Александр Уланов

Фридрих Август фон Хайек. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом.

Сейчас, после краха экономик, основанных на жестком централизованном планировании, идеи, высказанные более 60 лет назад австрийским экономистом Фридрихом Августом фон Хайеком, стали общим местом. Да, люди — не боги, они не могут предусмотреть всего, и попытки директивно назначить то, что является результатом взаимодействия огромного множества факторов (например, цену товара), обречены на провал, вопрос лишь в том, насколько быстро это проявится. Тем более что многое для человека является в принципе неизмеримым: кто может сказать, что товар А полезнее товара Б в семнадцать с половиной раз, а Петр счастливее Ивана ровно всемеро?

Но потому и полезно перечитывать классику, что при этом могут появиться новые идеи, возможно, даже относящиеся не к той области, к которой произведение изначально относилось. Видно, например, что Хайек — один из основателей того, что потом назовут постмодернизмом. “Мы, как правило, стараемся объяснить с помощью нового принципа слишком многое... Закон всемирного тяготения и эволюция, принцип относительности и психоанализ — все эти открытия переживали периоды явного злоупотребления, распространяясь на те области, к которым не имели отношения”. Ни один язык не может описать мир полностью. Сейчас, когда постмодернизм стал для кого-то ругательством, для кого-то — износившейся коммерческой меткой, часто забывают о его достижениях: терпимости, диалогичности.

Хайек прослеживает неожиданные сходства, казалось бы, противоположных мыслителей XIX века — позитивиста Огюста Конта, опиравшегося скорее даже не на точные науки, а на инженерное дело, и философа-идеалиста Гегеля. От понимания истории как пути к предопределенной цели, от стремления подвергнуть все рациональной регламентации — и до общей неприязни к Греции времен Перикла и к Ренессансу и общего восхищения прусским королем Фридрихом Великим. Конт писал, что в новом организованном обществе понятие о правах личности исчезнет и останутся только обязанности, что не будет частных лиц, а только государственные функционеры различных уровней. И еще предшественник Конта — и Маркса — Сен-Симон утверждал, что идея свободы не дает массе влиять на индивидуума и мешает создать хорошо упорядоченную систему общества.

Так что тоталитаризм ХХ века был подготовлен общим стилем мышления предыдущего века, стремлением к организации, рациональности, прозрачности, управляемости. Хайек отмечает любопытный парадокс: приверженцы рационализма обычно требуют подчинения коллектива единой воле руководителя и в конечном счете превозносят его произвол, а “индивидуалисты, признавая, что возможности индивидуального разума ограничены, отстаивают свободу как условие для наиболее полного раскрытия возможностей, заложенных в процессе межличностного взаимодействия”. Кстати, для ХХ века общим местом были относительность и индивидуальность — от релятивистской физики до литературы. Это настраивает на некоторый оптимизм относительно следующего века — разумеется, если мы сможем хорошо распорядиться тем, что нам досталось.

Важно, что Хайек видит у сен-симонистов не только тоталитарные утопии, но и реальные успехи в организации производства: строительство железных дорог, начало работ по Суэцкому каналу. Он предлагает исходить из того, что потом назовут “психологической реальностью”, “считать данностью представления о человеке и о физическом мире тех людей, чьи действия мы пытаемся объяснить”. Но он вовсе не отказывается от рациональности. “Если некое общество убеждено, что его институты обязаны своим возникновением божественному промыслу, мы, объясняя политику такого общества, должны будем рассматривать это как факт; но это не вынуждает нас воздерживаться от попыток доказать, что подобное представление, по всей видимости, ошибочно”. Он ищет границы, указывает на издержки при некритическом расширении области применения тех или иных теорий. А порой критикует именно за недостаток рациональности. Например, антропоморфные представления о том, что общество — это единый организм с неким сверхразумом. Первой заповедью для исследователя общественных явлений должно быть: “Никогда не говори, что “общество” или “страна” действует или ведет себя так-то и так-то, но всегда имей в виду, что действуют индивидуумы, и только они”. Наверное, об этом правиле хорошо было бы помнить также политикам и публицистам — если только они не заняты таким антирациональным делом, как пропаганда.

Хайек “просто” предостерегает против пути наименьшего сопротивления, слишком простых ответов. “Вместо того чтобы терпеливо трудиться над скромной задачей воссоздания — из непосредственно известных элементов — сложных и уникальных структур, встречающихся нам в жизни, вместо того, чтобы изучать, как изменения в отношениях между элементами приводят к изменениям целого, авторы этих псевдотеорий претендуют на то, что они нашли некий кратчайший путь, обеспечивающий разуму прямое проникновение в законы исторической смены непосредственно постигаемых нами ценностей”. И в науке, и в жизни часто возникает соблазн объяснить все раз и навсегда из каких-то общих соображений. А необходимо совсем другое — понимание конкретной ситуации, находимое каждый раз заново сочетание критики и уверенного планирования, понимание границ своих возможностей.

И Хайек, безусловно, близок к австрийской литературе своего времени — да хотя бы к Роберту Музилю. То же стремление к точности, сочетающееся с умением не делать из этой точности культа. Ирония, не лишенная человечности.

А то, что для общества в целом жесткое планирование не привело ни к чему хорошему, наводит на мысль, что и для отдельного человека это так. Стоит ли завидовать надрывно стремящимся к какой-то цели, вечно к чему-то готовящимся и никогда не живущим, а тем более — делающим жизнь с кого-то? Наверное, доля нерасчетливости, непредсказуемости, неожиданности должна быть в каждой жизни. Но насколько большая — пусть каждый решает сам.

Александр Уланов