Галина Ермошина

Зелёная лампа: литературно-публицистический альманах Иркутского отделения Союза российских писателей; Иркутское время: альманах поэзии

Предыстория такова. Существуют в Иркутске (как и в большинстве регионов России) два писательских союза — Союз писателей России (СПР) и Союз российских писателей (СРП). Какова между ними принципиальная разница, боюсь, не смогут внятно объяснить ни те, ни другие. Тем не менее, первый СПР имеет в активе журнал “Сибирь”, где печатает “своих”. СРП же до недавнего времени имел лишь ежемесячную газету “Зеленая лампа”, в которой, наверное, тоже отдавал предпочтение определенному кругу авторов. Таким образом, вроде бы сохранялось некоторое равновесие сил — не трожьте нашего, а мы не тронем вашего. Все при деле. Каждый при своем. Но в начале 2002 года газету, как конкретный творческий коллектив, попытались прикрыть чиновники от культуры города Иркутска, ибо “стиль и содержание газеты перестали удовлетворять властей” (о читателях власти, как водится, даже не вспоминают). Вернее, попытались сменить направление газеты, заменив одних писателей на других. Каким образом? Да очень простым, как это всегда и делалось в Советском Союзе — силой власти, объявив редактора не справляющимся со своими обязанностями, сотрудников — не освещающими всей культурной жизни города... далее можете продолжить сами, сюжет сколь нехитрый, столь же и действенный. Не было учтено только одно, а именно — “какое, милые, у нас тысячелетье на дворе”. Бывшие сотрудники бывшей газеты указу сверху подчинились, но основали альманах с тем же названием. Справедливости ради надо отметить, что в альманахе ни единым словом не упомянут вышеназванный конфликт, составители никого не обличают и не уличают, а просто занимаются тем делом, которое им интересно, — пишут. “Ни в коем случае не предполагая альманах как еще один довод в споре с теми, кто числит нас в своих оппонентах, мы полагаем, что его выход естественным образом расширит, а следовательно, и дополнит ту картину нашей литературной жизни, которая — вплоть до сегодняшнего дня — освещалась одним-единственным изданием Иркутска — журналом “Сибирь” (От составителей.) Такая позиция представляется достаточно симпатичной и продуманной, потому что Читателю с большой буквы совершенно не интересны литературные дрязги, а интересен литературный процесс, который создают отдельные авторы с помощью своих текстов, о которых и стоит поговорить.

Авторы “Зеленой лампы” и “Иркутского времени” пересекаются, поэтому есть смысл говорить о них вне контекста определенного альманаха.

Виталий Диксон (“Загадавший желание”) пишет вроде бы о простом, житейском времяпрепровождении — художник всю жизнь готовился написать свою главную картину, для чего копил краски, кисти, бумагу, карандаши, рамы в космических количествах — десятки, сотни, тысячи... Скупой рыцарь над своими несметными сокровищами. Ирония и гротеск, которые создает сам персонаж, рассуждая о себе. Но неожиданно главное место начинает занимать цвет. От стандартной графики черного на белом, угля и мела, почти первобытного состояния, цветовая палитра проступает голубым-синим-фиолетовым-красным, приняв за исходную точку синяк под глазом одного из персонажей. “Важен не синяк как факт. Важен его колорит... О, этот синий! Берлинская лазурь, горная... Ультрамарин, кобальт, смальта, индиго, египетский пигмент... Размышления. Прелестное ничто. Беспокойство. А рядом — голубая меланхолия. А рядом — сирень пылких страстей. Надземность. Аметистовый амулет за щеками папы Римского и кардиналов его — чтоб не пьянеть от вина. Зинаида Гиппиус. Демонизм, пряность. Китайские “дутики” на барахолке...”

“Три дворника, как “три грации”, явились ко мне с вопросом — кто из них самый прекрасный?” — именно такие глобальные проблемы решает лирический герой “Сентенций Пантелея Карманова” — повести Ивана Вырыпаева. Автор составляет своеобразный перечень состояний — список, реестр — не с целью упорядочить, а просто чтобы назвать. Его сентенции — осколки предметов, однако отсутствие зеркала превращает их не в калейдоскоп, а в подвижную мозаику, в которой цвет и материал подбираются от противоположного. Автор намеренно располагает рядом несочетаемые вещи — клочок бумаги (письмо), снежный ком (зима), чертово колесо (судьба). От этого фактура повести становится похожей на домотканый половик — пестрый и неровный. Шершавый в произнесении. Из всего этого и складывается слово “жизнь”, которое автор и пытается реанимировать из собранных кусочков и осколков. Жизнь и смерть меняются местами, вернее, их постоянно передвигают с места на место, иногда с небрежной интонацией — подвинься, что ли. Грустная неловкая ирония, философский гротеск быта, чем-то неуловимо напоминающий печальный зеленый сумрак шагаловского Витебска — нелинейный и перевернутый.

Оказывается, что провинция имеет свой легендарный быт, отчасти подобный столичному — московскому или питерскому; житие со своими традициями, которое представляет читателю Елена Иванова. Мир “Тридцатки” — одного из старых “сталинских” домов Иркутска — в изложении автора становится таким же мифом, фольклором, как мир арбатских дворов. Память. Детство. Мелкие подробности дворового быта, которые кажутся невероятно значимыми с расстояния в несколько десятков лет.

Из прозы в альманах включены фрагмент повести Федора Боровского “Учитель немецкого”, стилизация Андрея Серикова “Маленький подарок богам”, ироническая пьеса Алексея Шаманова “Белая королева: Ностальгический бред в 52 картинах”. Обзор иркутского театрального года — фестиваля “Сибирский транзит”, рецензии на книги иркутских авторов и рассказ о музыкальной группе “Принтинпрам”.

Второй альманах, хоть и называется “Иркутское время”, соединяет в себе время петербургское и московское без поправок на окружающее пространство. Альманах составлен по итогам Первого фестиваля поэзии на Байкале и в преддверии Второго. Пространство альманаха весьма обширно, в нем уместились как “классики” (Юрий Левитанский, Игорь Иртеньев), так и начинающие поэты. Большинство стихов из раздела “Область” (Братск, Саянск, Тыреть, Лесогорск) — поэзия быта, провинциальной тоски и философствования, поиски выхода и провал в безысходность, созерцание и отрешенность. Невозможность или неумение отойти на расстояние от предмета или состояния не позволяют расширить горизонт взгляда. Довольно часто автор хорошо рассказывает о себе и своих проблемах, не решаясь отодвинуть свое “я” и сказать о чем-то другом, может быть, не таком явном, но более интересном. Например, о таком:

Скоро конец урокам

                                                            и всякому колдовству.

Время болтать сорокам,

                                                            ветру трепать листву.

Скоро конец урокам,

                                                            и сельский учитель рад,

дланью стуча по штакетнику,

                                                            что квадрат

диагонали, пересекающей

                                                            школьный двор,

равен сумме квадратов его сторон,

образующих прямой угол,

                                                            если поправить забор

и сосчитать всех когда-либо

                                                            сидевших на нем ворон.

                                                            (Вячеслав Тюрин)

Женская поэзия “Области” — подчеркнуто “женская”: слезы, разлуки, молитвы и слово “любовь” (Татьяна Безридная, Ирина Гончарук).

Восточная многозначительность и многозначность Екатерины Боярских (Иркутск) — попытка размыть границы сознания, состояние, которое длится и не заканчивается, стремление отодвинуть итог, потому что главное — именно нахождение в пути, движение в сторону предмета, зыбкость и ненадежность настоящего, хотя именно оно одно и важно сейчас. Путаница голосов, в которые вплетается эхо собственного голоса. Подробность быта как-то неуловимо трансформируется в подробности бытия, в некоторую надмирность взгляда.

Шествие уток,

за ними

шествие лодок, они еще тише, но тоже

теплятся, переливаются,

                                                            льют через край.

Как мне вместить наводненье,

затменье, безумие желтой травы?

В голове у ней ветер

говорит и творит пустяки,

а ноги в воде,

и дыханье, и сердце в воде.

Отстраненность и спокойствие Алексея Серикова разворачивает пространство созерцания, в котором автор идет в одиночестве — сам себе собеседник и помощник.

Лирический герой Андрея Тимченова окружен надрывным, стонущим, мучительно осознающим себя пространством. Жалоба и жалость к себе все же не дают возможности назвать героя Дон Кихотом, как он ни пытается им стать. Дон Кихот — искренен и не знает, что он — Дон Кихот. Герой Тимченова — немного актер, он донкихотствует на публику, ожидая если не одобрения, то хотя бы реакции — любой — жалости, ненависти, неодобрения, испуга, иначе сражаться с мельницами становится неинтересно.

                                                            Пусть усмехается дворник...

                                                            (Андрей Тимченов)

Василий Костромин — отшельник, философ, созерцатель своего “я” в окружающем пространстве. Автор стремится отыскать свое место, определить себя в ряду событий, обозначить границы, выстроить систему координат с блуждающей по ней точкой самого себя: “Безумная действительность моя / до горизонта — световые годы”.

Раздел “Попытка обзора” — реакция на Первый фестиваль поэзии на Байкале. Растроганный поэтический генерал Евгений Евтушенко, которому пообещали Дом-музей поэзии в заново отстроенном доме его детства на станции Зима. Круглый стол о перспективах развития поэзии XXI века, где Александр Кушнер в который раз клеймит чуждый русскому поэту верлибр, а Олег Хлебников рассуждает о порочности следования поэтической моде и ориентации на эстраду. Большие интервью с этими же поэтами, говорящими, в общем-то, о том же самом, но только более подробно, чем на “круглом столе”.

Довольно интересен последний раздел альманаха, посвященный детской поэзии и детским поэтам. Довольно смешная статья Михаила Яснова “Заметки о детской поэзии”, где живо, интересно и, главное, не занудно автор говорит о поэтических играх детей и с детьми.

Наверное, оба альманаха состоялись в том смысле, что показывают литературную жизнь Иркутска в движении, не застывшую и парадную, как памятник самому себе, а развивающуюся, а поэтому — разную. Нарушенное чиновниками равновесие не отразилось на качестве и количестве. А самое главное — не исчезло желание удивляться и радоваться, совсем как в детском стихотворении Марины Бородицкой: