Никита Елисеев

Хольм ван Зайчик. Дело судьи Ди

После большого перерыва Хольм ван Зайчик выпустил новый роман из цикла “Евразийская симфония. Плохих людей нет”. Можно понять задержку с этим романом. Трудно написать хорошую книгу, но куда труднее написать продолжение этой хорошей книги. Хольм ван Зайчик рискнул. Пожалуй, шестой его детектив — самый хольм-ван-зайчиковый, самый чистый и самый идеологический из всех романов. Самый спокойный — в нем меньше всего насмешки, а если шутки и есть, то они уж совсем... экзотеричны.

В конце книги в качестве приложения помещен, как это принято говорить, стебовый “Комментарий к двадцать второй главе “Лунь юя” “Шао Мао””, составленный сюцаем школы “Лоиван-пай” Лао Ма — штука и шутка в том, что два представителя переводчиков Хольма ван Зайчика Вячеслав Рыбаков и Игорь Алимов работают в ЛО ИВАНе (Ленинградском отделении Института востоковедения АН). Можно представить себе, сколько разных хохм, понятных только своим, раскидано в этом “комментарии”?

Начать с того, что к “Делу лис-оборотней” в приложении был помещен волшебный рассказ Ли Сянь-Миня “Удивительная встреча в западном Шу” в переводе Игоря Алимова, а к “Делу победившей обезьяны” — отрывки из Танского кодекса в переводе и с комментарием Вячеслава Рыбакова. Стало быть (соображает внимательный читатель) — стебовый комментарий не Хольма ван Зайчика, а, и в самом деле, какого-то Лао Ма, работающего в том же ЛО ИВАНе, наверняка известного всем “сюцаям” этой самой школы. Читатель понимает, что ему показали кусочек институтской стенгазеты. Такая доверительность — обаятельна.

Впрочем, обаяние Зайчика не только в этом. Может быть, от спокойствия тона последней книги становится виднее, очевиднее, слышнее идеология Хольма — ну да, военная, ну да, патриотическая, ну да, антиглобалистская и мультикультуральная. Когда-нибудь, когда в России переведут один из первых манифестов антиглобализма “Рассуждения аполитичного” Томаса Манна, можно будет сравнивать разные антиглобализмы. Тогда станет ясно, что — скажем — Томас Манн образца 1914—1918 годов не то чтобы анархист, но... человек, помнящий, что государство ни в коем случае не метафизично; тогда как — скажем — Хольм ван Зайчик образца 2000—2003 годов — государственник до мозга костей, до принятия всей государственной мишурной атрибутики. Какие бутики, когда печатают шаг “восьмикультурные гвардейцы” у врат Запретного города в Ханбалыке?

Это — естественно для Питера (то бишь по-ордусянски — для Александрии Невской). Военный город. Город, живший производством оружия и знания. Причем знание стык в стык оказывалось связанным с оружием. Почему бы здесь не появиться такому явлению, как Хольм ван Зайчик?

Итак — новая книжка о приключениях Багатура Лобо и Богдана Руховича Оуянцева-Сю в стране Ордуси, возникшей в XIII веке на гигантской территории — России, Китая, Монголии, Ближнего Востока. На сей раз действие происходит не в Александрии Невской (Петербурге), не в Мосыкэ (Москве), не в Асланiве, не на Соловках, но... в самом сердце Ордуси — в Ханбалыке (Пекине). Может быть, еще и по этой причине, последняя книга — самая спокойная, самая экзотеричная и самая мистическая?

Может быть, поэтому для внимательного читателя именно в этом романе становятся видны не только идеологические, но и литературные, общекультурные истоки той или иной темы Хольма ван Зайчика. Так давняя, тянущаяся еще с самого первого романа любовь принцессы Чжу Ли и Багатура Лобо — обнаружит американское свое происхождение (что особенно пикантно для ван нашего Зайчика) — ну, конечно, “Римские каникулы” Уайлера, Одри Хепберн и Грегори Пека. Она — принцесса, а он — простой журналист (вариант — сыщик). У нее — долг. Государство. Традиция. Он понимает, как не понять! Но они любят друг друга. И — вытрите слезы. Бывает.

Вмешательство призрака в расследование напомнит о “Гамлете”. Впрочем — это не очень в точку, поскольку в “Гамлете” попытка ожившего мертвеца “помочь следствию” завершается катастрофой, уничтожением всей династии. Но это — трагический Запад, а у Хольма ван Зайчика — хеппи-эндишный Западо-Восток. Поэтому вернее всего здесь было бы вспомнить анонимную китайскую повесть XVII века “Трижды оживший Сунь”, в которой призрак хозяина помогает храброй служанке раскрыть преступление его жены-мужеубийцы и ее любовника.

Вообще, “Дело судьи Ди” — менее всего детектив. Я бы сказал, что это — гимн в прозе системе сдержек и противовесов, на которых держится равновесие в обществе, в государстве, в душе человека. Еще шаг — и сообразно устроенное, счастливое общество-государство превратится в агрессивную деспотию; еще шаг — и благородный верующий человек превратится в опасного фанатика. В каком-то смысле это — гимн балансу сил, гимн равновесию, которые не дай бог нарушить в ту или иную сторону.

На первый взгляд в “Деле судьи Ди” речь идет об опасности исламизации Ордуси, но это только на первый взгляд. Один из положительнейших героев романа (в котором и вовсе нет отрицательных героев, что, согласитесь, необычно для детектива или для книги, использующей элементы детектива) бек Кормибарсов — верующий мусульманин, сыплющий при каждом удобном случае высказываниями из Корана. Опасность состоит в том, что полная исламизация многоконфессиональной и многонациональной Ордуси нарушит равновесие в обществе и государстве, а равновесие — идефикс, пунктик, если можно так выразиться, Хольма ван Зайчика.

Недаром сбившийся с пути истинного ордусский политик первую ошибку совершает, когда намеревается оградить Ордусь от всех западных влияний, а уж вслед за этим он решает принять ислам для политического его использования. В этой историйке, ставшей сюжетным стержнем “Дела судьи Ди”, Хольм ван Зайчик умудряется возразить сразу двум типам ругателей его Ордуси: тем, кто видит в Ордуси образец изоляционистского тоталитарного общества, идеал русского фашизма; и тем, кто винит Хольма ван Зайчика в опасном для православия и русского патриотического сознания позитивистском отношении к религии как к социальному и политическому регулятору.

“Отнюдь нет! — возражает Хольм ван Зайчик. — Тот самый политик, что мечтает о полной изоляции Ордуси от всего мира, как раз и оказывается готов использовать религию как инструмент для решения политических и социальных задач. И то, и другое — чуждо и враждебно Ордуси”.

В том-то и сила Хольма ван Зайчика и его Ордуси, что равновесие соблюдается постоянно. Все — на грани, но грань — соблюдена. Еще шаг, и это — фашизм. Еще шаг, и перед читателем — худший образец соцреализма с хеппи-эндом и моралью под занавес, но Хольм ван Зайчик этих шагов не делает. Сохранить равновесие, не перейти грань ему помогает чувство юмора.

Особого рода, конечно, чувство юмора. Востоковедного, иероглифического, но... тем не менее. Допустим, в конце романа Богдан Рухович Оуянцев-Сю, спасший своего друга Багатура Лобо из темницы, а Ордусь от превращения в темницу, произносит речь о двух важнейших регуляторах человеческого поведения — о страхе наказания и совести, и о том, что горе обществу, в котором действует только один регулятор поведения. Такое прямое обращение к читателям, такая мораль под занавес коробила бы (ну что мы, в самом-то деле, малые дети, что ли?), если бы не гротескный, эксцентрический антураж вокруг этой морали.

Для того чтобы спасти друга, пробиться во дворец с информацией об опасности и к читателю с моралью — Богдану Руховичу надо ударить в каменный барабан на площади Ханбалыка, но колотушку ему не поднять — и тогда героический человекоохранитель, сняв очки, лупит башкой в каменный барабан. Башка гудит, как барабан, на лбу — шишка, как рог, но зато выбито (головой о камень!) право на речь ко всем! Великолепная, по-моему, чуть ироническая, но уважительная метафора писательского труда. Башкой о камень! — тогда услышат.

Хольм ван Зайчик — странно метафоричен, изысканно метафоричен. Я бы сказал, иероглифически метафоричен. Его метафоры, его иероглифы порою скроены из удивительных вещей, непривычных и шокирующих. Они растянуты на целую книгу и, чтобы заметить их связь, надо внимательно читать роман.

Вот образец иронической метафорики и иероглифики старого контрразведчика Хольма ван Зайчика.

В Ханбалыке Багатур Лобо посещает “музей отхожих мест”, “Парк отдохновения”, созданный семейством Ли из своего родового поместья. Заходит там в кумирню Цзы-гу, девушки, утопившейся в сортире от горя по своему погибшему на войне жениху. На первый (малоприятный) взгляд — просто юморит Хольм. Гы! “Музей сортиров” — вот умора! Гы! Утопиться в дерьме! Гы! Гы! Мемориальная доска в сортире — здесь утопилась от горя... ГЫ!

На второй (цивилизованный) взгляд — здесь обращение к читателям, к либеральным главным образом: а готовы ли вы жить в обществе, открытом для разных традиций и для разных музеев? Вы, винящие Хольма ван Зайчика в ксенофобии, разве вы не фыркаете насмешливо, представив себе такой музей? и такую мемориальную доску? Так кто же в этом случае — ксенофоб? Вы или Хольм ван Зайчик? Вы или Багатур Лобо?

Но это только “второй” взгляд. Есть и третий, в котором иероглифическая природа метафорики Хольма явлена во всей ее пугающей простоте. ЛИ (это поясняют переводчики) по-китайски означает “груша”. Благодаря помощи призрака и пронырливости кота по прозвищу Судья Ди — Багатур Лобо и Богдан Оуянцев-Сю обнаруживают важнейшее для судеб Ордуси письмо в Запретном городе Ханбалыка, в “Павильоне любимой груши”. И до того запущен этот павильон, до того любимая груша — грустна, таким слоем опавших листьев все завалено — просто жуть смотреть!

Чтобы еще раз напомнить Багатуру, Богдану и читателю, о чем идет речь, кот, зажавший в пасти свиток пожелтевшей бумаги, чертит хвостом в воздухе иероглиф ЛИ — груша. Ну, груша и груша — начинает злиться читатель, что вы носитесь с этой грушей? Здесь-то и ждет его еще одна встреча с еще одним иероглифом, с аббревиатурой. В следующей главе Богдан Оуянцев-Сю будет беседовать со своим американским другом, и тот произнесет СРУ — Стратегическое Разведовательное Управление.

Читатель морщится. Антиамериканизм — антиамериканизмом, но уж до площадной-то брани зачем опускаться? Отчего же площадной и брани, — одернет сам себя читатель, — вспомнив “музей отхожих мест” семейства Ли (груши, то есть); девицу, героически погибшую в сортире. Да мало ли какие могут быть аббревиатуры! И читатель слегка подпрыгнет, поскольку на память ему придет заброшенный “Павильон любимой ГРУши”.

Ну, конечно! Кто же еще, по мнению Хольма ван Зайчика, поддерживал равновесие в мире, как не разведка — ГРУ, или СРУ, или ЦРУ? А нынче в этом павильоне — все так запущенооо. Полное — ша.