Артём Каратеев, Фаина Гримберг

Перекрёсток культур. — М.: ОГИ

ОГИ известно своими многочисленными книжными сериями: выдержанный стиль поэтической и прозаической серий уже давно сделал их легкоузнаваемыми на прилавках. Заявляя о себе такими неразвлекательными сериями как “Bilingua”, “Антропология/Фольклор”, “ОГИ про art”, “NON FICTION” и др., ОГИ снискало уважение своим стоическим игнорированием потребностей массового читателя.

Феномен серии, если вдуматься, достаточно безрадостен по своему существу и является тем же самым, что специализация и разделение труда в экономике. Он, собственно, и возникает тогда же — на рубеже XIX—XX веков, — когда специализация достигает вселенских масштабов, и пролетарию, чтобы он не тратил времени на размышления, дают выполнять только одну технологическую операцию. Книжная серия — это явление разделения читательского труда. Если любишь иронический детектив — вот тебе серия иронического детектива, если жаждешь про крутых парней — вот тебе серия про крутых парней! Чего уставился на Кафку? Шагай, шагай, это не твое!

От прогресса не скроешься, серийность прижилась.

Ставка на издание серий — дело настолько выигрышное, насколько и проигрышное. Уж сколько за последние годы основывалось всяких серий! Вот года четыре назад возникла “Литературная галерея”, объявившая о своем рождении выходом неординарного издания с названием “Кокаин”, где под одной обложкой вместе с репродукциями художников были собраны М. Агеев, Томас Де Квинси и Михаил Булгаков. На этом “...галерея”, похоже, и закончилась...

Среди выигрышных сторон серийности — возможность ввести в литературный обиход малоизвестные тексты и малоизвестных авторов.

Естественно, малоизвестные и хорошо забытые имена есть и в “Перекрестке культур”. Если имя г-жи де Сталь известно всякому и при упоминании о нем сразу вспоминается история противостояния одаренной талантом женщины и самоодаренного властью императора, то про норвежскую писательницу Сигрид Унсет (удостоенную, кстати, в 1928 году Нобелевской премии) знают далеко не все.

Жизненные события обеих писательниц, приведшие к написанию “Десяти лет...” и “Возвращения...”, несмотря на сто с лишним лет между ними, очень схожи. Жермена де Сталь, уверившись, что Наполеон не остановится ни перед какими средствами, чтобы заставить ее отказаться от проявлений свободомыслия, решается на побег из родового имения, где, можно сказать, находилась под домашним арестом. Конечной целью путешествия является спасительная Англия — оплот мира и демократии, но путь туда лежит неблизкий — через Россию и Швецию.

Сигрид Унсет вынуждена покинуть свой дом в Лиллехамере, когда становится ясно, что малочисленная норвежская армия не может больше противостоять фашистским агрессорам. В числе других беженцев, с одним чемоданом и без средств, Унсет, которой уже 58 лет, попадает в Швецию, откуда через советскую Россию и Японию надеется добраться до США.

Если вспомнить все книги серии — становится понятно, что перекрестком разнообразных культур является Россия.

Жермена де Сталь описала свой визит сюда в памятный 1812 год; Сигрид Унсет пересекла из конца в конец Советский Союз в 1940-м; вышедшие под грифом “Перекрестка...” “Русские впечатления” Георга Брандеса (см. рецензию в “Знамени” № 9, 2003) относятся к концу XIX века; и еще одна книга серии — “Senior Service: Жизнь Джанджакомо Фельтринелли” — посвящена итальянскому левому радикалу, получившему у нас известность тем, что он впервые издал “Доктора Живаго” в 1958-м.

Любая книжная серия держится на стойком читательском интересе к предмету изображения. Любите ли вы ненароком подслушать, что говорят про вас в ваше отсутствие? Действительно, желание узнать о себе чужое мнение вечно как мир, и читателя заинтересует именно присутствующий в каждой книге “чужой” взгляд на нас, жителей странной страны России. Российская/советская действительности отражаются в книгах де Сталь и Унсет как в кривых зеркалах — одно преумножает достоинства, другое — недостатки.

“До сих пор никому не приходило в голову считать Россию самой свободной из европейских держав, однако гнет, тяготеющий по вине французского императора над всеми странами нашего континента, так силен, что, оказавшись в стране, над которой Наполеон не властен, чувствуешь себя, словно в республике”, — так начинает рассказ о России измученная преследованиями наполеоновских чиновников Жермена де Сталь.

Г-жа да Сталь была не столь проста, как это может показаться, и тут надо воздать должное В.А. Мильчиной, не только переведшей “Десять лет...” на русский язык, но и снабдившей издание исчерпывающими статьями и комментариями, даже превышающими объем текста де Сталь. Так, например, французская писательница постоянно вздыхает, что деспот Бонапарт лишил ее радости парижских светских бесед. Комментатор проясняет нам характер проведения этих бесед, больше походивших на театр одного актера. Водянка же, по причине которой, так пишет де Сталь, задерживался отъезд из Швейцарии, разрешилась — как явствует из комментария — через положенный срок рождением внебрачного ребенка...

Естественно, пиетет Жермены де Сталь к России имеет причиной ненависть к Наполеону, однако чувства не мешают ей делать верные замечания о людях, нравах, традициях, примечая как положительное, так и отрицательное. Русский народ противоречив — ему присущи мечтательность и страстность, гостеприимство и вороватость, и даже “некое сдержанное сладострастие”. Он еще не так далеко ушел от варварства — однако варварство понимается де Сталь в контексте времени и является синонимом природной мощи, стремления к свободе, то есть единственной силой, которая может одолеть ненавистного корсиканца.

Книга Сигрид Унсет подкупает по-северному сдержанным и неторопливым повествованием, суровой печалью, с которой писательница рассказывает о родной стране. Безрадостны и советские пейзажи. В них доминируют бюрократизм, “повсеместный, постоянный запах гнили и разложения”, поезд с заключенными, умирающая девочка, мясо с червями в вагоне-ресторане, апатичные люди, безразличные к своему положению или просто его не замечающие...

Парадоксально, но к концу книги от любопытных наблюдений за природными чертами различных народов Унсет приходит к проповеди национальной неполноценности немцев! Немецкий, дескать, народ насквозь пропитан милитаризмом и верноподданническими чувствами, притом что его правители традиционно страдали наследственным слабоумием. Но это что! Читаем дальше (страница 160): “В наиболее важных проявлениях немецкого духа <...> всегда доминировали черты шизофрении и маниакально-депрессивного психоза”. “Соседи Германии неоднократно свидетельствовали, что у немцев весьма слабо развиты такие черты, как прямота, чувство ответственности перед другими людьми, правдивость, душевное целомудрие и самообладание, то есть те качества, которые составляют наши моральные ценности”.

Обе книги содержат попытку осмысления увиденного и пережитого, становящуюся отдельным, вторым сюжетом. Второй сюжет в “Возвращении в будущее” — это рассуждения о тоталитарных системах, его развязка — вывод об их неизбежном крахе. Тоталитаризм всегда основан на самообмане, потому что уничтожение независимого мнения ведет к лжеполитике, лжеэкономике и лженауке — а значит, он противен здравому смыслу и логике истории.

Второй сюжет у де Сталь более развернут и объемист и начинается с истории взаимоотношений с Бонапартом. Именно из личного опыта общения с ним, начавшегося с восторга и закончившегося ненавистью, делает г-жа де Сталь выводы относительно характера Наполеона и характера его власти. Несмотря на пристрастие к выведению серьезных заключений из мельчайших деталей, а может, и благодаря ему, де Сталь улавливает внутреннюю логику повелителя Франции, выражая ее в нескольких емких афоризмах: “Он не был ни добр, ни свиреп, ни жесток, ни кроток, как бывают добры или жестоки другие люди”, “Он не знает ни ненависти, ни любви, ибо в целом свете видит лишь одного себя, людей же принимает как факты или как вещи”, “Сила его зиждется на безграничном эгоизме, который не способны поколебать ни жалость, ни привязанность, ни вера, ни нравственность”, “Будучи первым в искусстве расчетов, он последний в области чувств”.

“Десять лет...” и “Возвращение...” как нельзя более кстати подходят для осмысления прошлого России с ее критической зависимостью от личности верховного правителя. Потому что тоталитаризм — это форма власти, в любой стране имеющая одни и те же черты. Сталь пишет о тоталитаризме французском, Унсет — о немецком и русском. О возможности русского тоталитаризма на страницах “Десяти лет...” говорит император Александр Павлович: “Упомянул он и о своем — известном всему миру — желании улучшить участь крестьян, до сих пор находящихся в крепостной зависимости. “Ваше величество, — отвечала я, — в вашей империи конституцией служит ваш характер, а порукой в его исполнении — ваша совесть”. — “Даже если это правда, — возразил он, — человек — не более чем счастливая случайность”.

Гитлер — тоже в какой-то степени случайность, вывих человечества, который надо вправить обратно, чтобы дальше нормально жить, созидать, рожать детей, как это и было до него, — этот мотив тоже есть у Унсет, не зря ее книга называется “Возвращение в будущее”. Будущее должно продолжать вырабатывавшиеся веками традиции свободы и демократии, а фашизм и сталинизм — явления не более чем временные и обреченные.

Вера же в торжество справедливости и здравого смысла, несмотря на увиденное и пережитое, пронизывающая обе книги, отражается в зеркале современности напоминанием о духовном и душевном здоровье как лучшей опоре человека на трудных участках судьбы — во все времена.

В сущности, фигура Джанджакомо Фельтринелли до самого последнего времени оставалась для российских читателей даже и малоинтересной. Ну, иностранный издатель — мало ли в Бразилии Педров! Первым издал “Доктора Живаго”. Трагически погиб. Впервые появившаяся на русском языке биография итальянского издателя вполне может кого-нибудь и разочаровать. Вдруг выясняется, что Джанджакомо Фельтринелли существовал на этом свете не только в связи с Пастернаком и “Доктором Живаго”, но и — представьте себе! — “сам собой красивый”. Становится также возможным сделать деликатный вывод о том, что скандальное издание крамольного романа знаменитого советского писателя явилось для Фельтринелли всего лишь звеном в цепочке аналогичных, то есть в достаточной степени авантюрных (и прибыльных) издательских проектов. Возможно уже поручиться и за то, что Фельтринелли как издателя интересовала прежде всего именно прибыльность предпринятого издания, но при этом прибыльность должна была непременно приправляться скандальностью и интеллектуализмом. Впрочем, вероятнее всего, именно подобная издательская стратегия и является своего рода “высшим пилотажем” издательского дела!.. Кстати, восприятие романа Пастернака на Западе и в СССР — отдельная песня. Оброненная Фельтринелли в одном из писем фраза о “детишках”, которые зачитываются “Доктором Живаго”, чуть ли не под партой держа книжечку (итальянские школьники!), вкупе с фильмом Карло Понти, довольно-таки показывают, что “у них” роман воспринимался в качестве экзотически-бульварного чтива. О “нашем” восприятии писалось уже столько, что... можно и помолчать! И вообще, не исключено, что именно “они” в своем восприятии как раз-таки правы! Но... Никакой бурной популярности “Доктора Живаго” на Западе, едва ли не превзошедшей известность “Тихого Дона”, к примеру, или даже — “Войны и мира”, не случилось бы никогда, если бы не Фельтринелли!..

Кто же он? Наверное, он все-таки фигура типическая для своей страны, для послевоенной и “шестидесятнической” Европы... Детство его и юность, то есть то, как их описывает сын издателя, напоминают европейский буржуазный, “реалистический” (можно и без кавычек) роман, — не то Анри Труайя, не то Филипп Эриа... Короче, изнанка неореализма — жизнь очень богатых людей, лесоторговцев... Надо отметить, что для многих российских читателей так и останется непонятным, что же сделало из отпрыска весьма состоятельный буржуазной семьи — бунтаря и то, что на Западе, “у них”, опять же, называется: “левака”. Возможно, что-то понять нам помог бы... Горький, очень даже и неплохо знавший эту “крупнобуржуазную” среду, из которой систематически являются бунтари и изгои; но мы ведь уже давно не читаем Горького и, соответственно, ему давно уже не верим. И, как показывает биография итальянского издателя, не верим напрасно!..

Итак, в семье своей родной Джанджакомо был в своем роде Шуркой Булычевой. Но будучи “левым” и какое-то время коммунистом, он не забывал и о деле, о “бизнесе”, как в наши дни говорится. Издательство его начало процветать... За скандальным русским романом последовал на свой лад скандальный роман Джузеппе Томази ди Лампедузы “Леопард”; и далее — “В 1959 году издательство переводит книги: Сол Беллоу, “Король дождя”; Карен Бликсен, “Моя Африка”; Казимеж Брандыс, “Мать королей”; Хорхе Луис Борхес, “Алеф”; Осама Дазаи, “Солнце заходит”; Дж.П. Донливи, “Имбирь”; Фридрих Дюрренматт, “Обещание”; Э.М. Форстер, “Дом Ховардов”...”. Блистательный список ясно говорит о безупречном чутье и вкусе Джанджакомо Фельтринелли.

А вот что писал о Фельтринелли Энрико Филиппини, “молодой германист с большим будущим”:

“С экономической точки зрения быть издателем означает либо обладать огромными деньгами и рисковать ими, либо не обладать ими вовсе и стремиться много заработать. Во втором случае результаты зачастую вредны для читателей. В первом же нужно обладать здравым смыслом; например, считать, что культура — настолько важная вещь, что из-за нее стоит каждый день вставать убийственно рано, работать двенадцать часов в день, подвергать себя дискуссиям за обедом, дискуссиям за ужином, дискуссиям в дороге; сосуществовать с психопатами и плохо приспособленными к окружающей жизни субъектами, провоцировать фривольности, создавать сенсации”...

И вот как жил Фельтринелли, который “здравым смыслом” безусловно обладал: “Он проводит дни, а порой и ночи в офисе с оранжевыми стенами, забитом книгами, пепельницами..., фотографиями; водит автомобиль на угрожающей скорости, проводит целые недели на своей яхте на Северном море, в пятницу вечером вместе с женой и сыном отправляется в замок, взгромоздившийся над деревней Вилладеати, и там придумывает и раздумывает создавать новые книжные серии, проекты, контракты в промежутке между охотой, финской баней и бассейном, книгой по истории страны и томиком по сексологии, между качественными книгами в бумажных обложках и авангардными романами, обложившись журналами на четырех языках”.

Но нас, конечно, более всего интересуют отношения Фельтринелли с Пастернаком. Как ни странно, об этих отношениях лучше говорит обширное предисловие Евгения Пастернака. Е. Пастернак старается быть предельно корректным, и ему это даже удается. Так, вполне понятно, что ему не за что любить ту же О.В. Ивинскую, но пишет он о ней весьма корректно, сухо, очень стараясь проявлять объективность. Но тема уж больно щекотливая — деньги! Деньги, без которых, как выяснилось, все-таки жить нельзя. И желательно, все-таки, чтобы их было много. Отсюда и арест Ивинской и ее дочери, и сущностный конфликт между законной семьей Пастернака и той же Ивинской, и мучительная для Пастернака ситуация, когда государство лишило его заработков и, соответственно, надо просить того же Фельтринелли...

А Фельтринелли вел себя хорошо: Ивинскую и ее дочь выручил из заключения, деньги в конце концов всем, кому следовало, достались... И после его смерти-гибели остались благотворительные учреждения, музей, библиотека... Загадочный богатый бунтарь!