Сергей Чистихин

Валерий Исхаков. Жизнь ни о чём

Постмодернизм приучил нас относиться спокойно к ненадежности ценностей, обмельчанию смыслов, когда слово — только сочетание букв, а творчество — необязательная игра воображения. Это мир, в котором умерли слова, погибли имена, а любовь превратилась в дружеский секс. Ничего безусловного не осталось, повсюду царят изменчивость и игра. И пустота.

В финале предыдущего романа Валерия Исхакова “Легкий привкус измены” герой, незаметно промотавший вместе с тайной, ноющей, привычной “как бы любовью” и самое способность любить, в конце концов остается один. То есть с женой (не хуже, чем у других), приятным дружеским кругом, обычной круговертью, но один. “И сколько бы Алексей Михайлович ни просил меня, вездесущего автора, что-нибудь изменить в романе — я ничем не могу помочь. Роман кончился, остались только слова”, а от непрошеной любви — разве что легкий привкус измены.

И вот новый роман Исхакова — “Жизнь ни о чем”. Сергей Владимирович Платонов, главный его герой, как две капли воды похож на Алексея Михайловича. Такой же мечтательный, не способный к поступку романтик. Интеллигент. Нужна литература, сильная авторская рука, чтобы в жизни Сергея Владимировича хоть что-то случилось. Кандидат юридических наук тридцати семи лет (журналист Алексей Михайлович из “Легкого привкуса измены” был на год постарше), Сергей Владимирович дважды женат, прежняя жена — Инна, новая — Майя. Инна вышла замуж за некоего мужика Горталова, который прежде был женат на Майе, которая сегодня жена Сергея (привет Апдайку и “Легкому привкусу...”). Так вот, Сергей торжественно поклялся себе, что его нынешняя супруга Майя в недалеком будущем будет иметь одежду на уровне “комильфо” (ха-ха). Но время идет, Майя по-прежнему носит старую шубку, Сергей мучится угрызениями совести и мечтает о лучших днях. Вернее, не мечтает, ибо знает, что даже ради счастья жены (и спокойствия своей совести), он никогда не достигнет “совершенства” мента Горталова. К тому же старая шуба Майи пока еще вполне сносна...

Но однажды Сергею Владимировичу Платонову предлагают продать свою память. Согласиться — значит, получить 10 000 долларов и вероятность карьеры в мощном холдинге. Отказаться — и у тебя в кармане одна тысяча долларов и возможность спокойно забыть об этом. Сергей выбирает первое.

Концепция авторского замысла оригинальна: чеховского интеллигента заставили действовать. Законы природы подверглись насилию, действующий интеллигент — существо трансцендентное. Вспоминаются сцена из “Фауста”. “В начале было Слово, — сказано в Библии. — В начале было Деяние, — перевел Фауст”. И вызвал черного пуделя. Платонов не Фауст, конечно, но пуделя своего он тоже получит. Даже двух пуделей. Первым будет сотрудник мощного холдинга Игорь Степанович, вторым… — ответ в концовке романа.

Только в отличие от Фауста Платонов стремится в реальный трехмерный мир — туда, где властвуют деньги. Которых у интеллигента Платонова нет. Потому что не человек действия он, Платонов, как, к примеру, горилла Горталов, который в этой жизни чувствует себя как рыба в воде. Но стать Горталовым Платонов сразу не может. Потому и мается, потому и в интриге вязнет по уши, выпутываясь из нее лишь с помощью автора. И ненормален тот мир, где Платонов будет равен Горталову — люди разные, и жизнь у них разная, и разум, и чувства, и память. Но страшно, когда сумма замыслов равна пустоте. Жизни ни о чем.

В романе Исхакова этот главный нерв его, а мы назовем это принципом пустоты, вполне выражают слова учительницы Натальи Васильевны. “Если однажды вы вдруг проснетесь дома и почувствуете, что вам не очень нравится женщина, с которой вы спите в одной постели, и вы не любите город, в котором живете, и утром вам не хочется идти на работу, а вечером — возвращаться домой, значит, ваша жизнь ни о чем. И если вам нравится женщина, с которой вы спите, нравится ваш город и ваша профессия и при этом ни другой женщины, ни работы, ни страны другой вы для себя не хотите — и тогда вы проживете жизнь ни о чем”. Трагический абсурд? Сизиф наедине со своим камнем? Ученики восприняли тогда эти слова как приглашение, почти приказ — быть особенными. Сергей опубликовал стихи, девятиклассница Нина забеременела от своего учителя математики, Андрей и Вера тайно обвенчались в церкви. Такие разные люди.

Прошло много лет, перед нами — все те же ученики Натальи Васильевны. Кого же мы видим? Нина из посредственной танцовщицы выросла в самодостаточную лесбиянку, при виде которой всякий консервативный в своей сексуальной ориентации мужчина испытает некоторую ущербность. Андрей Обручев — золотой мальчик класса — блестяще вошел в роль хозяина жизни, став влиятельным бизнесменом. Сергей Платонов тоже оказался достаточно крут, чтобы получить в перспективе хорошо оплачиваемую работенку. Борис-путешественник путешествует. Вера — в лечебнице для душевнобольных. Все изменяется, развивается — горизонтально. Осторожно, двери закрываются, следующая станция — бесконечность. Ничто. Двумерным героям явно не хватает объема. Герои существуют в пространстве текста только благодаря запасу авторского кислорода.

В этой ситуации глубинной мотивацией автора становится проблема поиска внутренней, тайной свободы. Исхаков заставляет своих героев мучительно искать это состояние. “Вы не должны превращать свою любовь в темницу”, — говорит Нина Андрею и Вере. — Вы должны быть свободны во всем и только друг перед другом нести эту тайную ответственность”. Но свобода проблематична, покуда пребываешь в плену идеи. Заложник юношеского обещания, Андрей нашел-таки способ вырваться из темницы, поместив свою тайную жену Веру в психушку. И попал в последний капкан — метафизический. Туда, где исчезает страх, где все позволено, где царит свобода — пугающая. Способная раздавить. Сергей Платонов идет по стопам Андрея, хоть и пытается уверить себя, что это не так. Так, так, ведь он еще с детства стремился стать не похожим на своего кумира.

Парадоксально, но роман Исхакова получился глубже, чем был задуман. Кажется, что сквозь тягучие авторские сентенции и сюжетные напластования глубинный замысел просачивается с большой неохотой. Стиль исхаковской прозы чем-то напоминает образ мышления пушкинского импровизатора из “Египетских ночей”: глубокий психологизм и моменты истинного озарения соседствуют с отталкивающе реалистичной практичностью. Сама экзистенциальная настроенность автора выражается только в одном — в нежелании говорить в лоб. Памятуя об этом, автор пишет мастерский детектив на потребу толпе.

Но, пожалуй, самыми сильными в романе являются главы лирические, где герой вспоминает. Свойства памяти — не действие, не сюжет — наполняют роман вкраплениями невероятной легкости бытия. В этом мире успокоенного мгновения все важно: моторная лодка, которую друзья называли речным трамваем; овчарка Фаза, которая в лодке всегда устраивалась в ногах у Сергея, каток, где, как Кити и Левин, самозабвенно скользили неразлучные парочки — Нина—Сергей, Вера—Андрей. Только там, в прошлом, герои естественны и свободны, только в прошлом с ними могло совершаться что-то чистое. Только там мы видим настоящего Андрея Обручева с его смиренным достоинством талантливого человека, настоящую Нину с ее покорностью первому чувству, настоящую Веру в ожидании первой любви. Только в памяти Сергея Платонова сохранился настоящий Сергей Платонов — с его сомнениями в себе, с его белой завистью к лучшему другу. Все остальное — ложь, жизнь ни о чем.

Роман В. Исхакова “Жизнь ни о чем” во многом напоминает его предыдущий роман “Легкий привкус измены”. Все та же тоска по любви, настоящая тоска по настоящей любви. Да и герои все те же, они лишь слегка изменили свои имена. Сергей, Инна, Майя, Горталов суть те же Алексеи Михайловичи, Алексеи Ивановичи, Натальи, Виктории — исхаковские “Эппл-Смиты” с их неглубокими желаниями, непрочными и недолгими увлечениями, эфемерностью страстей. Их мир — мир “как бы”, где как бы страдают, как бы думают, как бы любят, как бы хотят, чтобы в жизни хоть что-то случилось. А автор? Автор по-прежнему как бы дистанцируется от своих персонажей: увлекается описанием внешнего, пытается обилием слов задержать ускользающую реальность. Но на слово уже нельзя опереться, и в воздухе стоит дымовая завеса. Как бы пустота.