Карен Степанян

В.Б. Катаев. Игра в осколки. Судьбы русской классики в эпоху постмодернизма

Россия была — и, думаю, остается — страной литературоцентричной; опыт прожитого фиксируется и осмысляется в слове, в книгах, и те из них, в которых это сделано с наибольшим приближением к красоте и реальности мира, современниками, а чаще потомками причисляются к классике. Но представление о реальности у людей с течением времени меняется (не всегда в верную сторону — как и в жизни отдельного человека), соответственно меняется и классический канон; в России же духовные и социальные потрясения почти всегда и сразу оборачиваются революциями в литературе. В рецензируемой книге проанализированы изменения статуса и понимания русской классики в последнее десятилетие ХХ века.

Борьба с русской классикой, развернувшаяся в эти годы, вроде бы у всех на виду и на памяти. Но В.Б. Катаев собирает и систематизирует максимально широкий спектр критических мнений — от Александра Агеева и Михаила Берга до Ивана Есаулова и автора книги “Народная монархия” Ивана Солоневича, попутно вспоминая и более давние, начала и середины века, обвинения и приговоры. (При этом иногда возникают очень забавные “стыковки” между, например, мнением В. Розанова о том, что русская литература не воспитывала, как ей должно было, и сегодняшними упреками в том, что классика только и делала, что воспитывала, суждениями демократа В. Ильина, коммуниста А. Фадеева и монархиста И. Солоневича о том, что классика являла миру “не ту”, не “истинную” Россию, или текстуальными совпадениями эссе В. Курицына о прозе толстых журналов с речами щедринских генералов на необитаемом острове. Занятно становится и то, что борьба с “тоталитарным дискурсом” классики часто ведется тоталитарными же методами: “Традиции репрессивного языка по отношению к инакомыслящим никуда не исчезают в новейших публикациях”.) А затем — и в этом главная ценность первого раздела книги — автор пытается выявить: а) что же общего между столь, казалось бы, несовместимыми позициями, б) отчего так неожиданно совпадают они в объекте своих обличений? На первый вопрос дается достаточно развернутый и аргументированный ответ: практически при всех обвинениях самого разного рода за “единицу информации”, т.е. за конечную идейно-эстетическую инстанцию, берется тот или иной персонаж, группа персонажей, тема — а не духовно-эстетический мир автора во всем его объеме и сложности. На второй вопрос отвечено общо: нынешнее тяжелое положение России, наличие у нее великой литературы и несомненное особое влияние слова на сознание и бытие людей вызывают стремление именно в литературе найти первопричины бед. Но тут автор справедливо оставляет открытым вопрос, на который почти ни у кого нет сейчас ответа: знать бы, “что именно сейчас в России заканчивается и что начинается…”.

Когда затем автор переходит непосредственно к творческой практике этого десятилетия — под специальным углом зрения: постмодернизм в его взаимоотношениях с классикой, — то теоретическая часть может показаться излишне подробной и не всегда обязательной: конечно, постмодернизм не есть просто набор внешних признаков художественного произведения, это философия и мировосприятие целой эпохи (ее длительность определяют по-разному). Сейчас доказывать это уже вроде не нужно. Но тут следует учесть, что книга адресована в первую очередь студентам и аспирантам филологических факультетов (автор и сам многие годы работает на филфаке МГУ), а вокруг понятий “постмодернизм” и “постмодерн” накручено столь много путаницы, неясных и неточных определений, что лишний раз разобраться во всем этом (с привлечением точек зрения известных специалистов и писателей) не помешает.

А в заключительных главах рассматриваются уже сами произведения современных отечественных поэтов и прозаиков, вступающих в творческий спор с русской классикой: А. Королева, Т. Кибирова, Е. Попова, Ю. Кувалдина, В. Сорокина. И вот здесь характерно и важно — отнюдь не все из критиков старшего поколения могут это увидеть, — что автор, во-первых, признает за многими из них несомненный художественный талант, порой — виртуозность в обращении со словом, а во-вторых — раскрывает их глубинную связь с традициями русской классики, ее болью и ответственностью за весь мир. “Сколько бы иронических масок он (Т. Кибиров. — К.С.) ни использовал, в его стихах, говоря его же словами, “сияют светила вечные”, а в лучших произведениях В. Сорокина несомненно “традиционное для русской литературы онтологическое ощущение”, размышление о природе человека и смысле бытия, попытка новым, неожиданным языком передать “трагическое восприятие мира”. На мой взгляд, здесь проявляется специфика именно российского постмодернизма, но это, конечно, предмет отдельных исследований.