Алексей Балакин

Поребрик: Проза петербургских писателей

Лет десять-пятнадцать назад, в пору невиданной свободы от цензуры, редактуры и хорошего вкуса, едва ли не каждый третий действующий литератор считал нужным выпускать журнал или альманах (которые, как показало время, все прервались после первого-второго номера). На худой конец — просто сборник, где печатал опусы своих друзей-сочувственников или просто первых попавшихся ему на дороге людей. По содержанию и полиграфическому исполнению такие сборники обычно напоминали известный консервированный продукт, прозванный в народе “братской могилой”. Да и стоили они тогда почти копейки. Наезжая по делам в Москву, я любил заходить в блаженной памяти магазин “19 октября”, где сумками закупал напечатанные на серой шершавой бумаге тонкие книжки, а затем рылся в них, пытаясь найти крупицы золота среди тонн “вторичного продукта”.

Сейчас же в литературе — время писателей-одиночек. Различные альманахи и сборники стали dйmodй и, казалось бы, окончательно перешли в руки графоманов-любителей. Собираются в стаи нынче либо уж слишком бездарные, либо слишком объединенные общей идеей люди. Если первое вызывает брезгливую иронию, то второе настораживает. Коллективные сборники, как правило, обладают эффектом нивелирования. Яркие сами по себе тексты в окружении менее интересных или даже подобных себе — тускнеют, мельчают. Как известно, скорость эскадры определяется скоростью самого тихоходного корабля. Одиноко стоящий в поле дуб излучает красоту и силу, дубовая роща — просто обозначает ландшафт.

“Поребрик” имеет чрезвычайно значимый, даже вынесенный на обложку подзаголовок: “Проза петербургских писателей”. Сборник с подобным подзаголовком может иметь смысл и, соответственно, вызывать интерес — только если выполняется одно из двух условий.

Первое: если он имеет характер антологии, то есть адекватно репрезентирует творчество какого-либо поколения, направления или просто дружеского литературного кружка. Такого рода издания, похожие на заповедники, уже выходили. Стоит напомнить о сборнике “На невском сквозняке: Современный петербургский рассказ” (1998) или серию антологий петербургской прозы 1960-х, 70-х и 80-х годов, выпускаемую ныне Издательством Ивана Лимбаха. Под обложками подобных книг находят приют произведения, которые уже пощадило время, либо те, что тщетно пытаются избежать его неумолимого суда.

Второе: если он выполняет роль своего рода творческой лаборатории, когда на суд читателя выносятся едва рожденные идеи, неотшлифованные концепции, недоработанные тексты. Эти книги можно сравнить с указателями на обочинах дорог, показывающими направление движения. Важен путь, а то место, куда он ведет, еще только рисуется в воображении участников сборника. Билет в “Индию Духа” уже заказан. Транзитным же пунктом мечтается все равно Америка (ну или Израиль с Германией).

Ни к одному из этих двух типов изданий “Поребрик” отнести нельзя. И составлен, и издан он весьма странно.

На фронтисписе его значатся семь имен петербургских прозаиков разного возраста и разной степени известности. Николай Федоров, Сергей Коровин, Наль Подольский и Сергей Носов дали в сборник по одному рассказу, Дмитрий Григорьев — три, а Анатолий Бузулукский — аж четыре. Вклад последнего — самый весомый: его рассказы занимают больше четверти сборника. Несколько неожиданным выглядит присутствие в “Поребрике” Павла Крусанова, предложившего нашему вниманию две главы из находящегося в работе нового романа под исключительно неудачным заглавием “Американская дырка”.

Открывается сборник небольшим, на две странички, изящным анонимным микроэссе “О поребрике”, которое элегантно обосновывает исключительно петербургскую принадлежность как слова “поребрик”, так и понятия, которое оно обозначает:

“Если поребрики нанести на карту Петербурга, она будет испещрена пунктирными отрезками прямых. Так, пунктирно, обычно изображают что-либо невидимое глазом, например, подземные коммуникации или условные маршруты чего-либо и куда-либо. Вот и реальный — в натуре — поребрик не замечается взглядом, если не посмотреть нарочно; всегда сбоку, он не привлекает внимания; петербуржцы свыклись с поребриками.

Однако, зацепившись взглядом за поребрик, нетрезвый человек способен идти в режиме автопилота, отмеряя прямыми отрезками путь до дома.

Поребрик — это граница, край. Шаг в сторону — и вы, покинув пешеходную периферию, вступаете на территорию магистрали. Водитель, со своей стороны, всегда волен прекратить движение и припарковаться у поребрика, а то и въехать на него, если позволяют высота поребрика и персональная дерзость водителя.

Поребрик — всегда ступенька. По сути, поребрик — частный вариант лестницы; ее высота — всего лишь одна ступенька, но зато неимоверно широкая”.

Можно по-разному истолковывать этот текст, написанный, по слухам, не составителем сборника (как было бы логично предположить), а совсем другим его участником. Первое, что приходит на ум, — авторы “Поребрика” сознательно маргинализируют себя, выделяя тем самым из определенного литературного потока. Прежде всего по географической принадлежности. И во-вторых, своеобразным самоуничижением. В самом деле: что вызывает больше эмоций — узкая лестница в тысячу ступеней или бесконечно широкая лестница в одну ступень? В последнем образе видится что-то буддистское. Молчаливая демонстрация незаметного, а потому и недоступного величия.

Впрочем, к содержанию сборника все это никакого отношения не имеет. Да и пронизан Петербургом здесь только текст Крусанова. Рассказы ничего специфически петербургского в себе не несут.

Открывает “Поребрик” рассказ “Скаут-мастер”, принадлежащий, само собой разумеется, его составителю Николаю Федорову. Это имя вспоминается лишь в связи со скандалом, случившимся лет десять назад вокруг одной его статьи, опубликованной в газете “Литератор”. Как прозаик он почти совсем неизвестен и, судя по этому рассказу, неизвестен вполне заслуженно. “Скаут-мастер” — это слащаво изложенная история про то, как некий литературный критик Добромыслов разбирает произведения, присланные на литературный конкурс “Честное слово”. “Конкурсантам предлагалось описать подлинный случай из жизни, желательно драматический, где бы они, несмотря на трудности, сдержали данное ими слово”. Критик сначала привечает один рассказ с немыслимым сюжетом, где излагается история юноши, который случайно убил в безлюдной степи свою возлюбленную, заправил ее кровью радиатор и благодаря этому привез в срок детишкам из отдаленного детского дома обещанные подарки. Но потом оказывается, что автор рассказа неточен, потому что “кровь можно вылить только из живого человека”. Заключительный абзац рассказа: “Добромыслов задумался. Его взгляд рассеянно блуждал по пурпурно-красным стенам редакции”. Что стоит за этим взглядом и за этой задумчивостью — Бог весть...

Далее идут три рассказа поэта Дмитрия Григорьева, выступающего в последнее время и в качестве прозаика. Совсем недавно обрел книжную форму его роман о странствиях автостопом “Господин Ветер”, написанный несколько лет назад и тогда же опубликованный в Интернете. Два из трех напечатанных в “Поребрике” рассказа также уже известны пользователям сети: они были помещены в прошлом году в интернет-журнале “Заповедник”. Но от перехода на бумагу они ничего не потеряли. И это отрадно, потому что многие сетевые тексты от соприкосновения с типографской краской словно линяют, обесцвечиваются. Рассказы же Григорьева — едва ли не лучшие в сборнике. Особенно удачен “Братик” — история про маленького мальчика, который уверил себя, что злой доктор в больнице превратил его новорожденного брата в черепаху, и изо всех сил пытается его расколдовать. В рассказе сочетается точный и лаконичный язык, удивительное понимание психологии ребенка и — что ныне стало большой редкостью! — доброта созданного писателем мира.

Про четыре рассказа Анатолия Бузулукского сказать, в общем, нечего. Рассказы как рассказы, в меру профессиональные, в меру скучные. Выделяется лишь “Капитан Карпов” — своеобразная помесь чеховской “Тоски” с Олегом Павловым.

Какими мотивами руководствовался составитель “Поребрика”, включая в него рассказ Сергея Коровина “Главное убить”, — неясно. Этот текст уже был опубликован в упомянутом выше сборнике “На невском сквозняке”. После пяти лет выдержки лучше он, право, не стал, и сейчас, когда Коровин опубликовал роман “Прощание с телом”, выглядит как его отвергнутый черновик. Но не всякая сухая ветвь, отрезанная от ствола живого дерева, становится икебаной. В итоговом избранном Коровина “Главное убить” был бы уместен более, нежели в сборнике актуальной прозы. Или эта публикация — просто реверанс в сторону хорошего человека?

До обидного неровен рассказ Наля Подольского “Успех игры”. “В Петербурге зимой бывает, что с вечера, еще в сумерки, стихнет ветер и пойдет снег, и вот уж покрыты им и трамвайные рельсы, и светофоры, и брошенные на улицах автомобили, и всякие железные трубы, наваленные зачем-то у подворотен, он же все сыплет и сыплет, — а потом вдруг небо очистится и ударит мороз — и тогда на короткое время старому городу вспоминается юность. Это час, когда город тешит себя миражами, морочит прохожих призраками и выпускает на волю оборотней. В этот час благоразумные люди занавешивают шторами окна и запирают двери на крюк, а меня неудержимо тянет наружу. Вот приметы этого часа: безветрие, желтый туман и морозная дымка. Серый камень затаился под инеем и мерцает желтыми искрами, и над трубами примерз лунный серп. Туман гасит глаза домов, а мороз съедает все звуки. Лишь скрип собственных каблуков по снегу повторяет без устали: берегись... берегись... берегись...” После такого зачина ждешь, что повествование обернется яркой фантасмагорией или обожжет мистическим холодком. Хотя уже здесь видна более начитанность автора, нежели оригинальность его взгляда. И действительно, через пару страниц понимаешь, что ожидание напрасно, что вместо магического напитка предложен сборный коктейль, в котором, судя по вкусу, присутствует не менее десятка ингредиентов — от гофмановского “Повелителя блох” до магического театра Германа Гессе. Да, петербургские улицы до сих пор обладают несомненнейшим свойством превращать тени в прохожих. Но писать об этом стоит, пожалуй, уже только в путеводителях.

Такая же обида остается и после чтения “Икры морских ежей” Сергея Носова. Его рассказ — это хорошо придуманный, но неловко рассказанный анекдот про то, как в разгар перестройки один инженер строил планы возить с Дальнего Востока обладающую многими целебными свойствами икру морских ежей и что из этого вышло. Что Носов умелый и увлекательный рассказчик — для меня несомненно. Но “Икра морских ежей” получилась какой-то недоработанной, невылежанной. Словно весть об издании “Поребрика” застала писателя врасплох, и он недолго думая вытащил из компьютера едва выпеченный текст. Или, наоборот, покопался в самом дальнем и самом глубоком ящике своего письменного стола.

Особо следует сказать о Крусанове. Конечно, по двум главам невозможно судить о будущем романе. Читая их — будто заходишь в две едва готовые комнаты недостроенного здания. Еще всюду леса, еще не прибран строительный мусор, и об общем замысле архитектора приходится только догадываться. Но рука мастера видна и во фрагментах. Текст Крусанова удивительно точен и стереоскопичен; все детали подобраны в соответствии с ритмом и настроением его прозы, которую не отяжеляет и избыточная на первый взгляд метафоричность. “Осень упала за город спелой антоновкой, погода раскляксилась, с небес все чаще поплескивал серый дождик, а клены в Михайловском саду отважно предались самосожжению. По утрам ударяли легкие заморозки, так что у каркающей за окном вороны из клюва шел пар. В мое парадное (вот оно, еще одно сугубо петербургское слово! — А.Б.) в Графском переулке намело ворох желтых листьев, и ночи стали так глубоки, что мы с Олей порой сомневались: а не утонем? выплывем?” Зато заметно ускучняют, тормозят движение сюжета избыточно подробные диалоги. О самом сюжете говорить не хочется, да и не нужно. Знает ли сам автор, куда выведет его финишная кривая? Может, и знает. Только все равно молчит. А уж критику об этом и думать не пристало.

Однажды мне уже приходилось писать о свойствах прозы Крусанова, прежде всего о ее камерности (см. НРК, 2002, № 2). Писатель остается верен себе и в новом романе. Его персонажи — это, как правило, реальные лица, а повествование выстраивается из реальных случаев, соединенных между собой звеньями некой магической цепочки. И даже мнимая политическая подоплека некоторых страниц романа выглядит как сложная игра его героев. Потому что главный персонаж Крусанова, что бы о нем ни писали, это homo ludens, а не homo politicus.

В конце стоило бы написать о “Поребрике” как о целом... да ведь целого-то и нет. В одно время в одном месте собрались разные люди, выпускающие книги, но почти не выступающие в журналах; которых объединила только неброская, но элегантная обложка, отлично отвечающая духу петербургской прозы. Что до самой прозы — то это только наброски, эскизы. На выставках подобные работы вывешиваются в фойе, перед входом на основную экспозицию. Надо только набраться терпения и дождаться ее открытия.