Анна Кузнецова

From the Other Shore: Russian Writers Abroad. Past and Present (С другого берега: Прошлое и настоящее русских писателей за рубежом); Canadian American Slavic Studies: Russian Cultural Life in Exile. (Североамериканские славистские исследования: Культурная жизнь русской эмиграции.) Торонто, Канада

В ХХ веке эмиграция обрела свою историю и культуру, поскольку достигла надлежащего для обобщения и осмысления масштаба, коснувшись всех европейских стран и Америки, страны эмигрантов, ставшей окончательным прибежищем многих из них.

Если акцентировать не политический, а социологический, профессиональный аспект проблемы и говорить о писательской эмиграции, историю которой можно вести от Овидия, — новшеством, которое привнес в это явление ХХ век, стала массовость, явившаяся основой создания эмигрантской культуры и литературы за пределами национальной, но на ее языковой основе. По замечанию Ольги Матич, “Для Овидия, Данте или Гейне экспатриация была личным событием”* . Как удалось сохраниться и выжить части русской литературы, уже признанной явлением значительным, сохранявшей и продолжавшей традиции серебряного века в отрыве от почвы в условиях трагической действительности ХХ века, мы и узнаем из документов, комментариев к ним и больших обобщающих статей, публикуемых учеными, занимающимися эмигрантикой.

Альманах, издаваемый ежегодно с 2001 года в Университете Торонто Леонидом Ливаком, чрезвычайно полезен как публикаторское издание, посвященное зарубежной русской литературе ХХ века. С этого же года издается фундаментальный альманах “Диаспора”, основанный в Париже Владимиром Аллоем, продолжающие это дело Олег Коростелев и Татьяна Притыкина выпустили уже пятый номер (СПб.: Феникс, 2003). Появление этих двух альманахов в первый же год ХХI века представляется необходимым и закономерным, поскольку насущнейшей задачей литературоведов нового века становится сведение двух русел русской литературы ХХ века в одно явление, описанное и осознанное с общих позиций.

Русскоязычная писательская эмиграция преодолела временнyю протяженность ХХ века со всеми его перипетиями, претерпев массу собственных проблем: взаимоотношения с метрополией, трудности повседневного бытия в условиях признавшей в 1924 году советское государство, а затем просоветски настроенной Франции (Париж считался столицей русской эмиграции), а также взаимоотношения поколений литераторов-эмигрантов, проблема “отцов и детей” — стали основными из них.

События европейской истории ХХ века породили у поколения эмигрантских “детей”, как называли представителей молодого поколения первой волны русской литературной эмиграции, не укоренившихся в родной культуре и не ассимилировавшихся в культуре стран проживания (исключением стал В. Набоков), трагическое мировосприятие людей, оторванных от всякой почвы, с осознанием самого феномена эмиграции как самодостаточного, наднационального, имеющего собственную историю и философию. Литература в этом космополитическом аспекте оценивалась как самосознание культурной эмиграции.

С другой стороны, под влиянием набиравшей вес в Европе 20—30-х годов философии экзистенциализма молодые русские писатели-эмигранты осознали проблематичность существования одинокого человека-творца в абсурдном мире. В споре о возможности творчества и преемственности в эмиграции, разошедшемся по двум основным направлениям мысли (первое — литература возможна только в родной языковой среде, второе — литература возможна только в условиях творческой свободы), особой позиции придерживался представитель “поколения детей”, или “незамеченного поколения”, как окрестил Владимир Варшавский**  эмигрантских писателей, начавших литераторствовать уже за рубежом, — Гайто Газданов. Говоря от имени своего поколения, он утверждал, что спор основан на представлениях, не соответствующих содержанию современной спорящим реальности, восходящих к устаревшей традиции, и отрицал возможность существования молодой эмигрантской литературы в новоевропейских исторических условиях не потому, что писатели в эмиграции, пользуясь безграничной творческой свободой, лишены своей языковой среды, а потому, что творчество есть утверждение, а человеку без родины и без будущего утверждать нечего*** .

Действительно, молодое поколение первой волны русской эмиграции, которому по преимуществу посвящен альманах Л. Ливака, принесло русской литературе немногих оригинальных творцов. За последнее время сложилась традиция считать самыми полномочными представителями этого поколения, кроме безусловно признанного В. Набокова, только Г. Газданова среди прозаиков и Б. Поплавского среди поэтов, а также Н. Берберову, И. Одоевцеву и В. Яновского среди представителей мемуарного жанра, с подачи писателей-эмигрантов завоевывающего первые позиции в сегодняшней литературе, о чем говорит, например, награждение премией журнала “Новый мир” за 2003 год автобиографической прозы Валерия Попова “Третье дыхание”, опубликованной там с жанровым подзаголовком “роман”, или присуждение последнего Букера мемуарной книге Рубена Давида Гонсалеса Гальего “Белое на черном”, поставленной в один ряд с несколькими романами и победившей их.

Для построения правомочных иерархий, однако, предстоит еще издать множество документов, освещающих эмигрантский литературный быт, и произведений, написанных русскими писателями в эмиграции, — рецензируемый альманах посвящен как раз наименее изученным поколениям русской литературной эмиграции, начиная с “незамеченного”.

Л. Ливак публикует в рубрике “Archives/Архивы” первого номера альманаха материалы к биографии прозаика Юрия Фельзена (Н. Фрейденштейна), а материалы к его библиографии — в рубрике “Bibliography/Библиография” второго номера. Кроме этих постоянных рубрик, авторами которых выступают также Андрей Устинов, Константин Поливанов, Рашит Янгиров и другие исследователи, есть еще рубрика “Articles/Статьи”, открывающая каждый номер, во втором номере — большая интересная статья Владимира Хазана “Моя Атлантида — Россия (К некоторым чертам “морского” мифа в поэзии русской эмиграции)”, считающего, что, поскольку “значительная часть русских беженцев, спасаясь от революции и гражданской войны, уходила в эмиграцию водным путем — из Крыма, Одессы, Новороссийска, нет ничего удивительного в том, что образы прощания и отплытия от родных берегов стали в эмигрантской литературе между двумя мировыми войнами органическим элементом “морского” мифа”, и ““навигационный” ореол” многих стихов, написанных в эмиграции, в том числе и набоковских, это не просто “лирическая прихоть”, но “одна из существенных черт эмигрантской поэтики, имеющей глубокие социально-психологические корни в самом явлении изгнанничества и жизнеобитания “на чужом берегу”.

Есть в альманахе постоянный рецензионный отдел и окказиональные рубрики, такие как “Interview/ Интервью” — беседа Джона Глэда с Борисом Хазановым (Г.М. Файбусовичем) в первом номере — и “Memoirs/Мемуары” — во втором номере В.А. Цуриковым опубликованы мемуары политика и литератора Николая Цурикова “Мои встречи с о. Сергием Булгаковым (1908—1934)”.

Третий номер открывает большая статья Андрея Устинова “Надежды символ”: Антология “Якорь” как итог поэзии русской эмиграции” об истории создания и откликах на антологию эмигрантской поэзии, вышедшую в самом конце 1935 года и подводящую поэтические итоги первого периода русской литературной эмиграции. Статья очень интересна по материалу, хотя грешит некоторыми архитектоническими излишествами, — дело в том, что Андрей Устинов часто пользуется “твердой формой” статьи, разбитой на подглавки, каждая из которых предваряется стихотворным эпиграфом. Так и здесь: почти все обособленные фрагменты статьи предваряются стихотворными строками, содержащими слово “якорь”, на крайний случай — “парус”; разброс поэтических имен — от Пушкина, Баратынского и Кюхельбекера до Моисея Бамдаса, а поэтическое содержание приводимых строк, бывает, и противоречит содержанию следующего за ними фрагмента статьи. Во всяком случае, я не совсем поняла, как соотносится строфа Мандельштама “Сердито лепятся капризные медузы, / Как плуги брошены, ржавеют якоря; / И вот разорваны трех измерений узы, / И открываются всемирные моря” и отзыв К. Мочульского на антологию “Якорь”, ассоциация настолько тонка, что почти не прослеживается. Встречаются в статье и стилистические несуразности, вроде “Парижская нота неустроенности и недооцененности молодого поколения звучит постоянным крещендо” (с. 31). Но все это искупают информативность статьи и исследовательские находки.

В “Архивах” этого номера — подготовленная В. Цуриковым публикация писем Д. Философова, отражающих трудности эмигрантской редакторской деятельности, которую он развил в Варшаве, и окончание публикации писем Н. Берберовой на английском языке к своему принстонскому студенту М. Баркеру, им самим подготовленной.

В “Библиографии” — материал Ольги Бакич “Поэзия Ю.В. Крузенштерн-Петерец. Материалы к библиографии и сборнику стихотворений”. Юстина фон Крузенштерн, потомок легендарного адмирала, родилась во Владивостоке, жила в Харбине до Первой мировой войны и после гибели отца на фронте. В Харбине ее и застали события 1917 года. Переехав затем в Шанхай, она участвовала в поэтическом кружке “Пятница”, в 1946 году выпустившем антологию “Остров”. В 1947 году, после ждановской речи, Юстина Крузенштерн, по мужу Петерец, отказалась от советского гражданства, которое приняла в Китае от тоски по России, а после прихода к власти китайских коммунистов вместе с другими русскими шанхайцами была эвакуирована на Филиппины, откуда переехала в Рио-де-Жанейро, потом в США. Одна из многих эмигрантских судеб, типичных для ХХ века. Публикатор приводит некоторые стихи поэтессы, в 1946 году издавшей единственный сборник, затем писавшей в основном прозу и статьи, — в том числе и это, написанное в калифорнийской больнице незадолго до смерти:

Шея стала худой и длинной,

Запрокинулась голова,

Заострился профиль орлиный,

Губы двигаются едва.

И больница кажется адом,

Заливает сердце тоска.

Даже нет под рукою рядом

Православного образка.

Тематический номер “Canadian American Slavic Studies”, посвященный русской эмиграции, Л. Ливак подготовил как приглашенный редактор в сотрудничестве с авторами своего альманаха и другими славистами.

Открывают альманах четыре англоязычные статьи: Алиса Динега (Нотрдамский университет) исследует поэмы Цветаевой, посвященные Рильке, Лиза Вакамия (Университет штата Флорида) пишет о самоидентификации эмигранта в произведениях Эдуарда Лимонова, Грета Злобин (Калифорнийский университет) прослеживает черты модернизма, понимаемого по Маршаллу Берману, в творчестве писателей постреволюционной диаспоры, Рут Ришин (Сан-Франциско) — об участии Горького в эпизоде с нашумевшим в берлинской эмиграции рассказом Юшкевича “Леон Драй”.

Публикация писем Анатолия Штейгера, подготовленная Л. Ливаком, перекликается с интереснейшим материалом “Играющий поэт: штрихи к портрету Юрия Иваска” — письменным интервью с поэтом американского слависта Ласло Диенеша. Владимир Хазан разбирает ошибки исследователей и публикаторов, считая, что “нынешняя индустрия интереса к эмигрантской истории России, не подтвержденная необходимой исследовательской культурой, грозит, наряду с неоспоримой деятельной пользой, нанести немало столь же деятельного вреда”. Рашит Янгиров, подготовивший к публикации запись дискуссии сотрудников журнала “Опыты”, состоявшейся после выхода рецензии Г. Аронсона на первый номер журнала, начал предисловие публикатора со слов, которыми позволю себе окончить данный обзор: “История русской зарубежной литературы после Второй мировой войны еще не описана и ждет исследователей”.

* Матич О. Диаспора как остранение // Russian studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. — 1996, т. 2, № 2. — С. 162.

** Варшавский В.С. Незамеченное поколение. — Нью-Йорк, 1956.

*** Газданов Г. О молодой эмигрантской литературе // Современные записки, LX. — С. 406—408.