Елена Сафронова

Проездом через Рязань

Об авторе

Сафронова Елена Валентиновна родилась в 1973 г. в Ростове-на-Дону. С детских лет живет в Рязани. Окончила Историко-архивный институт Российского государственного гуманитарного университета в Москве. Поэт, прозаик, критик, печаталась в региональных изданиях. Член СРП и Союза журналистов России.

Любовь к Родине, к матери, к женщине — чувство неспокойное, противоречивое, не поддающееся ни анализу, ни математической стройности. Говорить об этом, как и любить, трудно. Тем более о любви к Отчизне — безответной и поэтому — мучительной. Здесь исключается всякое соперничество, нет повода для ревности и дуэлей. Нет у Отчизны ни фаворитов, ни любимчиков. Все мы для нее дети, которых любят одинаково. А вот какие чувства испытываем мы к ней — вопрос не из легких…

…На одном из заседаний литературного объединения при Рязанском региональном отделении Союза писателей России присутствующих озадачили предложением охарактеризовать край Рязанский ярким и лаконичным девизом. Отражающим и возвеличивающим. Истасканные темы древнего Кремля, синеокой Оки, бескрайних просторов — не прошли. Кремлей, просторов и рек в государстве и без рязанских хватает с лихвой. Может быть, даже живописнее и, что касается рек, — чище. Потому как в “синеокой”, давно утратившей свою аквамариновую привлекательность, не только ловить рыбу, но и купаться (в черте города) строжайше запрещено — санитарная инспекция предупреждает!

Вдохновение опалило тогда другую тему, родную и беспроигрышную — Русь есенинская. Тут уж другие губернии отрицать эксклюзивное право Рязанщины на имя великого поэта постесняются. Что из того, что тем же Есениным в 1925 году было предостерегающе заявлено в “Моем пути”:

Что из того, что само возвращение в “отчий дом” ассоциировалось поэтом с самоубийством:

Что из того, что автором “Радуницы” было сказано: “Весь этот местный рязанский колорит я из второго издания своей “Радуницы” выбросил”. Что из того? Народ рязанский упрямый. Мало того — не выполнили просьбу покойного в отношении памятника, воздвигли все же “напротив тихости полей” (В. Корнилов), так еще и никак не могут отойти от штампованной и слащавой подражательности ранним стихам Сергея Александровича, которые зрелый поэт отказался вносить “хоть в какой из своих сборников”. “…За четыре года, которые мы прожили вместе, всего один раз он выбрался в свое Константиново. Собирался прожить там недельки полторы, а прискакал через три дня обратно, отплевываясь, отбрыкиваясь и рассказывая, смеясь, как на другой же день поутру не знал, куда там себя девать от зеленой тоски”. (А. Мариенгоф).

Однако по территориальной причастности к поэту многие из пишущих зачислили себя в штат его учеников. Каждый своим первостепенным долгом считал и считает до сих пор одарить “учителя” теплым к нему посвящением, общаться с ним по-простецки, советоваться по душам. Ведь —

“…Если ты пришел в Рязань поэтом, помолчи пред именем Есенин”, — заклинал большой мастер стихосложения рязанец А. Сенин. Не молчат! Я не за келейное почитание поэта, когда всуе нельзя произносить ни имени, ни озвучивать цветопись его стихотворений. Но я и против пошлого запанибратства, горделивого выглядывания из-за его спины. Можно ли вот так? —

Или же, не веря очевидности, из-за назойливого желания быть с ним рядом, заряжаться энергией его поэзии, отдавая при этом взамен обескровленное, пустое:

Что из того, что, устав “душой и зреньем”, поэт с грустью восклицает:

“Оздоровленные телом” не хотят принимать иной жизни, не желают других напевов. В их стихах современная деревня — все та же, клюевско-чапыгинская, с лучинами, хороводами, с гармошкой на сеновале. Они по-прежнему босоного шагают деревенской околицей, не замечая, что околица давно уже “заоколена” теремами и коттеджами новых хозяев, с охранниками да волкодавами. Что даже, если огородами, ползком, все же добраться до исконной, глубинной деревни, ими восславляемой, то ничего от прошлого, кроме разора и нищеты, в ней не сыщешь. Разве попросят дорогой на самогон — единственный неизменный атрибут деревенской действительности. Не дашь — так морду набьют. Не та уж деревня. Не вынесут к порогу кружку парного молока, не справятся о здоровье, дорогу, если и укажут, то в другую сторону. Городских нынче не любят и не жалуют.

Беспринципное многоголовое равнение на поэта позволяет, без лишней скромности, многим приокским сочинителям считать себя чуть ли не соавторами многих стихотворений и поэм Есенина. Как, мол, должно мыслиться и твориться иначе на земле этой богоданной, где каждая гроздь рябиновая, “головой размозжась о плетень”, взывает к рифме? Однако почему же в Великом Новгороде начинающие литераторы не пишут поголовно исторические романы вслед за Д.Балашовым, почему не “зациклились” молодые авторы в предгорьях Алтая на коротких жанровых бытописаниях “под Шукшина”? Может, догадались, что не тягаться им с великими?

Можно ли себя считать верующим, исступленно колотясь лбом перед домашним иконостасом и ни разу не побывав в храме православном? Радостно ли быть куликом, славящим только свое болото? Осязание Родины — не есть жадные глотки сиреневого духа у крыльца, не есть — виды с косогора на речку детства с неизменным журавлиным клином над ней. Река не закольцована вкруг угодий родимых, где-то за границами их, за областными пределами, она течет с той же величавостью и щедростью. Недостойно обзывать патриотизмом панораму, ограниченную видом из своего окошка. Может, отсюда — и литературные междоусобицы, отсутствие художественной сплоченности в выражении главной, несомненно, единой Отчизны, разброд в умах и пространствах? Где-то под корень вырубаются лесные массивы, загаживаются водоемы, открываются все новые кладовые для хранения радиоактивных отходов, а лжепатриотам — до коромысла, лишь бы скотина мычала во здравие да огурцы не желтели. Кем-то хорошо сказано: “Моя родина всюду, откуда видно звездное небо”. К сожалению, многие из рязанских поэтов из-за деревьев не видят леса.

Разрешите не поверить маститому по рязанским меркам автору, секретарю регионального отделения СПР, намертво втиснувшему в “красный” угол России Рязань. Но коль позволено старейшинам, что говорить о простых членах Союза писателей России и кандидатах в члены, в понимании которых Русь начиналась именно отсюда, с местностей рязанских. Как будто не было Киевской Руси, Господина Великого Новгорода, Пскова, Ярославля и прочих древнейших городов Золотого кольца! Однако в этом случае Бог предполагает, а местные творцы — располагают. Располагают неуемной фантазией, доводящей порой до абсурда:

Краткая историческая справка: нынешняя Рязань, судя по летописям, основана в 1095 году под именем Переяславля Рязанского. Согласно тем же летописям, город Ярославль стоит на земле русской с 1010 года, Суздаль — с 1024 года. А Псков и Новгород зародились вообще в седую древность — в 803 и 859 годах соответственно. Это известно мало-мальски образованным гражданам со школьной скамьи. Может быть, рязанские поэты учатся по другим учебникам, в коих Рязань числится ровесницей пирамиды Хеопса?

Интересно, что тема родного подворья так тесно и настойчиво не приживается в произведениях действительно ведущих писателей и поэтов. Если она и развивается, то как-то осторожно, трепетно. Так купают грудного ребенка. Размышления их о “малой родине” неразрывно связаны с Родиной единой. “…Что значит деревня? Что значит — деревней я переполнен? Я переполнен Россией, материковой Россией!” (Ф. Абрамов). Понятие Родины — понятие тайное и святое, что чаще хранится в закромах душевных, чем на языке. Русский народ суеверный, как бы не сглазить, не проговориться. Недостойно горланить в подпитии на весь город ночной “С чего начинается Родина?”. Да и на весь дом тоже. Родина прежде всего начинается с понимания ее, с любви к ней, опять же, не показной, а тихой, без истерии, без порчи на себе последней рубахи. Огромные плакаты над головой — “Я люблю тебя, Рязань!”, где “люблю” заменено сердечком — явно проигрывают в выражении огромности чувства. Как имя любимой женщины на стене подъезда. Как процитированные фрагменты стихотворений рязанских поэтов. Перед некоторыми из них, ушедшими навсегда, хотелось бы извиниться. О мертвых — нельзя плохо. Но слова произнесены — людьми живыми, нам выбирать — верить им или нет…

В жесткие рамки рязанская литература сама себя загоняет, искореняя из своего организма инородные школы и диалекты, чужеземные рифмы и размеры, “ужимки и прыжки” нездешние. Впрочем, пробовали и здесь струю новаторства внести в вялотекущий поток словотворчества. И знаете — получилось. В 2001 году в Москве вышла книга “Нестоличная литература”, признанная одной из трех лучших, выпущенных в России за этот год. К пяти ее авторам — рязанцам, “нестоличникам”, в творческих кругах малой родины отнеслись пренебрежительно: что с них взять — молодые, да к тому же — постмодернисты! Не нашего поля, одним словом. Посмеялись, “сидя на своих сундуках”, и забыли. Думается, однако, что знатоки-читатели запомнят Евгения Калакина, Игоря Ситникова, Светлану Нечай, Сергея Свиридова и Алексея Колчева. Спасибо Белокаменной!

К слову, на 2-м и 3-м форумах молодых писателей России, организованных Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ в 2002 и 2003 годах, рязанская юность себя никак не проявила — в них участвовали, по странному совпадению, люди “за …дцать”, имеющие “солидную” тяжесть публикаций и сборников. Участники 2-го форума Владимир Воронов и Константин Паскаль закончили: один — Литературный институт им. Горького, другой — ВЛК при нем. И пишущая эти строки участница 3-го форума хоть и не перевалила еще установленный организаторами 35-летний рубеж, но молоденьким и неискушенным мотыльком, только подлетевшим к огню поэзии, себя именовать уже не имеет права. А вот другие регионы делегировали совсем “племя младое”, бойкое и раскованное, с жадными взорами и смелыми литературными экспериментами. Для них Форум молодых писателей — испытание, демонстрация навыков своих, дерзость словоборства. Неужто нет в Рязани талантливых двадцатилетних? Есть, только молодым не всегда у нас дорога, все больше тропы буреломные, запретные.

Давайте отвлечемся несколько, разберем литературоведческий аспект почти поголовной приверженности к малой родине, точнее, к сусальному, нежизнеспособному образу ее. В поэзии по-рязански складывается крепкая с виду платформа, на которой считается хорошим тоном возводить свой собственный писательский мир. Невольно вспоминается “руководство” по написанию стихов, подготовленное к массовому пользованию О. Бендером. Помимо штампованных образов, принимаемых с восторгом деревенским мечтателем (журавлиный клин, рябина у плетня, родное крыльцо, на котором неизменно, презрев все домашние дела, стоит мать, вглядывается в даль из-под руки, сына ожидаючи, сад осенний, огород весенний, петух на навозной куче и скудный набор высохших красок пейзажа), из поколения в поколение свято одно и то же. Скажем, рвение к частушечно-тальяночным стихотворным ритмам и наиболее банальным, “академическим” размерам: ямбу и хорею. Ленятся и в работе со словом — ни тебе аллитераций, ни каламбурного обыгрывания, ни — тем паче — палиндромов. Прорыв в сложные стихотворные жанры? Едва ли не единственно достойный Венок сонетов “Заповедник любви” принадлежит перу В. Белова, так как близок классическому исполнению сонета. Более никто в Рязани в этом средневековом жанре не преуспел.

В рязанской литературной традиции манера письма “от сохи” (в буквальном смысле) называется “самобытной”. Подразумевается, что каждый, владеющий ею, бесспорно “из ряда вон”. А в чем она, “изрядность” — в кровном родстве с Есениным, что ли? Или в очередном перепеве опостылевших куплетов сокрыта рязанская самобытность? — не объясняется. “Одним из наиболее самобытных” именуют недавно ушедшего из жизни члена Союза писателей России Александра Архипова, уроженца Рязанской области, беззаветно преданного своей земле. Им оставлено много оригинальных, щедро красочных стихотворений, каковыми и заслужено звание поэта неординарного. Но ведь не всякий, воспевающий в компьютерный век березку и гармошку, нов и свеж. А может, он незряч или кое-что недопонимает?

Кстати, богатое наследие А. Архипова против воли автора может сослужить дурную службу молодым авторам. Традиция мерить новое старыми мерками везде актуальна, но в Рязани гипертрофирована, о чем уже говорилось. Значит, сначала, применив к робкому творчеству молодого поэта есенинский эталон письма, его впоследствии смело можно сравнивать с покойными классиками местного масштаба А. Архиповым, А. Сениным, В. Авдеевым, предложив окунать перья в их чернильницы... И бесконечная спираль завьется новым витком.

Не хочу умалять достоинства этих людей. В соты российской литературы они честно вложили свою лепту. “Старая гвардия” заслуживает уважения — например, недавно увидевшее свет произведение члена Союза писателей России А. Солянкина “Астроном” насыщено особым светом, и хотя тот “несказанный свет” струится все из того же из есенинского окошка, поэма интересна и содержательна. А все-таки жаль, что на этой земле не прививается иное, к примеру, сосноровское, пелевинское, битовское…

Чтобы не быть голословными, приведем примеры из новых книг, вышедших в рязанских издательствах “Пресса” и “Поверенный” — “Вся королевская рать”, “Край рязанский”, “Книга любви”. Все это альманахи, составленные из наиболее достойных произведений наиболее достойных деятелей и дарований. “Край Рязанский” — по принципу как раз таки звучания “малой родины”; книгу открывает… как бы вы думали, кто? Разумеется, “поводырь” Сергей Александрович. “Край родимый, сердцу снятся скирды солнца в водах лонных...” Далее “по старшинству” собраны стихи и рассказы наиболее выдающихся рязанских авторов, объединенных темой любви к священным местам над Окой. “Книга любви”, как видно из названия, посвящена чувствам иным, и ее, пожалуй, можно вывести за орбиту обсуждения.

А вот сборник “Вся королевская рать” любопытен уже тем, что являет собой не только удачно завершенный коммерческий проект (за символическую сумму в нем могли опубликоваться все желающие), но и мирное соседство начинающих авторов с мастерами, умудренными знанием стихосложения. Еще в задумке явления народу “Королевской рати” присутствовала идея фикс — выявить в ней неоспоримых (по мнению читателей) лидеров (они же — и короли поэзии и прозы). Несмотря на румянец юных лиц, впечатление после знакомства с прочитанным не опалено жарким дыханием молодости. Поэты разных поколений говорят на рязанском эсперанто:

Вера в светлое будущее равно владеет и старым, и малым. Простите великодушно, авторы, но трудно понять, кто из вас дает прогноз погоды — “синь-дожди прольются над страной, чахлою, страдающей, больной, с именем серебряным — Россия”, а кто обещает поспособствовать становлению нового государства. Ведь высказано кем-то обнадеживающе-кровожадно: “Всех подряд буду бить за Родину огрубевшим своим кулаком”. Не знаю, много ли пользы будет от этого родине.

На голубом и оранжевом фоне дивной рязанской природы закономерно выделяются те авторы, кому она не то что безразлична, а как-то умышленно вне зрения. Поэтому невеселые стихи юной Ольги Мельник диковинны и — вот уже несомненно! — самобытны:

Даже в этом сборнике доля “испытанной” традиционной поэзии и прозы зашкаливает, превалируя над оригинальной, которая удачно была представлена многообещающими дарованиями Н. Ведюшенко, Е. Гребенской, К. Пшенниковым, О. Масловой.

И рождает вся эта картина одно серьезное опасение: кто будет учить будущих авторов Рязанщины и, главное, как? Стоит ли игра свеч — в начале XXI века вступать в литературу обутыми в дедовские лапти, с котомкой за плечами, в коей краюшка да четверть самогона? Можно ли всерьез считаться литератором с эдакой ношей? Автору этой статьи по наивности своей кажется, что поэт должен прочитать тысячи книг разных авторов, российских и зарубежных, и, опираясь на эти знания, искать свою дорожку, шагать по ней, бурчать что-то под нос, спотыкаться, оглядываться и возвращаться назад, храня по-кащеевски при этом клад собственного голоса и взгляда. После таких “университетов”, по’том и кровью законченных, можно и не сделаться поэтом, осознав свою слабость против Гумилева, Пастернака, Брюсова, Уитмена или Поля Элюара. Вероятно, этого подсознательно боятся те, кто чурается оригинальности. Дешево и сердито — трижды переписать раннего Есенина, добавив пару автобиографических штрихов, выпустить за свой счет книжечку стихов и с полным правом назваться поэтом. Кстати, и возражение скептикам наготове: я, мол, пишу о святом, о родине, о своей любимой деревеньке, где каждый воробей в придорожной пыли помнит мои босые первые шаги!.. Пусть несовершенно, но искренне!.. Вам не по вкусу? А вы, простите, сами откель? Вы по крови кто, человек странных взглядов, брезгующий российской глубинкой? Не из тех ли, что без родины, кому родина — там, где хорошо?..

Подлинный талант обязан выделяться из окружающего пространства. Для этого нужна малость — наличие альтернативности в творческой среде. Это странное, крайне редкое для рязанских мест слово означает наличие выбора. Альтернативность не подразумевает, что одно другого лучше, не дает оценок — она просто констатирует наличие разности взглядов на мир, творческие вариации, звонкую сольную партию в многоголосии поэтического хора. Это необходимо прогрессу. Но вот пока с альтернативой в Рязани бедно. Стало быть — регрессируем? Хоть порой правда о провинции горько-справедлива:

Так что член СП России, лауреат литературных премий им. Платонова и им. Полонского В. Хомяков напрасно задает риторический вопрос: “Где наши отчие слова?” Да только они одни и звучат в Рязани, только отчие! И словам сыновним да задорным каторжно трудно пробиться в их ряд. И радостно на душе, коль — пробиваются!

Мрачно думается порой: если так будет продолжаться в Рязани и дальше, то через некоторое время в области совсем не останется ни словес, ни слоев поэтических — зачем они, когда был и есть С.А. Есенин? А пока, строчками члена Союза писателей России Е. Некрасовой:

и закончу сие грустное повествование…