше время. Новое время. Простого просветительства теперь уже не всем хватает. Во-первых, заметим общеизвестное: поэзия у нас становится делом остро немассовым. Почти эзотерическим. А в эзотерике каждая буква, каждый знак дороги и святы.

А во-вторых, на наших глазах формируется искушенная и умудренная опытами, образованная (и худо-бедно владеющая иностранными языками) читательская среда, в которой есть понимание того, что каждый язык, от эстонского до суахили, есть нечто системно-самодостаточное. Это отдельный мир, своя вселенная, связанная с ментальными основаниями национальной культуры. А у поэта сюда прибавляется еще и личная аура, личностное видение, так что сегодня он создает в стихах и свой собственный мир, и свой собственный язык для выражения интимных смыслов, личного знания. Вот и получается, что публицистический, даже прозаический текст еще, предположим, доступны для перевода, а стихотворение в переводе — только намек на оригинал. Что-то другое, пусть иногда и не хуже оригинала (а чаще — только бледный отсвет).

Буква и дух народной жизни, буква и дух в жизни поэта — в сущности, непереводимы. Но парадокс в том, что они не могут и обойтись без перевода в нашей глобализирующейся ойкумене, в нашем вавилонском столпотворении беспрестанно коммуницирующейся цивилизации. Современный переводчик оказывается перед парадоксальной задачей: передать непередаваемое. В теории такой парадокс неразрешим. На практике — он таки решается: за счет индивидуальных усилий перелагателя, в сотворчестве, в конгениальном прорыве к сущностям. Однако проблематизм ситуации ощущается остро.

Кажется, все эти резоны и предположения учтены создателями серии. (Указан, кстати, автор ее идеи — Евгений Пермяков.) Перевод переводом, а у читателя теперь есть возможность погрузиться в ткань стиха, сравнить копию с оригиналом. И, сравнив, в чем-то убедиться, с чем-то согласиться, что-то отвергнуть. Постичь букву, проникнуть в суть.

Конечно, это филологическое пиршество особенно интенсивно может происходить у тех, кто знает языки. Автор рецензии на несколько книг серии (http://www.russ.ru/krug/20030321_ul.html) Александр Уланов, допустим, выявил неточности перевода, которые разрушают органический строй лирики Эмманюэля Окара (“…можно связать эвкалипт с малиновкой, хотя у Окара там серая цапля, цапля появляется и в следующем стихотворении, но развитие ассоциаций уже безнадежно испорчено”)... Я не могу пойти так далеко в толковании французского текста. Но, хочу заметить, даже беглые касания к иноязычной ткани стиха приводят к неожиданным выводам.

Вот я беру книжку Марченаса с отличными, гладкими и тонкими переводами Ефремова. Литовского я, конечно, не знаю. Но посредством простого сопоставления обнаруживаю, как фатально теряет даже самый великолепный переводчик некоторые непереводимые нюансы. Но зато я могу его поправить, хотя и не знаю, как это сделать по-русски. Просто для себя угадываю иную музыку, иные созвучия и рефрены. Есть тайна, и есть желание строить догадки. Чтение превращается в сотворчество… Что-то такое пишут и про эффект восприятия французов их переводчики. Я начинаю устранять, избывать, изживать в себе мнимое всепонимание. Я соскальзываю с гладких рельс. Перестаю двигаться по инерции и начинаю запинаться и постигать, что самое первое понимание — не всегда самое правильное, а неприятие стиля не всегда есть повод для неприятия творческой личности.

Еще одна мысль Уланова заслуживает цитации: “Может быть, все более соприкасаясь с переводами (чему способствует и начинающаяся серия, издаваемая “как положено” — на двух языках), русская литература наконец перестанет отгораживаться словами о своем особом пути — и включится в общий разговор?” Здесь раз на раз, по-моему, не приходится. Мне кажется, что пути русской и французской поэзии разошлись так сильно, что нужно покамест хотя бы просто начать соглашаться с тем, что выданное нам в книжках “biling’вы” за стихи — таковыми действительно и является. Эти слова, отторгаемые бумагой, как бы подвешенные в пустоте, гирлянды из полуслучайного мусора, где угадываешь сквозной смысл — наобум. Это путешествие, когда ты не идешь вдоль, а застреваешь в каждой точке того, что кажется смыслом, представляется чем-то, все-таки несущим некую содержательность... Это действительно предельная концентрация смысла и весомость слова — или только руины, развалины храмов, где уже нет богослужения? Учит нас этот опыт сосредоточенности — или дает только туристический опыт прогулки по Акрополю и Форуму, от которых осталось одно воспоминание?.. Оставлю эти вопросы без ответов. …Ну а поэзия Марченаса на самом деле, судя по всему, очень близка и к русской традиции, и к современным русскоязычным поэтическим опытам.

В “Книжном обозрении” я раскопал занятную заметку. В ней было обещано и такое вот: наша серия де скоро “пополнится новым изданием. Сборник называется “Песни южных славян” и представляет собой антологию болгарской поэзии, охватывающую период с начала XVIII века до наших дней. В качестве составителя этой книги выступил популярный певец Филипп Киркоров, он же написал предисловие, составил комментарии, а также сам перевел несколько стихотворений. В комментариях Филипп Бедросович рассказывает не только и не столько о самих стихах и поэтах, а о том, какие воспоминания с ними связаны у него лично. По мнению певца, такой подход к изданию классической литературы делает ее ближе к народу и способствует ее популяризации. Издатели рассчитывают, что новую книгу купят не только интеллектуалы, способные сравнить перевод с оригиналом и оценить его качество, но и далекие от поэзии поклонники творчества Филиппа Киркорова”. Пока про продолжение, имеет оно быть или нет, я что-то больше ничего не слышал — но мне и не так легко возразить, сказать “нет” такой вот попытке вовлечь новый контингент читателей в обживание поэзии.