Людмила Вязмитинова

Культура. Философия. Политика. — М.: Московская Школа политических исследований

После наступления в начале 90-х годов прошлого века в России практически беспрецедентной для нашей страны свободы информации, слова и печати, ознаменовавшейся буквально лавиной “задержанной”, “возвращенной” и бывшей “андеграундной” литературы, книжный рынок продолжает расти и насыщаться — в уже ставших привычными условиях “насыщенности”. Это не могло не подвинуть пространство книжной индустрии к самоструктуризации, к некоторой упорядоченности, необходимой как читателям, так и издателям. Кроме того, спецификой нашего времени является естественная для рубежа тысячелетий потребность в подведении общекультурных итогов, в силу чего невероятное распространение получили всевозможные справочные и энциклопедические издания, ставшие неотъемлемой частью нынешних книжных развалов. И в эту обстановку весьма органично вписывается феномен книжных серий.

Издательства стремятся выпускать книги сериями, что создает эффект полноты охвата некоторой области либо выражения некоторой идеи — именно поэтому во все времена неизменным успехом пользовались (и пользуются) как собрания сочинений отдельных авторов, так и всевозможные “Библиотеки” — вплоть до знаменитой “БВЛ”. Разумеется, каждое издательство выпускает серии сообразно той нише — узкой или широкой, — которую оно занимает в пространстве книжной индустрии. И если большие издательства, как правило, издают несколько далеко отстоящих по тематике серий, небольшие ограничиваются одной или двумя сериями сходной или смежной тематики.

Издательская деятельность Московской Школы политических исследований началась в 1995 году книжной серией “Библиотека Московской Школы политических исследований”, тематика которой напрямую связана с основными темами семинаров МШПИ и дает представление о современных процессах общественного развития — как в России, так и в мире в целом. Однако, реализуя свою программу гражданского просвещения, с 2000 года МШПИ стала издавать книжную серию “Культура. Политика. Философия”, в которой к настоящему времени вышло больше десятка книг, авторами которых являются известные философы, политики, историки и писатели. Эту серию отличает от первой — при сохранении ярко выраженной гражданственности — сдвиг от научности к художественности с обращением при этом к истории.

Содержанием вышедших в этой серии книг является практически неизвестная большинству россиян послевоенная история Запада, прежде всего — Европейского союза, а также осмысление тех трудностей, с которыми сталкивается преодолевающая сложное наследие своего прошлого Россия. Так, в книге известного английского писателя Олдоса Хаксли “Серое преосвященство (Этюд о религии и политике)” (2000) вскрывается подоплека одного из самых мрачных периодов истории Европы — Тридцатилетней войны, вдохновителем которой был кардинал Ришелье и его ближайший помощник, политик и мистик, монах ордена капуцинов отец Жозеф, полагавший, что, разжигая в Центральной Европе страшную и опустошительную войну, действует во славу христианства. А в мемуарах французского политика, “архитектора Европейского сообщества” Жана Монне “Реальность и политика” (2001) и в книге английского журналиста и общественного деятеля Чарльза Гранта “Делор (Добро пожаловать в дом, который построил Жак)” (2002) рассказывается о сложной истории создания Европейского Союза, главная цель которого — исключить возможность войны в Европе и на основе национальных сообществ создать сверхнациональное, опирающееся на принцип демократического равенства, обязанное своим существованием идее христианского братства.

В этой серии вышли также книги двух известных русских философов: Семен Франк — “Непрочитанное... (Статьи, мысли, воспоминания)” (2001) и Мераб Мамардашвили — “Эстетика мышления” (2000) и двухтомный труд американского историка Ричард Пайпса “Струве-биография” (2001), посвященный жизни и творчеству русского политика, экономиста и публициста Петра Бернгардовича Струве (1870—1944), в течение пятидесяти лет бывшего одной из центральных фигур русской общественной жизни и прошедшего за это время путь от марксизма к правому либерализму. Этот труд особенно замечателен тем, что наряду с биографией Струве он включает в себя подробный анализ экономической и политической истории России в переломный для нее период конца XIX и первой половины ХХ веков, проблемы которого весьма сходны с теми, которые стоят перед нынешней Россией.

Новинки серии — сборники эссе, статей и рецензий литераторов. Выпуск сборника Джорджа Оруэлла, автора знаменитой антиутопии “1984”, давно ставшей классикой и не теряющей своего значения с течением времени, — один из лучших способов почтить его память в год, когда мировая общественность отмечает 100-летие со дня его рождения. Собранные в этой книге тексты, большинство из которых впервые опубликовано на русском языке, позволяют услышать голос человека, постоянно размышляющего над вопросами, ответы на которые частично дало его время, частично — наше, и на которые еще предстоит отвечать будущему.

Прежде всего, это книга профессионального литератора: около половины ее текстов — рецензии и статьи, посвященные литературным проблемам. Но в то же время — и это отличительное качество Оруэлла — в книге практически нет текстов, в которых разбирались бы чисто литературные проблемы. Публицистические эссе перемежаются с рецензиями и статьями на литературные темы, по стилю и содержанию близкими к публицистическому эссе, поскольку точно так же имеют самое непосредственное отношение к тому, что Оруэлл называл “насущные проблемы современности” и “точки, где разворачиваются горячие события”. При этом он либо выбирал для рецензии книги, непосредственно имеющие отношение к социальным и политическим проблемам, как, например, книги Юджина Лайонса “Командировка в утопию” и Ф.Дж. Шида “Коммунизм и человек”, либо анализировал те проблемы литературы, которые находятся на стыке с социологией и политикой, обращаясь к творчеству таких писателей как, например, мастер сатиры Джонатан Свифт или размышляя о положении писателя и писательского дела, например, в статье “Литература и тоталитаризм”. И наиболее ярким примером присущего Оруэллу сращивания публицистики и анализа литературного творчества является его статья “Уэллс, Гитлер и всемирное государство”.

Но о чем бы ни писал Джордж Оруэлл, он постоянно обращается к темам свободы и достоинства человека (в частном случае — писателя) и того общественного устройства, которое способно это обеспечить. Поэтому его тексты изобилуют размышлениями о сути и модификациях капитализма, социализма, коммунизма и фашизма, а также о том, что стоит за такими понятиями как “революция” и “контрреволюция”, “патриотизм” и “интернационализм”. Современная ему жизнь давала для этих размышлений богатый материал: войны (в том числе две мировые) и революции, появление фашизма и разделение мира на две системы. И, пристально всматриваясь в природу всевозможных режимов, он всю жизнь считал себя социалистом, понимая общество, основанное на том равенстве, которое было начертано на знаменах французской революции, как социалистическое. Осуждая исповедующий частную собственность капитализм в силу того, что “на нынешней стадии промышленного развития право частной собственности означает право эксплуатировать и мучить миллионы ближних”, Оруэлл писал о “все более очевидном сходстве” между сталинским режимом, то ли социализмом, то ли “особо отвратительной формой государственного капитализма”, при котором “все живут в постоянном страхе”, и национал-социализмом, “форме капитализма, позаимствовавшей у социализма только те черты, которые обеспечат ей военную эффективность” (собственность не отменена, но распоряжается всем государство) и исповедующей жесткую кастовую систему.

Напоминая об ожиданиях того, что “русская революция увенчается осуществлением Утопии”, Оруэлл констатирует, что, как оказалось, в коммуне “ничуть не меньше несправедливостей, чем было прежде”. Кроме того, выяснилось, что, хотя от “ставшей ложью” религии было необходимо отказаться, после этого “два столетия мы тем одним и занимались, что подпиливали сук, на котором сидим. И вот с внезапностью, мало кем предвиденной, наши старания увенчались успехом — сук рухнул, а с ним и мы сами. К несчастью, вышло маленькое недоразумение. Внизу оказалась не мурава, усыпанная лепестками роз, а выгребная яма, затянутая колючей проволокой”. Иными словами, “решительно ничего не вышло из идеи Царства Божьего на земле”. И Оруэлл пришел к выводу о необходимости признать, что “цель социализма не в том, чтобы сделать мир совершенством, но чтобы сделать его лучше”, и что к “общественной собственности на средства производства” должна прикладываться некая сумма здравых мировоззренческих принципов, которую нация должна прорастить в себе как зерна будущего нормального, а не патологического развития общества. При этом Оруэлл очень гордился своей страной, не помышлявшей о социализме, но в которой все верят в “позитивную силу национализма” и в которой вера в “закон” есть “нечто, стоящее выше государства и индивидуума”.

В книге Наума Коржавина, известного русского поэта, драматурга, литературоведа и публициста, в сталинское время по обвинению в антисоветской деятельности сосланного в Сибирь и в 1973 году эмигрировавшего из СССР, также около половины текстов представляют собой рецензии и статьи, посвященные литературным проблемам, а остальные — “насущным проблемам современности” и “точкам, где разворачиваются горячие события”. Однако в текстах, посвященных литературе, он гораздо больше внимания уделяет чисто эстетическим вопросам, а его публицистика временами автобиографична и по большей части связана с историей России ХХ века. Очень подробно, с болью за свою страну он излагает итог своих многолетних размышлений над собственной жизнью, не отделимой от трагедии России, о которой, в отличие от Оруэлла, он знает не из книг и газет. И, опираясь на те истины, к которым он пришел в ходе размышлений над положением дел в России, Коржавин удивительно метко оценивает события уже мировой истории, которые определяют суть нашей сегодняшней, как российской, так и всепланетарной, ситуации.

Фактически же основная тема сборника — тема культуры, точнее, ее, по выражению Коржавина, “коренных вопросов”, ставших “коренными вопросами бытия” — как для отдельного человека, вне зависимости от того, является ли он великим поэтом или просто жителем нашей планеты в определенный исторический период, так и для отдельных государств и всей нашей цивилизации. Поскольку под “защитой банальных истин” подразумевается защита извечных, поэтому кажущихся банальными нравственных ценностей, лежащих в основе человеческой культуры и так называемого естественного здравого смысла и помогающих преодолеть соблазны “диалектики, то есть веры в сложные извивы развития, когда Добро выглядит Злом и наоборот”, что в конечном итоге оборачивается служением “Злу, которое все почему-то никак не обернется Добром”. Этой защите посвящены абсолютно все тексты Коржавина, какие конкретные вопросы в них ни разбирались бы. При этом, по его словам, “те, кому кажется, что это простое занятие, ошибаются. Выступать против “прогресса”, против его “открытий”, сегодня не менее обременительно, чем во времена Джордано Бруно — в его защиту”. Поскольку постепенно идея Прогресса стала самодовлеющей, а самыми ругательными словами стали “ретроград”, “консерватор” и “мещанин”. Тогда как бездумная погоня за новизной, стремление любой ценой достичь все большей прогрессивности ведут к тому, что Коржавин называет “нравственной диалектикой”, — к отрыву от подтвержденных опытом тысячелетий нравственных ориентиров, к забвению того, что “все “мещане” знали с рождения”: “что существуют абсолютные, объективные моральные ценности”, в основе которых лежит “естественное отношение к вещам”.

Провозглашая себя “демократом и либералом — в старинном, правда, смысле”, Коржавин развернуто и аргументированно защищает прежде всего такую “банальную истину”: “все-таки нельзя, чтобы кровь и страдания одних людей воспринимались другими только как незначительные пятна на солнце своей веры”. Выступая, таким образом, против любителей проведения в жизнь абстрактных идей, Коржавин защищает еще одну “банальную истину” — касающуюся свободы в самом тривиальном, банальном значении этого слова: “Нет, со свободой шутки плохи. Она действительно сама по себе ничего не решает, не делает людей ни счастливыми, ни талантливыми, не уничтожает подлости и так далее. Но стоит ее уничтожить, и все отрицательные качества становятся господствующими. Воздух тоже ничего сделать не может, но попробуйте прожить без него. Свобода — как воздух. Прежде всего для духовной жизни, но и для материальной тоже”. Отделяя понятие “свобода” от понятия “равенство”, Коржавин замечает: “Равенства в нашей стране все эти годы было меньше, чем где бы то ни было, но уравнительной психологией мы пропитались насквозь больше, чем кто-либо”. При этом всплывает еще одна “банальная истина”: “О социальной справедливости иногда говорят как о вековечной мечте человечества. Это правда в том смысле, что в той или иной форме мечта о ней всегда существовала. Но никогда это не было мечтой всего человечества — лучшие и зрелые умы обходили ее стороной”, поскольку “не все хорошее в жизни определяется одной справедливостью. У Бога, например, человек просит не справедливости по отношению к себе, от которой, как он знает, ему по грехам воздастся, а прощения и милости (“Господи, помилуй!”). Да и в добрых земных делах, нисколько не забывая о справедливости, мы часто руководствуемся иными соображениями. Социальность — отнюдь не синоним справедливости”.

Жизненную позицию Коржавина хорошо иллюстрирует его рассуждение по поводу нарушения литературных канонов, которое, фактически, есть рассуждение о канонах так таковых, относящихся к любой области человеческой деятельности: “А каноны — что ж! — Каноны можно и нарушать. Но очень осторожно: надо иметь в виду, что они отнюдь не “форма” того или другого поэта, а нечто более общее и длительно действующее. И если их разрушать, то только обоснованно”. В данном случае под “обоснованно” имеется в виду соотнесенность с вековой мудростью общечеловеческой и национальных культур и здравым смыслом, базирующимся на ощущении естественного хода вещей. Забвение этих “банальных истин” и упоение “революционностью” и “прогрессивностью”, отрывающими от естественного хода развития нашей культуры и всей нашей цивилизации, ведет к тому, что Коржавин называет “общим духом, заставляющим всех без различия вести себя по отношению к жизни с люмпенской безответственностью”. Тогда как “необходимо не штурмовать небо (достаточно этим занимались), а, помня при этом Бога, по-земному заниматься своими земными делами”. А наша земная жизнь, как бы мы к этому ни относились, всегда останется несовершенной и, как хорошо пишет Коржавин, “к сожалению, часто оставляет нам выбор только между далеко не очень хорошим и ужасающим. Если уйти от реально стоящего выбора и выбрать в этих обстоятельствах “замечательное”, отвергая “далеко не очень хорошее”, практически выберешь ужасающее”. В справедливости этой мысли действительно убеждает нас как история, так и наш сегодняшний день: стремление к абстрактному и недостижимому на земле совершенному закрывает дорогу к пусть и несовершенному, но базирующемуся на естественном порядке вещей и уважению к извечным нравственным ценностям, не позволяющим переступить некий порог, за которым начинается катастрофа как для отдельной личности, так и для государства. Об этом — все почти 800 страниц книги Коржавина, в которой, в частности, говорится такая “банальная истина” о столь дискутируемом сейчас в нашей стране понятии демократии: “Все мы, конечно, за демократию. Но дело в том, что демократия, простите за банальность, может существовать только в демократическом государстве. Просто потому, что она — одна из форм государственности. Личная свобода может существовать только тогда, когда охраняется законами и силой свободного государства. Следовательно, для существования демократии и свободы необходимо государство. Но в свою очередь и существование государства кое-чего требует”.

Книга Коржавина намного ближе к нам по времени (заключающее книгу эссе датировано 2001 годом и посвящено иракско-американскому вопросу), что позволило ему гораздо более четко сформулировать, что “позитивная форма национализма” базируется прежде всего на формирующих культуру здравых мировоззренческих принципах. Взывая к личной ответственности каждого человека за содеянное, Коржавин не дает рецептов, что же нам, таким несовершенным, делать в нашей такой запутанной и несовершенной жизни. Его ответ “банален” и перекликается с позицией Оруэлла: “Тут можно ответить одно: сопротивляться разрушению личности. Сопротивляться до конца, а не пытаться находить точные формы воплощения для этого разрушения”.