Лев Лосев

«Багровый внук, вот твой вишневый сад…».

Об авторе. Лев Владимирович Лосев (Лифшиц) родился 15.06.1937 в Ленинграде. Сын поэта В. Лифшица (1913—1978). Окончил ф-т журналистики ЛГУ (1959). Работал редактором в ж-ле «Костер» (1962—1975). Эмигрировал (февраль 1976) в США. Работал редактором в изд-ве «Ардис». Защитил докторскую диссертацию по филологии (1981). Профессор славистики Дартмут-колледжа (Нью-Хемпшир). Автор кн. стихов: Чудесный десант. Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1985; Тайный советник. 1987, а также кн. очерков: Жратва. Закрытый распределитель. Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1984. Печатается также как литературовед: On the Beneficence of Censorship (Aesopian Language in Modern Russian Literature). 1985. Был составителем, редактором и одним из авторов сб. «Поэтика И.А. Бродского» (Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1986). Переводил на рус. яз. стихи К. Кавафиса, статьи Ш. Хини, О. Паса, Ч. Милоша, эссеистику и письма И. Бродского. В новой России стихи и эссе публикуются в ж-лах: «Митин журнал», «Знамя» (1989, № 11; 1991, № 11; 1992, № 9; 1996, № 5; 1997, № 6; 2000, № 6; 2001, № 1), «Огонек», «Звезда», «Октябрь», «Золотой век», «Аврора», «НМ», «ДН», «Арион», «Радуга». Выпустил кн. стихов: Новые сведения о Карле и Кларе. СПб., «Пушкинский фонд», 1998; Стихотворения из четырех книг. СПб., «Пушкинский фонд», 1999; Sisyphus redus. СПб., «Пушкинский фонд», 2000; Собранное. Стихи, проза. Екатеринбург, «У-Фактория», 2000. Премии фонда «Знамя» (1996), «Северная Пальмира» (1996), «Либерти» (1999). Живет в Нью-Хемпшире.

        Стансы
		
Седьмой десяток лет на данном свете.
При мне посередине площадей
живых за шею вешали людей,
пускай плохих, но там же были дети!
Вот здесь кино, а здесь они висят,
качаются — и в публике смеются.
Вот всё по части детства и уютца.
Багровый внук, вот твой вишнёвый сад.
Ещё я помню трёх богатырей,
у них под сапогами мелкий шибздик
канючит, корчась: «Хлопцы, вы ошиблись!
Ребята, вы чего — я не еврей».
Он не еврей? Подымем, отряхнём.
Кило муки давали в одни руки,
и с ночи ждут пещерные старухи,
когда откроет двери Гастроном.
Был как бы мир, и я в нём как бы жил
с мешком муки халдейского помола,
мне в ноздри бил горелый Комбижир,
немытые подмышки Комсомола.
Я как бы жил — ел, пил, шёл погулять
и в узком переулке встретил Сфинкса,
в его гранитном рту сверкала фикса,
загадка начиналась словом «блядь».
Разгадка начиналась словом «Н-на!» —
и враз из глаз, искристо-длиннохвосты,
посыпались сверкающие звёзды,
и путеводной сделалась одна.

         Всякое бывает

Бывает, мужиков в контору так набьётся —
светлее солнышка свеченье потных рож.
Бывает, человек сызранку так напьётся,
что всё ему вопит: «Ты на кого похож?»
«Ты на кого похож?» — по-бабьи взвизги хора
пеструх-коров, дворов и курочек-рябух.
«Я на кого похож?» — спросил он у забора.
Забор сказал что мог при помощи трёх букв.

     Надпись на книге
                             Б. Парамонову

В городе императрицы,
собеседницы Дидро,
где поют стальные птицы
в недостроенном метро,
где в ипатьевском подвале
ради пламенных идей
коммуняки убивали
перепуганных детей,
где стращает переулки
уралмашская братва,
где нельзя найти шкатулки,
чтоб не малахитова,
где чахоточная гнида,
местечковое пенсне
пребывает инкогнито,
точно диббук в страшном сне,
в евмразийской части света —
вот где вышла книга эта.

         Поправка к истории

При чем тут Ленин, эсеры, бунд?
Не так беспощадно-бессмысленный бунт
делался до сих пор.
А выйдет субтильный такой мужичок,
почешет рептильный свой мозжечок,
да как схватит топор!

Свою избу разнесёт в щепу
и страшным криком «Я всех гребу!»
повеселит толпу.

И тут набегут мусора-опера,
начнётся изъятие топора
и советы весёлой толпы вокруг
насчёт вязания рук.

И будет он срок в болоте мотать,
и песню мычать про старуху-мать,
мокредь разводя по лицу,
и охраны взвод будет — ать-два-ать-
-два! — маршировать на плацу.

          * * *

Отменили высшую меру.
Низшей оказалось
пожизненное заключение
во вполне сносной, однако, камере:
кровать, унитаз, раковина, всегда
большой кусок мыла,
верёвка (если чего посушить),
картина —

— портрет обитателя камеры
в косых лучах заходящего солнца.

Крюк для картины велик,
зато крепок.

        Отрывок

Лёг спать в июне — просыпаюсь в январе.
Не узнаю узоров на ковре
и за окном
безжизненный пейзаж мне незнаком.

Литва ли, Закарпатье? Тишина
едва ли не враждой напряжена.
Какой-то зверь,
одетый человеком, входит в дверь.

Он черноглаз, до синевы побрит,
его язык, скрипучий, как санскрит,
мне незнаком,
как сосны, снег и тучи за окном.

Он, что ли, мне родня — 
                      из неучтённых дядь?
Какую-то тетрадь мне норовит отдать,
я не беру, отдёргиваю руки.
Мне непонятны эти письмена,
но среди них я различаю имена
давно утраченного друга и подруги...

             Сапгир

С чего бы вдруг? Приснился мне Сапгир,
как будто на приёме в пышном зале.
Я подхожу. «А мы друг друга знали», —
я говорю. Но он меня забыл.
Вокруг него клубятся облака
и — наискось — златых лучей обвалы.
Да это рай! Да, рай для добряка-
поэта, объедалы-обпивалы.
В костюме, в галстуке, не на меня глядит —
на водочку на донышке стакана.
И так беззвучно говорит: Осанна!
И неподвижно в облаке летит.

        Испанский пейзаж с нами
		
                 В Мадрид приехал журналист.
                                         Владимир Лифшиц
											
Как турист прокатился с женой по Испании,
пил плохое вино и закусывал постно,
словно книгу читал в слишком новом издании,
и вообще слишком поздно.
От печальных бульваров с подъездами барскими
Барселоны на юг, к андалузским оливам,
не якшаясь со взрывоопасными басками,
к молчаливым
арабескам Альгамбры, как письмам непосланным,
к тёмным, ряби арабской, в прудах отраженьям —
к тем разбросанным письмам по мёрзлым, обосранным
теруэльским траншеям.
С той забытой, с той первой войны что кричат они?
С той войны, где отец мой хотел быть убитым,
что молчат? — неподписаны, но припечатаны
колесом и копытом.
Еле слышно — «...учти, коммунисты — предатели...» —
шелестит — «...марокканцы поставят нас к стенке...».
...Мы гуляли, глазели и весело тратили
евроденьги.
Против слова «Испания» выставим галочку
и по этому поводу выпьем маленько.
Эх, попросим испаночку сбацать цыганочку —
фламенко.

        На марокканской границе

Поток тойот растянут на версту.
Ментяра марокканский, точно боров
ленивый, разжиревший от поборов,
обратно в Африку пускает их за мзду.
Иные пробираются пешком,
в обход поста шустрят по козьей тропке,
на спину взгромоздив себе коробки
с беспошлинным стиральным порошком.
Не оступиться бы, не растерять
бесценный груз... 
                 Бог в помощь, пешеходы!
Авось бурнус удастся отстирать
от грязи, нищеты и несвободы.

          Луч
		  
Каморка. Фолианты. Гном,
набитый салом и г.....
Бумажки. Грязная еда.
По ящику белиберда.
Ночь с гномосексуальным сном.
В постели чмокающий гном.
...И, пройдя сквозь окошко и по половицам без скрипа,
лунный луч пробегает по последней строке манускрипта,
по кружка’м, треугольникам, стрелкам, крестам,
а потом по седой бороде, по морщинистой морде
пробирается мимо вонючих пробирок к реторте,
где растёт очень чёрный и очень прозрачный кристалл.

     Сидя на стуле в июле

Перед окном сижу на стуле.
Июлем отлитые пули
увесисто стучат в стекло.
Чего их нынче допекло?
Шмелям, на солнце перегретым,
приказано к моим секретам
как можно ближе подлететь,
и поджужжать, и подглядеть.
Валяйте, ветер, пчёлы, птицы,
читайте эти вот страницы,
заглядывайте под кровать —
не буду ничего скрывать.
Бельё, бумаги переройте,
не всё же нас учить природе,
пускай поучится у нас,
а мы в последний вспомним час,
как мы природу обучали
игре то смеха, то печали
да в дурака, да в поддавки,
в чём мы особенно ловки.

    Сочельник

Проглоти аршин.
Подтяни живот.
выше нет вершин,
но не вниз — вперёд
смотрим прямо:
горизонта нет,
геометрии нет,
только хлад и свет.
Лишена примет
панорама.

И ни звёзд, ни лун,
ни ветрил, ни руля —
абсолютный нуль,
в мире нет нуля
абсолютней.
Да к тому ж тишина,
только льдинки звон.
То ли льдинки звон,
то ли входит в сон
ангел с лютней.
                  1 декабря 02

          * * *

Под старость забывают имена,
стараясь в разговоре, как на мины,
не наступать на имя, и нема
вселенная, где бродят анонимы.

Мир не безумен — просто безымян,
как этот город N, где Ваш покорный
NN глядит в квадрат окошка чёрный
и видит: поднимается туман.
                      Нью-Хемпшир