Татьяна Бек

Сергей Арутюнов. Апдейт

Сергей Арутюнов. Апдейт. Стихи. — М.: Русский Двор, 2003. — 112 с.

Сразу признаюсь прямодушно: Сергей Арутюнов (так сложилось) — один из самых интересных и небезразличных для меня современных молодых поэтов. Всеотзывчивый и отдельный, откровенный и самошифрующийся, беззащитный и упрямый, агрессивный и добрый, он — воплощенный вопрос и парадокс. А кто, по Пушкину, пародоксов друг? Вот именно… Дар налицо. Но и спрос будет соответствующий — максимальный. Тем более что сам Арутюнов являет собою тот тип максималиста, который зачастую не выдерживает изначально заданной нравственной и музыкальной высоты, рушась оттуда с грохотом и треском, входящими, впрочем, важнейшей частью в его просодию.

Первая книга называлась хорошим немодным словом “Окалина” (М., “Русский Двор”, 2002) — вторая (там же, 2003) поименована иностранно-компьютерным термином “Апдейт”, означающим “обновление базы данных”. Дистанция — всего год, а база данных и впрямь обновилась. На мое недоуменье, откуда возникла потребность в “Update”, Сергей по телефону ответил: “Злобный тычок в старый русский язык! — И пояснил: — Я пять лет не вылезаю из компьютерной работы. Я сам как живой инструмент для обновления базы данных, я — живые глаза, которые потом можно будет заменить электронными. Язык уходит из моих рук, обедненный и потерявший часть силы, и я даю сигнал языку, который перестает думать о духе…”.

Анастасия Ермакова в рецензии на арутюновскую “Окалину” (“Знамя”, 2002, № 11) пишет, что перед нами “книга холодная и суровая. Неспроста для названия выбран технический термин — это вполне соответствует жесткому и суровому, без сантиментов, миропониманию автора. Окалина символизирует здесь, на мой взгляд, некий налет на душе человека, защищающий его от мучительного соприкосновения с миром. Неуютно в нем лирическому герою, неуютно читателю. Эмоциональный фон темный и напряженный, ткань стихов тяжелая и непрозрачная”. Поглядите, сколько на краткий абзац неудовлетворенных поэтом эпитетов: холодный, суровый, без сантиментов, мучительный, неуютный, темный, напряженный, тяжелый, непрозрачный…

На самом деле, все и так, да не так. Окалина — это не превентивная защитная реакция, а вынужденная: раскаленный металл выдает на поверхности своей некий окисел в ответ на властную обработку. Реакция не заранее берегущего себя и самопекущегося человека, а, напротив, растерянного, оскорбленного, подвергшегося насилию.

Лирический герой Сергея Арутюнова очень молод и переживает (знаю, что переживет и перерастет) ту веху бытия, когда ненависть генетически ожесточенной жертвы к извечной тирании сжимает добрую и нежную душу до точки, до полного неверия в любой креативный союз, до гордынного по-детски эскапизма:

Как и в любом инфантильно отчаянном постулате, здесь недостает логики (признак авангардной элегии): отказываться быть птицеловом любой птицы — это одно, зарекаться быть грибником по отношению к бледной погани — совсем иное. А ежели боровики, сыроежки, лисички?

Мне это стихотворение из “Окалины” напомнило тургеневского Базарова, дразнившего оппонентов категоричными заявками, вроде: “Люди, что деревья в лесу, ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой”, — а потом так влюбившегося в отдельную Одинцову, как ни одному романтику не снилось. Не я первая сравниваю Базарова с молодым Маяковским — им обоим и психологически, и стилистически наследует Сергей Арутюнов.

Сквозь всю эту окалину нигилизма проницательный и настроенный на родственную волну читатель услышит призывный стон раненого сиротства.

Лирический герой Сергея Арутюнова ни в коем случае не должен быть отождествлен с автором, не случайно видящим себя то в персонаже, “гиблом, постсоветском, прямо от сохи”, то в солдате, то в “обычном парне с рудника” (малоизвестные поэту на практике соха и рудник для него — всего лишь символы-синонимы инакости по отношению к обобщенному нуворишу-снобу). Перед нами нигилист, жаждущий позитива.

А мир, он никакого позитива нам не предложит никогда. Он несовершенен, асимметричен, противоречив и обиден до слез. Его нужно полюбить таким как есть и взять на свои великодушные поруки. На уровне языка поэт Сергей Арутюнов это уже признал — в “Апдейте” есть мудрые стихи о речевой нерасчленимости высокого и низкого, абсолютного и приблизительного, сильного и слабого:

Однако ведь язык — это прамодель мира (“в начале было слово”) — и, стало быть, мир тоже имеет право и на муть, и на фальшь, и на экзистенциальные помарки.

Зарекшись быть и охотником, и рубакой, позиционируя себя как этакий высокомерный пацифист, наш поэт противоречит сам себе на уровне того, что Ин. Анненский называл “образы-тики”. Арутюновский нервный тик — это многочисленные метафоры, связанные с театрализованным оружием: “и смутно потекли ручьи / при наведенном пистолете”, “и в золе, с картошкой испечен, / мой патрон вздыхает красным боком”, “курки колоколов”, “погремушку брал как динамит”, “так свой кистень поглаживает люмпен”, “кремнистость портупей” и т.д. и т.п. Не душа — игрушечный оружейный склад!

Поэт внимательно присматривается к “тем, кто в себе убили зверя, / и тем, кого он одолел”. Книга “Апдейт” — откровеннейший и круто заквашенный дневник борьбы человека со зверем внутри и вне себя на фоне современности. И, как следствие, на экране компьютера.

Странно: книга, не приемлющая предложенные обстоятельства и на уровне слоганов почти апокалиптичная, самою своей звукописью (гармония), рифмовкой (свежесть), ритмом (пластика) объясняется миру в любви. Так подснежник — образ-знак Арутюнова — пробивает собою ледяной наст. И тогда рождаются такие старомодные, такие достоверные, такие не компьютерные и не ружейные строки: “Все, что не любовь, / порастет быльем…”.

А вы говорите: суровый. А вы говорите: угрюмый. А вы говорите: холодный.

Он просто очень живой и неудобно честный.