Зигрид Лёффлер

Кто решит, что нам читать?

Мир книг, критика и литературный канон

Зигрид Лёффлер — ведущий редактор литературного ежемесячного журнала “Литературен” (изд-во “Фририх Берлин”), ранее работала в отделах культуры газет “Ди Цайт” и “Зюддойче цайтунг”, лауреат многих немецких и австрийских премий за публицистику в области культуры. Предлагаемая статья написана на основе выступлений на Пятых “Потсдамских встречах” деятелей культуры Германии и России в июне 2003 г.

У книги двоякая природа. Она одновременно и товар, и предмет культуры. Будучи товаром, она подчиняется законам рынка: ее производят, распространяют, рекламируют и продают потребителям — точно так же, как и другие товары. В качестве такового она конкурирует с другими товарами.

Вместе с тем книга еще и предмет культуры. Хотя она и уступила функцию ведущего информационного средства электронным массмедиа, тем не менее книга как предмет культуры все еще остается той формой общения, с помощью которой осуществляется передача, критический отбор и отсев всех интеллектуальных и культурных новшеств. Именно посредством книги, в традиционном взаимодействии авторов, их книг, издательств, книготорговли и критически настроенной прессы фильтруется и формируется общественное мнение о том новом, что достойно восприятия и обсуждения.

Эта двоякость — товар и предмет культуры одновременно — делает книгу особенно уязвимой в эпоху глобализации. В последнее время книга все больше рискует утратить свою роль и общественный статус предмета культуры и превратиться в чистый товар. Достаточно вспомнить предпринятые в последние годы попытки отменить единую цену на книги в Германии.

Вот четыре заметки с немецкого книжного рынка:

1. Немецкоязычные книжные издательства страдают от перепроизводства, ежегодно издавая почти 90 тысяч книжных новинок. Это порождает беспощадную конкуренцию и ведет к искусственному старению новых книг в течение нескольких месяцев.

2. Сами книги все больше становятся взаимозаменяемыми, поскольку в последние годы среди немецких книгоиздателей завершился полный драматизма процесс концентрации, в результате чего осталось всего два транснациональных мультимедийных концерна (“Бертельсманн” и “Хольцбринк”). Особенно отличился “Бертельсманн/Рэндом Хаус”, на корню скупавший независимые издательства и целые издательские концерны, поглощая и перепрофилируя их. В результате произошла гомогенизация издательских программ, унификация оформления, содержания и стиля книг. Просматривается стремление создать глобализованную, массовую книгу, задуманную в виде продаваемого по всему миру фабриката — эдакого печатного “гамбургера”. Правда, его уязвимость видна уже сегодня: множество безликих конвейерных книг не находят покупателя, поскольку заменяемы и, следовательно, излишни.

3. Из-за катастрофического падения объема рекламных объявлений за последние полтора года крупнейшие межрегиональные газеты в Германии очутились в тисках экономического кризиса, какого не знали со времен своего основания; как следствие — сокращается число газетных полос, прекращается выпуск приложений, увольняются сотрудники редакций. От этого страдают литературные разделы, вынужденные ограничиваться стандартными темами и авторами, способными завоевать массового читателя. Больше всего любят писать о том, что обеспечивает рыночный успех. Яркий пример тому “Гарри Поттер”. Освещение этого события средствами массмедиа самодостаточно. Единственное, чему оно служит, это массмедийный культ, ими же самими созданный и рекламируемый. Коллективно воспеваются — и, таким образом, повышаются — чисто экономические показатели. И в этом круговороте мнение литературной критики не в счет, поскольку излишне. Критика как инстанция совершенно бессильна. Ее классические императивы более не действуют, а ее категории обращены в никуда. С помощью традиционных для литературной критики методов критическая оценка книг наподобие “Гарри Поттера” попросту невозможна, от критики они защищены иммунитетом, поскольку благодаря завоеванному ими участку могущественного рынка они утверждают по всему миру собственные критерии массовой развлекательности и объема продаж. Критику остается только исполнить роль зазывалы, пропагандиста и трубадура успеха массовых продаж.

4. Взыскательная, оригинальная, новаторская литература в Германии публикуется горсткой независимых издательств, которые, хотя их и потеснили в последние годы крупные концерны, сумели отстоять свою самостоятельность, продолжают ориентироваться на качество и, храня верность авторам, занимаются также трудной и сложной литературой. Интересная новая литература издается большей частью именно этими издательствами, такими как “Зуркамп”, “Ханзер”, “Клаус Вагенбах”, “Антье Кунстманн” и “Клетт-Котта”.

Изменились и отношения автора с издательством. Поскольку менеджеры книжных концернов заинтересованы в норме прибыли больше, чем в дружбе и духовном общении с авторами, слабеет связь издательства с автором. Сегодня авторы меняют издательства чуть ли не от книги к книге. Как следствие — размывается профиль издательств.

Протагонисты книжного рынка, его столпы и стратеги сегодня совершенно иные, чем лет десять назад. Кто сегодня определяет в Германии, какие книги писать, издавать, распространять, продавать, обсуждать и читать? Кто те деятели, которые движут книжным рынком и правят читателем? Традиционный ответ — авторы, издатели, редакторы, книготорговцы и критики — более не соответствует положению вещей.

С начала девяностых годов значение литературных агентов возросло и на немецком книжном рынке. По мере того, как ускоряется развитие книжного рынка, а издательства сокращают штат редакторов, влияние агентств растет. За кулисами они превратились в могущественных стратегов книжного рынка. Это они определяют тенденции, диктуют литературную моду. К незримым новым дирижерам книжного рынка можно причислить и руководителей закупочных отделов крупных сетей книжных магазинов. Они тоже обладают правом определять, что будут читать, поскольку при закупке и размещении книг на прилавках самолично решают, какие названия книг в магазинах попадутся на глаза потребителю.

Перемены на немецком книжном рынке являются следствием меняющихся читательских привычек. Мы видим, что привычки читателей коренным образом изменились — от прочтения к быстрочтению, к чтению “лакомых кусочков”. Как показывает статистика, все больше людей читают книги (и газеты) так же, как смотрят телевизор. Щелкают тексты, как телепрограммы.

Значит, и для печатных органов совершился тайный переворот читательского круга. Очевидно, что их адресатом уже не является хорошо информированный, внимательный, терпеливый, образовывающийся читатель. Они молча переключились на другой тип, на мечущегося, нетерпеливого, рассеянного читателя, читателя от случая к случаю, бегло листающего газеты, не напрягая своего внимания. Такому читателю нужны совершенно иные раздражители, резкие сигналы, короткие тексты, чтобы они трогали его, а еще лучше — захватывали. Разве способна классическая литературная критика с ее требованиями к качеству дойти до подобного читателя?

То есть перемены на немецком книжном рынке затрагивают и литературную критику, и саму литературу. Мы имеем дело с расколом книжного рынка. Подавляющая часть книжной продукции недосягаема для классической литературной критики, она не поддается критике. Большинство книжных новинок — это нерецензируемые книги, которые попадают на рынок в обход литературной критики и выносятся туда другими массмедиа. Поварские книги, деловые книги, путеводители, бестселлеры, детективные романы, фантастика, биографии знаменитостей и т.д. обладают иммунитетом от литературной критики. По отношению к ним критика бессильна.

Совсем недавно одна издательница откровенно призналась мне, что ее издательство выпускает два вида книг: “на продажу” и “для прессы”. Книги “на продажу” попадают на рынок без обсуждения в прессе и распространяются без литературной критики. Для книг “на продажу” цепочка сбыта замыкается не на покупателе, а на книготорговце. Главной фигурой является книготорговец-женщина. Нужно, чтобы эта женщина-книготорговец приняла и купила книгу, правильно расположила ее в магазине и наилучшим образом рекомендовала ее неискушенным покупателям. А ведь статистически доказано, что любимыми книгами женщины-книготорговца являются исторические романы, любовные повествования и детективная литература. То есть для книг “на продажу” важно стать любимой книгой женщины-книготорговца и быть рекомендованной ею. Литературная критика для этого не нужна, она может только помешать. Авторитетом для книжного мира теперь является не критик, а потребитель. Для литературной же критики существуют книги “для прессы”. Согласно такой издательской философии это книги, не способные утвердиться на рынке без хвалебных гимнов в печатных органах. Эти книги нуждаются в рекомендации критиков, чтобы очутиться на рынке.

Таким образом, большая часть событий на книжном рынке происходит без участия литературной критики. Главенство профессиональной критики продолжает существовать только в небольшом резерве книжного рынка — беллетристике в более узком, строгом смысле слова, из разряда книг хорошего качества. Там ее голос еще имеет вес, там она может, там она должна показать себя, доказать свою интеллектуальную силу, свое искусство. Каким же образом сегодняшняя критика демонстрирует свое искусство? Прежде всего создавая литературные течения и объявляя литературную моду.

Все торопливее скороговорка, с которой провозглашается новая литературная мода. Создание литературной моды — это прежде всего рекламное мероприятие и одновременно крик, чтобы привлечь внимание на безнадежно перенасыщенном книжном рынке. Чем больше литературной продукции по своему характеру приближается к массовой и тонет в ней, тем больше изобретательности приходится проявлять, приклеивая ярлыки, чтобы постоянно подновлять инсценировку одного и того же и утверждать, что возникают новые волны, новые пласты, даже если они едва существуют или вообще отсутствуют.

Изобретение расхожих ярлыков и хлестких лозунгов стало даже важнее открытия хороших литературных текстов. Чем однообразнее и неразличимее тексты, тем разнообразнее ярлыки, которыми их необходимо снабдить, чтобы имитировать разницу. То объявляют о существовании “поп-литературы”, то провозглашают так называемое “чудо дебютантов”, бум молодых новобранцев литературной сцены, или рекламируют “берлинское поколение”, которое должно представлять молодую, шикарную берлинскую республику, отражая ее мироощущение. Немецкая литературная критика сама подогревает эти игры с приклеиванием ярлыков, превращаясь в добровольного агента рекламных отделов издательств.

Год 1989-й ознаменовал начало большой паузы в оценке современной немецкой литературы. До воссоединения существовали две немецкие литературы, значительно отличающиеся друг от друга, — литература западная и литература восточная. После воссоединения Германии газеты были полны надежд, ожиданий, клятвенных заверений, утверждений и просто статей — в зависимости от точки зрения того или иного литературного критика — о возникновении новой общегерманской литературы, хотя обнаружить ее не удавалось. У молодых авторов, начавших писать после воссоединения, четко прослеживается, откуда они родом — с Востока или с Запада. У восточных немцев иные читательские привычки, чем у западных, поэтому обе стороны заархивизировали в своей памяти разные пути. Между Востоком и Западом существуют различия в эстетике, менталитете, художественных приемах, темах и отборе материала.

Таким образом, на немецком книжном рынке сталкиваются различные концепции скорости развития. Ускорение развития рынка постоянно заставляет создавать новую литературную моду и постоянно провозглашает новых модных авторов, правда, так же быстро их бросая, чтобы освободить место для новых кумиров. Никогда прежде авторы не перемалывались с такой быстротой, как сегодня. Увеличивающийся темп оборота литературы приводит к такому же быстрому ее упадку. Авторы и произведения изнашиваются быстрее, чем когда-либо.

Эта тенденция не укрылась от взора внимательных и осторожных авторов. Если они разумны, то противятся давлению рынка и времени и делают ставку на замедление ускорения рынка — так же, как и часть литературных критиков сегодня. По-настоящему интересные немецкоязычные авторы сегодня ищут темы и приемы, руководствуясь иными, собственными потребностями, не подчиняясь диктату рыночных продаж. Об этой тенденции стоит говорить даже во времена хаотического книжного перепроизводства. В том и состоит задача современной литературной критики. Ее задача внедрять определенные книги в память людей таким образом, чтобы будущие поколения смогли открыть и подтвердить их литературную ценность. Что станет литературным каноном, решит будущее. Но работать на будущее литературная критика может всегда.

В заключение — еще несколько замечаний на тему литературного канона. У немецких покупателей и читателей книг явственно возрастает нужда в критической ориентации. Потребители требуют путеводной нити в книжном лабиринте, надежных суждений, канона. Именно вследствие перепроизводства книг все больше усиливается потребность в прочной литературной образовательной основе. На немецком книжном рынке мы наблюдаем настоящий бум, прямо-таки инфляцию советников канона. Еще никогда мы не видели такого пестрого обилия конкурирующих списков рекомендуемых книг, как сейчас. Количество программных канонов и антиканонов постоянно увеличивается. Самопровозглашенные литературные каноники навязывают себя со своими излюбленными книгами общественности и пытаются провозгласить как догму свои личные списки хитов. Но действительно ли мы имеем в данном случае дело с каноном?

Я считаю, что в данном случае мы имеем дело скорее с развлекательными медийными представлениями, чем с дебатами о каноне. Установление канона — это вопрос власти. Канон “сделан”, сделан знаменитой “незримой рукой”. И потому, что канон сделан, он связан с властью. Он нуждается во власти, чтобы быть декретированным и внедренным. Канон лишь тогда является каноном, когда он обязательно признан обществом. Разумеется, ныне каждый вправе пропагандировать свои личные книжные пристрастия, но это ничего общего не имеет с созданием канонов.

Сегодня никто еще не обладает такой властью, чтобы свой список литературных хитов авторитетно внедрить в общество как обязательный. Но тот, кто хочет декретировать канон, не обладая властью его внедрить, тот у знатоков вызывает лишь насмешки, в особенности если авторитарный жест призван прикрыть нехватку авторитета. Сегодня нет обязательного литературного канона, потому что исчезает слой просвещенной буржуазии — носителя культуры, предписывающего и учреждающего каноны. Не существует больше буржуазной просвещенной уверенности XIX века. Сегодня каждый может, каждый должен читать, что хочет, не мучаясь угрызениями совести.

Если сегодня потребители требуют ориентировок в потоке названий книжного рынка, то причина этого вовсе не в неукротимой любви к чтению. Я подозреваю, что люди просто хотят получить подтверждение со стороны какой-либо инстанции, что они могут обойтись без несметного количества книг и, тем не менее, чувствовать себя более или менее образованными. Они хотят иметь на своих книжных полках непременный книжный рацион. Они хотят абсолютно необходимого. Не для того, чтобы читать, а чтобы обладанием этих книг симулировать свою образованность.

Литературный канон — если вообще угодно его так называть — постоянно изменяется, с одной стороны, благодаря интеграции новых имен и названий произведений, с другой — в ритме забвения и открытий, вследствие пересмотра своих фондов, обусловленных временем деканонизаций и реканонизаций. По словам литературоведа Яна Асмана, западное мышление отличается непостоянным каноном. В переломные времена, когда прежде всего подрывается иерархия ценностей, происходят и литературные переоценки.

Вспомним, как после 1989 года была переписана литературная история старой Западногерманской республики и бывшей ГДР. На повестку дня встала переоценка немецкой послевоенной литературы в ее совокупности. Заново были дефинированы западно- и восточногерманские каноны. Канонические писатели были деканонизированы. Обесценение коснулось прежде всего, конечно, проигравшей стороны, репрезентативных фигур от Кристы Вольф до Петера Хакса. Этим авторам пришлось претерпеть драматическую утрату престижа. Аналогичный процесс переоценки коснулся и авторов Западногерманской республики, правда, частично и скорее символически, потому что верх во всей Германии взял Запад со своими ценностями, задета была лишь самая репрезентативная фигура Запада, а именно — Гюнтер Грасс. Но его престиж благодаря Нобелевской премии достаточно укрепился, чтобы подобные попытки деканонизации смогли слишком навредить ему.

Конечно, в школах и институтах все еще составляются литературные списки по рангам, там ищут прочных позиций и преподавание ведется по спискам произведений. Это неизбежно, но это ничего общего не имеет с созданием канона. Речь идет при этом о Syllabus’e, о Curriculum’e, а не о каноне в собственном смысле слова. Syllabus, Curriculum — это конструкция учителей для учителей, сотворенная по идеологическим, по политико-образовательным причинам. Syllabus вовсе не канон.

Канон — это то, чему сами писатели сохраняют жизнь, чему писатели “намеренно не дают умереть”, как сказал Джон Мильтон в своей “Ареопагитике”. Каноном являются те литературные произведения, с которыми спорят сами писатели. Это каталог творцов, и он выдвигает те примерные произведения, которые в свою очередь станут образцом для будущих творцов, с которым опять-таки будут спорить более поздние писатели. А спор означает способность к контакту в духе Никласа Лухмана, означает коммуникацию, но означает также и разногласие. Цель — разногласие, а вовсе не согласие.

Канонические произведения лишь в том случае каноничны, если стоят спора. Это не те произведения, с которыми можно бесспорно согласиться. Это произведения, которые трудно постижимы, а не такие, что сами собой разумеются. Канонические произведения не почивают бесспорными в истории литературы, скорее они должны каждым поколением постоянно подвергаться перепроверке и заново выдерживать испытание в каждом новом времени, и наоборот: каждое новое время должно по ним испытать себя.

Любой читатель может проверить канон совсем простым прагматическим тестом. Достаточно задаться вопросом: что из прочитанного мною стоит перечитать? То, что стоит перечитать, — канонично. Канон — это те книги, которые постоянно читают и заново усваивают. Читатель может и должен самостоятельно вести воображаемую беседу со старыми текстами, ибо не существует литературной ценности, не зависимой от интереса и жажды знаний того или иного читателя. Кредо Германа Гессе все еще актуально: “Ищите книги, которые вам подходят, так же внимательно, как пожизненных друзей”. Книги, подходящие как пожизненные друзья, это и есть канон.