Елена Холмогорова

Камил Икрамов и о нём...

Еще ребенком он был приговорен к уничтожению. Автор фразы “Сын за отца не отвечает” не мог удержаться от соблазна преследования своих жертв до десятого колена. В те дни, когда с немыслимыми потерями, измотанные двухлетней войной наши солдаты отвоевывали Киев, в Москве сытые офицеры НКВД брали особо опасного преступника — шестнадцатилетнего фэзэушника, сына расстрелянного пять лет назад первого секретаря ЦК компартии Узбекистана Акмаля Икрамова.

Несмотря на торжество диалектического материализма в СССР, чудеса бывали и здесь. Слабосильный очкастый юноша не только выжил в сталинских тюрьмах и лагерях, он прошел в них величайшую школу мысли. Об учителях побеспокоились те же карательные органы: 58-я отстригала от передового общества самые светлые головы. Камил Икрамов стал писателем, автором многих книг. Но главная — та, которой отдана вся жизнь, — роман-хроника “Дело моего отца” — вышла уже после смерти. Одна отрада — успел подержать в руках первый из двух номеров журнала “Знамя”, где публиковался сокращенный вариант романа.

Судьба этой книги была драматична и до сих пор служит укором времени, обозначенному слабым термином “застой”. Рукопись “Дела моего отца” была принята “Новым миром”, А.Т. Твардовский намеревался напечатать ее вслед за “Раковым корпусом”, а кончилось дело тем, что в бухгалтерских документах автору пришлось подменить роман главами из детской повести.

Рукопись легла в стол. Нет, не мертвым грузом: хроника обрастала мыслью — простого изложения фактов не хватало неугомонному авторскому уму. Так в состав романа вошла статья “Постойте, положите шляпу...”, о которой речь пойдет ниже.

И вот еще одна посмертная книга — “Камил Икрамов и о нем...” — включает в себя упомянутую статью и воспоминания о ее авторе. В этой небольшой изящной книге, составленной вдовой писателя Ольгой Сидельниковой-Икрамовой, нет ничего случайного, она точна, как все, что делается с любовью. В оформлении книги, помимо фотографий, использованы акварели художника Юрия Ларина, сына Николая Бухарина — подельника Акмаля Икрамова на процессе антисоветского “право-троцкистского блока”.

Мемуары о замечательном человеке, как правило, отдают сентиментальностью. Этого и ждешь от воспоминаний о Камиле Икрамове, человеке легендарной доброты и щедрости, деятельной помощи которого обязаны многие из его окружения (а в окружении он был разборчив). Но нет — в первую очередь предстает человек беспокойный и требовательный. Требовательный особенно в сфере мысли, не терпящий лени и невежества, пусть даже и невольного. А уж доброта, юмор, прочие достоинства проступают из второго плана. Наследник Толстого, Камил тяготел к учительству. “Он уличал нас в поверхностном знании текстов, — писал однокурсник писателя Георгий Полонский. — Можно было получить от него такой разнос по телефону: “А читал “Нет в мире виноватых”, первую редакцию?” — “Ой, Камил, сейчас я не помню... Кажется, нет”. — “Ну вот прочти — и тогда будет о чем разговаривать!” — И безапелляционные частые гудки”. Уроки Камила хранит память и дочери, Анны Икрамовой, и дочери старшего друга Александра Бека — поэта Татьяны Бек. При всем том он не был назойлив, науку жить и мыслить преподавал с тактом и юмором, и потому память о нем особенно благодарна.

Статья “Постойте, положите шляпу...”, несмотря на свою сравнительную краткость, — из тех произведений, которые пишутся всю жизнь. Первая половина — наживание опыта и морального права вступить в спор с кем угодно, пусть с самым непререкаемым авторитетом. Таковым в русских умах издавна был Федор Михайлович Достоевский, а в отраженном свете славы великого писателя — его толкователи. Двенадцатилетний опыт советской каторги дал Камилу Икрамову право подвергнуть критике опыт, извлеченный из каторги царской, и ребром поставить вопрос об искуплении вины, о самой возможности искупления. Вопрос не праздный: признавая искупаемость вины, мы смиряемся с силою зла, а смиряясь, провоцируем ее на новые злодейства, ибо она ненасытна. Идеалы государственности, нажитые Достоевским в Мертвом доме, Камилу Икрамову пришлось испытать на себе в доведенном до абсолюта воплощении. Собственно, ХХ век наглядно продемонстрировал это, и в одном из лучших романов — “Мастере и Маргарите” М. Булгакова — вновь поставил “проклятые вопросы”, так на них и не ответив. Как показал беспощадный икрамовский анализ романа, основанный на строгом и дотошном исследовании трансформации первоисточников, Булгаков и не мог ответить: слишком зачарован жестокой властью оказался автор, чтобы мысль его обрела истинную свободу.

Выводы сделаны горькие для безудержных почитателей Достоевского и Булгакова: конформизм в борьбе между добром и злом размывает моральные критерии, что неизбежно приводит к их утрате. Ужасы ХХ века, пережитые Икрамовым, дали право на приговор общественному мнению:

И, быть может, сам того не сознавая, именно этим признанием Камил Икрамов дал ответ на едва ли не самый важный сегодняшний “проклятый” вопрос.