Владимир Цивунин

Валерий Вьюхин. Стихи. Валерий Вьюхин. О тебе

Читая журналы и поэтические сборники, выпущенные еще во времена СССР, порой удивляешься: куда это многие их авторы подевались, почему перестали печататься? А они никуда и не “подевались”, не исчезли. Исчезло единое прежде литературное пространство, в котором каждого из них можно было встретить. Поэзия, та, что доступна общероссийскому читателю, оказалась стянутой в несколько резерваций, по именам крупных городов: “Москва”, “Санкт-Петербург”, “Волгоград”, “Екатеринбург”, “Ярославль”, ну еще пара-другая таких центров — и все. Книги провинциальных авторов в столицах уже не выходят.

К счастью, на уровень поэзии это не влияет (или — почти не влияет). Но влияет, к сожалению, на авторскую предприимчивость, понуждая соглашаться на “немые роли” в сегодняшней литературе. Ну а коли роль немая, то и голос отрабатывать, кажется, становится незачем: излил душу — ну и ладно. Потому, может быть, сожаление о многих неслышных теперь голосах не так и сильно. Но и ничего действительно стоящего проглядеть не хотелось бы…

Первое, что когда-то поразило меня в стихах Валерия Вьюхина, это редкая способность толково говорить о себе не только как о поэте, но и как о представителе “земной” профессии (причем кавычки в слове “земной” надо бы поставить двойные — позже объясню). Вот и “Литературная газета”, отозвавшись на его последнюю книгу, назвала автора... гм, работником науки. Мне это показалось чуть забавным, хотя и недалеким от истины. Ларчик прост: есть одна профессия, с которой рано отправляются на пенсию, ну и, будучи еще полными сил, продолжают трудиться кто где. Вьюхин работает теперь над энциклопедией “Республика Коми” в архиве Академии наук — вот и научный работник. Без иронии, впрочем.

И все-таки в крови у него — совсем та профессия, то призвание: авиатор (вот они — в двойных кавычках — земные труды поэта: бортмеханик на Ту-134) никогда не забывает о небе. А другая его ипостась — поэт — может об этом сказать. Не излагая более-менее складными стихами пресловутую “романтику трудовых будней”, а передавая непосредственно поэтический импульс того ощущения, “Когда бетон аэродрома / Натянут, словно тетива”.

Поэт не забывает, что он — летчик. А летчик не забывает, что он поэт:

Вот и я знаю Вьюхина все-таки как поэта. А есть у читателей стихов одно свойство — не слишком-то многого ожидать от скромных в наше нескромное время авторов. Впрочем, и радость от неожиданного открытия разделить удается не скоро. Провинция есть провинция. Ей не нужны модные столичные штучки, в поэтических признаниях ей нужна непосредственность. Поэтому она легко прощает слабую, небрежную, даже неряшливую отделку стиха — была бы “правда”. В некотором смысле, чем меньше на ней одежд (в том числе и поэтических, предполагающих искусность), тем для провинции (не только географической) лучше. Это, как, не встретив в стихотворении слова “люблю”, неискушенный читатель “ни в жисть не подумал бы”, что речь шла именно о любви.

Нет, поэт здесь нисколько не проигрывает, особенно если он не снедаем стремлением к популярности. Проигрывает сам читатель, проходя мимо лучшего к тому, что легче доступно. Но и это — до времени, которое уже само отсеет все лишнее (все-таки с нашей, прости Господи, читательской же, помощью). И, может быть, отойдут в прошлое многие ныне принимаемые имена и стихи, а какие-то, покуда скромные — останутся? Ну вот хоть это, вьюхинское — останется с читателем?

Потому, может быть, до времени и оттенены они даже “в своем отечестве”, на малой, так сказать, родине.

Впрочем, не надо думать, что мой поэт не понят, не востребован и одинок. Это не так. И жизнь его, и творчество — органично спокойны. У одиночества есть одна очень худая черта — оно замкнуто на самом себе. Поэзия Вьюхина — нет. И именно органичность ее, рожденная внутренним человеческим спокойствием, дает ей возможность говорить ровно, повествовательно, почти буднично, не растекаясь при этом в банальное стихоговорение.

Далекий от тщеславия темперамент Вьюхина к эксперименту своего хозяина не зовет. Иногда даже и посожалеешь, что стихи его — даже самые надежные и крепкие из них — могут порадовать неожиданной поэтической мыслью, едва уловимым тонким штрихом, но почти никогда — новыми ритмами, неожиданной интонацией. Иногда кажется, что их ряд слишком ровен. Что автор, несмотря на многие, понятные всем печальные свойства самой жизни — “Досадны любые пропажи, / Теряешь не только рванье, / Пропала не молодость даже, / А лучшее после нее...”, — слишком все-таки спокоен.

Потому что есть у такого вот поэтического спокойствия и другая сторона. Стихи часто бывают поэтически выверенными, сильными, но — не всегда. Проскользнет иногда и слабина — в слишком простой рифмовке ли, в проявившейся вдруг необязательной строфе, в некоторой повторяемости ритмов. И, думается, все это последствия того времени, когда происходило становление Вьюхина как поэта — советского времени, с его иными, нежели сегодняшние, общественными ожиданиями.

Но это — что касается лишь формальных признаков. По содержанию же стихи его (в прошлом лауреата премии Коми комсомола, между прочим) далеки от казенно-штампованных. И меня лично очень радует, что автору удалось-таки удержать в той еще атмосфере (да и в теперешней — тоже) планку поэтического вкуса, ничуть при этом не забывая и о бесхитростной житейской “правде”. Одного этого — для сегодняшнего поэта уже очень немало.