Давид Самойлов, Лидия Чуковская

«Мы живем в эпоху результатов...»

99. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

13 июня 1982

13/VI 82

Дорогой триумфатор, поздравляю Вас со всеми триумфами, а заодно и с днем рождения. Очень рада, что вечер в Москве прошел хорошо, что в Литве были удовольствия, что на Ваш праздник в Пярну съехались люди, дорогие Вам. А я о Вашем празднике помнила, но поздравить — не поздравила: 1 июня — день смерти Марии Сергеевны, как-то не поднималась рука. Мы с Финочкой (она Жозефина только почтово-документально) ездили на могилу. День был солнечный, яркий, но легкий, т.е. без жары. Много было цветов, много друзей. И минута молчания длилась минут 20, и так чудесно, любимо мною, шумели вершины деревьев. Ветер и деревья — люблю... К Арине я на этот раз не поехала; для меня это слишком много: ехать на кладбище, потом к Арине, потом домой, потом на дачу (вторник)... Да и не люблю я того ее дома, люблю только Беговую.

Как разно устроены люди — даже и физически (а мы мечтаем о братстве всего человечества). От такой поездки, кот[орую] Вы с удовольствием вынесли, я бы не только не вошла в норму и в форму, а, наверное, умерла — и не теперь в 75 лет, а и в 25 и в 35. Не выношу (и никогда не выносила) физически и душевно: вокзалов, переездов, трибуны, эстрады, толпы, присутствия чужих — или даже своих — людей, если их много; новых впечатлений — если их тоже много зараз.

А Вас все это взбодрило.

Ну и слава Богу.

Сейчас жду результатов Вашей бодрости — стихов, стихов.

У нас — затишье перед бурей. Вчера суд постановил выселить семью Сельвин-ского. Они будут апеллировать.

Я стараюсь не размышлять о судьбе Дома Чуковского, а только работать.

Экскурсий в доме стало в 10 раз больше. Дом раскачивается. Литфонд, по слухам, твердо решил дачу ни за что не ремонтировать, пока мы не выедем из нее.

Теперь мне следует особенно заботиться о своем здоровье, чтобы не доставить этой сволочи удовольствия своею смертью. Пока я жива — я оттуда не выеду. Только насильно и только силой милиции в присутствии фотографирующих корреспондентов.

О[бщест]во охраны памятников старины очень борется за Дом Чуковского, частные граждане — тоже.

Спасибо большое, Марину Ив[анов]ну я получила. Немножко переволновалась: я — стреляный воробей, знаю, что бывает с известными поэтами. Но теперь все хорошо.

Напишите мне, пожалуйста, удалась ли главная фигура? Не слишком ли много фона, т.е. Люши, Жени, Саши? Мне без них никак нельзя было — все это ради времени и главной фигуры — но, черт его знает, удалось ли?¹

На Эккермана я пока что только облизываюсь. Скоро начну.

Будьте здоровы. Привет Гале. Надеюсь, она несокрушима, как скала. Ну а Вы — просто гигант на бронзовом коне. (Стучу по столу.)

Л.Ч.

Чуть не забыла ответить на Ваш вопрос о Леве. Я знаю о Леве много, но лишь с чужих слов — а пересказывать чужие порицания не годится. От себя же самой твердо знаю одно: он человек крайне невежливый, в особенности с друзьями своей матери.

100. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

23 июня 1982

23.06.82 Пярну

Дорогая Лидия Корнеевна!

Не сразу ответил Вам, потому что была срочная работа (переводы), вернее, не столько срочная, сколько с пропущенными сроками. К тому же неделю провел у меня один профессор, который пишет книгу о моих стихах. Надо было что-то ему рассказывать, что-то показывать. Это заняло все свободное время.

Сейчас отдыхаем в тишине. Погода скверная, обычного летнего наплыва знакомых нет. Галя радуется.

А я вновь сижу за переводами, которых хватит до конца июля. Вообще же работа есть до конца августа. Там еще что-нибудь подвернется.

Вышла моя детская книжка. Пришлю Вам, как прибудут экземпляры.

Из Москвы прислали мне книгу философа Федорова, который лет пятьдесят был в полном забвении. А теперь Москва гоняется за книгой, как за детективом. А прочтут ли ее? Я вот, например, робею, никак не возьмусь. Читаю какие-то случайные книги: биографию украинского философа Сковороды (личность, кажется, замечательная) и воспоминания жены Пришвина.

Я долго приучал себя любить этого писателя. Да так и не полюбил. Убил он в себе писателя своей любовью к природе. Правда, любовь была вынужденная.

Пролистал последние журналы. Ничего отрадного, особенно в стихах. Как почитаешь эти подборки, тошно становится, и думаешь, что занимаешься безнадежным делом.

Стихи пишутся туго. Новых почти нет.

Получил два предложения: написать статью для детской филологической энциклопедии о языке Пушкина и для «Литгазеты» о языке поэзии. Наверное, напишу только первую. Скоро сяду перечитывать Пушкина и, как всегда, что-нибудь новое откроется.

Больше новостей у меня нет. Мозги немного туповаты, но настроение ровное и самочувствие вполне сносное. Дети тоже здоровы. А Галя устала от ежедневной неукоснительной работы.

Она шлет Вам привет.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

101. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

5 июля 1982

Дорогой Давид Самойлович.

О Часовых я тоже ничего толком не знаю — питаюсь одними слухами. По слухам, все будто бы ничего — живы, здоровы, работают, крутятся, общаются. Читала произведение «Последний год жизни Герцена» и немножко сердилась¹. Герцен — это целый город: площади, улицы, проспекты, тупики, переулки. Чтобы писать о нем — о башне, именуемой «последний год» — хорошо надо знать весь город. Я читала и завидовала. Я занималась Герценом лет 20 — и не взялась бы написать его последний год. Авторша открыла его для себя на моих глазах не очень давно. Но думает, что знает и в силах написать о. Что ж! Легкий характер.

С дачей новостей никаких, кроме грустного нашего решения: на свои деньги и с помощью друзей залатать хоть наиболее опасные дыры. Опять Люша — без отдыха, без отпуска — начнет ворочать уже не корректурными делами: цемент, кирпичи, краска... А Литфонд будет глядеть и радоваться: мы трудимся за него. Исполняем его обязанности... Иск обратно не взят. В суд нас, однако, не вызывают. Ремонта не делают, и пока живем там мы — делать не будут. Вот и вся ситуация.

Читали ли Вы в «Дружбе народов» № 4 повесть Можаева?² Прочитайте непременно. И в «Новом мире» № 6 — воспоминания Л.Я. Гинзбург? Прочитайте. У нее и целая книжка воспоминаний вышла — я уверена, что они замечательны.

Я же читаю переписку Грозного и Курбского. Раньше читала только письма Курбского, а теперь вот существует и вся переписка. Нет, правда дает человеку талант, а кривда — нет. Курбский талантлив, а Грозный бездарен, как все палачи. Работает стереотипами.

Лето ко мне милосердно — холодное. Но я все-таки умудряюсь чувствовать себя на все свои 75. Увы!

Завидую Вашей работоспособности — о Гале уж и не говорю. Привет ей.

Эккермана пока читает Люша. Скоро начну я.

Будьте здоровы.

Л. Ч.

5/VII 82

² Речь идет о повести Б. Можаева «Полтора квадратных метра».

102. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

10 июля 1982

10.07.82 Пярну

Дорогая Лидия Корнеевна!

Работоспособности у меня никакой. Заставляю себя насильно перевести одно стихотворение и написать одну страницу деловой прозы, которую бросаю на полуслове с радостью ученика, выполнившего урок.

Никакого трудового энтузиазма у меня нет, а есть только железная необходимость «заколачивать» деньги, что становится для меня все труднее. Книг, правда, вышло много, но из них денежная только одна — «Избранное». Остальное же — переиздания или чистый грабеж («Рифма»).

Одно утешение — чтение, от которого, правда, быстро устают глаза. Но в целом я читаю сейчас довольно много. Можаева и Гинзбург прочитал. Повесть — из лучших его вещей. А в воспоминаниях Гинзбург очень хорошо о Мандельштаме, Ахматовой и Олейникове. О последнем — наверное, самое серьезное или даже первое серьезное рассуждение среди всего читанного.

Получаете ли Вы альманах ЦГАЛИ «Встречи с прошлым»? Мне его присылают. В последнем выпуске много интересного — Шварц, Цветаева, Блок, Пастернак. Много ссылок на К.И.

С ужасом представляю себе ремонт вашего дома. Я знаю, что это такое. Вам надо, конечно, уехать на все время ремонта при Вашем полном неприятии стуков, звуков и людей, с которыми невозможно иметь дело.

От Алексея Ивановича я получил письмо: посылал ему стихотворение «Цыгане».

Послал бы и Вам, да почти ничего нового нет. Как всегда боюсь, что уже никогда и не проклюнется. Получил экземпляр своей детской книжки. Слоны, мыши и другие звери нарисованы прекрасно. Я теперь — полноправный детский автор. Книжку пришлю Вам, как мне привезут несколько экземпляров.

Погода у нас скверная. День — дождь, день — ведро. Гуляю через день.

На днях ждем Варвару. Уже соскучился по ее выходкам.

Галя Вам кланяется, одновременно поджаривая картошку.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

103. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

30 июля 1982

30/VII 82

Дорогой Давид Самойлович.

Простите меня, пожалуйста, за долгое молчание. Ваше последнее письмо было мрачновато, и хотелось отозваться скорее, да ни секунды сосредоточенности сверх 4 ч. обязательной работы. (Живу как при полном коммунизме — работаю всего 4 ч. в день.) Но, во-первых, работа эта своею неудачностью совсем истерзала меня, а во-вторых, Люшка затеяла 2 ремонта сразу — и в городе и на даче — и, хотя я из обоих вполне выключена (в городе работают, когда я на даче, а на даче — когда я в городе), я все-таки выбита из колеи: Люшу жаль, за дачных добровольцев боюсь, слова «известь», «кирпичи», «песок» слышать страшно, а уж добыча обивки! На даче добровольцы подлезают под дом и укрепляют фундамент (иначе дача рухнет вот-вот), а в городе отнюдь не добровольцы чинят тот сор, тот хлам, в кот[орый] обратилась наша роскошная мебель времен Павла I и Александра I. Не была бы она «времен» — мы ее давно выбросили бы и купили самую обыкновенную, но такую не выбросишь, а она «подлая» развалилась — и вот чини ее. Л[юша] общается в городе с пьяными мастерами (уже почти конец), а на даче вместе с Кл[арой] кормит трижды в день юных бесплатных героев и параллельно водит экск[урсии], кот[орые] валом валят.

А я — я не делаю ничего — но от всего этого и от сознания подлости Литфонда и Люшиной устали — устаю ужасно. Пытаюсь работать сквозь.

У нас мокро. У вас, наверное, тоже. Но я знаю по давним наблюдениям, что 1-я декада августа бывает всегда жаркая. Со страхом жду.

Ал[ексей] Ив[анович] в восхищении от Ваших «Цыган». Но кроме этой радостной ноты — все в его письмах черным-черно. Маше хуже и хуже, да и чувствуется по его раздражительности в письмах, что и он, и Элико уже вымотаны предельно. Я, конечно, не обижаюсь — но воспринимаю его обидчивость, иногда совершенно несправедливую, как дурной знак. Этот благородный, умный, талантливый человек несет непосильную тяжесть, и как помочь — не пойму.

Читали ли Вы в № 4 «Дружбы народов» повесть Можаева — прекрасную? А воспоминания Л. Гинзбург «О старом и новом» (Изд. писателей, Л[енингра]д. 82)? Прочтите.

Урывками читаю статьи о Курбском и Грозном. Полезное чтение.

Когда в Москву? Довольны ли Вы Варенькой, кот[орую] так ждали? Здоровы ли ребятишки?

Пишутся ли стихи?

Привет всемогущей Гале. Будьте здоровы. Жду стихов и писем.

Л.Ч.

104. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

5 августа 1982

5.08.82 Пярну

Дорогая Лидия Корнеевна!

А я уже думал, что письмо мое до Вас не дошло.

Понимаю, что такое ремонт. Он и здорового человека может ухайдакать. А у Вас еще и два ремонта. Могу только посочувствовать.

Чтобы немного повеселить вас, сообщаю, что есть (в последнем издании «Справочника СП») писатель Корней Чукотский. Не Ваш ли это кузен?

Не найдется ли в следующем издании критик Виссарион Берлинский?

Еще для развлечения посылаю первую мою детскую книгу. Впрочем, ее можно не чи-тать. Решил письмо послать отдельно, чтобы узнать — не пропала ли книга в дороге.

Ее же собираюсь подарить Пантелеевым.

У меня настроение несколько лучше, т.к. написал две статьи (о языке поэзии и о переводе) и одну рецензию. Заканчиваю еще одну статью: о языке Пушкина. Все это надоело. Моя лень решительно протестует против усердной работы.

Можаева и Л. Гинзбург уже прочитал. По-разному хорошо и то и другое. Лежит у меня книга Лидии Гинзбург «О старом и новом», откуда напечатаны отрывки. Получил четвертый выпуск «Встреч с прошлым».

Погода у нас хорошая. Галя, дети и гости полдня на пляже. Я тоже отважился несколько раз искупаться.

Вот, собственно, и все мои новости.

Мысли тупы. Стихи пишутся редко. Готовые 3—4, когда отлежатся, пришлю Вам.

Потерпела крах моя заявка на трехтомное собрание сочинений, на которое я надеялся кормить семью несколько лет. Теперь снова придется работать по профессии литературного разнорабочего. Надеюсь на лучшее.

Привет Люше. От Гали Вам поклон.

Позвоню Вам в 20-х числах, когда разделаюсь с работой.

Ваш Д.С.

105. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

Конец сентября 1982¹

Дорогая Лидия Корнеевна!

Давно нет вестей от Вас, давно и я Вам не писал. Все это время пребывал в каком-то странном, повторяющемся и, в общем, не свойственном мне состоянии, которое именуют депрессией. А выражается оно в физической тоске и неспособности сделать какое-то нравственное усилие. Трудно всерьез общаться, трудно сочинить строку. В этом виде побывал в Москве, старался отвлечься коньяком. Но и это не помогло.

Для исцеления заставил себя работать. Работа скучная, надоевшая — переводы. Но как-то постепенно вошел в колею. Стал даже книги читать.

Прочитал две книжки Н. Эйдельмана — «Грань веков», об убийстве Павла I, книгу о Пущине² и еще часть романа Ю. Давыдова о Германе Лопатине³. Книги эти читал по обязанностям дружбы, но написаны они по-разному интересно, стоило тратить зрение.

Важная черта современных исторических писателей, что они занимаются разными формами обоснования конформизма. Обоснования эти тонкие, существенные, объясняющие необходимый аморализм любого заговора. Все это вполне нетрадиционно и соответствует нашей конформистской эпохе.

У нас стоит хорошая, теплая осень. Народу в городе совсем мало. В парке гуляешь один под шум моря. Наверное, и это успокаивает, лечит.

Отвык я от московского шума. Говорю это без удовольствия, потому что в возможности обходиться без этого шума вижу черту старости, к которой никак не умею привыкать.

Пишите, пожалуйста, не сердитесь на меня грешного.

Ваш Д.С.

² Книга о Пущине — «Большой Жанно» (1982).

³ Речь идет о романе Ю. Давыдова «Две связки писем», который печатался в журнале «Дружба народов» (1982, № 8 и № 9). Отдельным изданием роман опубликован под названием «Соломенная сторожка» (1986).

106. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

[7.11.1982]

Дорогой Давид Самойлович.

Сердиться на Вас я и не думала. С чего Вы это взяли? А не писала потому, что 1) не писали Вы, а я как-то к монологам не способна; 2) сначала очень болела…

По поводу Вас и старости. Мне кажется, старость не опасна людям, привыкшим к труду. Именно привыкшим, не то что «трудолюбивым». Мне, например, до тошноты надоело работать. И нужда меня не гонит, у меня ведь иждивенцев нет. А вот ведь — труд — единственная оставшаяся у меня способность (потребность). И это спасает. А это просто привычка.

Читали ли Вы Л.Я. Гинзбург «О старом и новом»? Прочтите! Там — для меня — так: замечательны ее собственные историко-литер[атурные] статьи, напр. «Поэтика Мандельштама»; еще замечательнее ее записи, это кристаллы прозы; а как дело доходит до «теории литературы» и начинается «семантический ряд» — так я пас, ничего не понимаю и ничего не хочу понимать... А как Вы?.. Там у нее — в ее прозе — замечательный портрет Мандельштама и об Ахматовой многое интересно, да и просто мысли «о жизни» — о возрасте, о времени.

Вы спрашиваете, какова судьба нашей дачи? Я уж Вам писала, что мы плюнули на Литфонд и стали сами ее ремонтировать. Нашлись трогательные, самоотверженные и умелые добровольцы. Но за один сезон всего не сделаешь: добровольцы работали только по выходным. Однако сделали главное: подвели новый фундамент. Теперь дача имеет шанс выстоять зиму. Очень красиво отштукатурили и выкрасили вход. Не хватает досок для починки сгнивших, провалившихся балконов (Литфонд нам ничего не продает)... Но, спросите Вы, для кого Вы тратите деньги (покупаем материал — кирпичи, гальку, песок, краску и пр.) — если Вас выселяют? «Не знаю», — отвечу я. Жить больше в такой развалюхе нельзя, невозможно. Принимать экскурсантов, которые валом валят, тоже нельзя. Вот мы и строимся. А что будет дальше — Бог весть. Падчерицу Сельвинского выселили. Половину дачи Ивановых отобрали, и там живет Героиня Сов. Союза. Недавно получили повестку в суд Пастернаки. Но тут заминка: судьиха заболела в срочном порядке. Мы повестки не получили. Из-за болезни ли судьи или по какой-либо иной причине — не знаю. Еще получим, может быть, а пока делаем ремонт (для кого?) и водим экскурсии. Людей перевалило за 50 тысяч. «Никто пути пройденого / У нас не отберет»¹. 50 тысяч — ведь это целый город.

Привет Гале — и — будьте здоровы.

ЛЧ

P.S. Говорят, вместо падчерицы Сельвинского напротив меня будет жить Ардаматский. Итак, справа Катаев, а напротив — Ардаматский. Дом взят в клещи.

107. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

25 ноября 1982*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Получили сегодня Вашу открытку.

Напрасно тратили глаза на чтение моей статьи. В ней никаких открытий. Написана она для утверждения корректного тона. И, кажется, именно тон ее кое-кому понравился. А Пастернака просто не было под рукой.

Как Вы себя чувствуете? Есть ли какие-нибудь новости? Надеюсь, что нет.

У нас тоже новостей никаких, кроме общих, которые пока тоже не новость.

Работаю с трудом и с неохотой. Но все же регулярность труда спасает хотя бы от скуки.

Читаю. Прочитал плохую книгу о Рылееве. Но кое-что вспомнил и снова поразился стремительности его роста. Лет за пять он стал одним из первых лиц заговора и заметным поэтом. Из молодого провинциала. Вообще не устаешь удивляться даровитости и нравственным качествам этого поколения.

Еще прочитал очень хорошую прозу Петрова-Водкина, вышедшую вторым изданием¹. Перечитал (сразу как приехал) Пастернака. Удивительная проза. Удивительная фраза, неправильная и точнейшая одновременно. Становится ясно, что «Живаго» писался всю жизнь.

После этого не удержался и прочитал первую часть новой повести Вашего соседа. У него с фразой все в порядке. И вообще все в порядке — и построение, и сюжет, и лица. Но как будто внутри всего этого подохла мышь — так несет непонятной подловатиной².

Стихи упорно не пишутся. Это не улучшает настроения.

В Москву почему-то не тянет. Хотя, наверное, и надо бы пожить в Москве, не недельным наскоком, когда в голове все перемешивается, а обычной нормальной жизнью. (Так мне теперь представляется наша вполне ненормальная московская жизнь.) Приеду, вероятно, в середине января.

Будьте здоровы. Увидимся только через два месяца. А сколько не виделись!

Ваш Д.С.

² Речь идет о повести Валентина Катаева «Юношеский роман моего друга Саши Пчелкина, рассказанный им самим» («Новый мир», 1982, № 10).

108. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

20 декабря 1982

20/XII 82

Москва

Да, дорогой Давид Самойлович, давненько не виделись! И давно не отвечала я на письма друзей, на Ваше в частности. Дело в том, что месяц назад я дала себе слово не отвечать на письма, пока не окончу одну свою писанину, кот[орая] мешает мне жить и работать вот уже года два. А может, и все три. (Боюсь проверить.) Ну, вот, теперь (со вчера!) планы такие: 1) ответить на письма, 2) взять себе у себя самой 10-дневный отпуск: ходить гулять, слушать музыку, читать скопившиеся прекрасные книги, кот[оры]х, за недосугом, не могла открыть месяцами, 3) после этих 10 дней взяться, наконец, за Ахматову, что бы ни случилось 13 января.

А 13 января в г. Видном (кот[орый] почему-то называется Видное, хотя, если он город, он — Видный, а не ое); так вот в г. Видном состоится разбирательство нашего дела, т.е. дела о выселении нас с Люшей (а практически — Музея Чуковского) из Переделкина.

Первое заседание суда по этому делу состоялось 10 декабря. Но суд был отложен, п[отому] ч[то] Л[юша] привезла туда справку, что 8/XII у меня был сердечный приступ (был, был!), коронарная недостаточность и мерцательная аритмия обострились и мне прописан (с лиловой круглой печатью) «строгий постельный режим». Ну вот, вчера строгий кончился. Теперь буду жить на нестрогом и изо всех сил постараюсь к 13 января быть вполне здоровой. И вполне готовой «к труду и обороне». «Are you ready?» — «Always ready»¹ как отвечают на спрос пионеры.

Новостей в Москве что-то нет, а вот в переделкинских масштабах — имеются. Компания по выселению «вдов и детей» продолжается. На этой почве у меня появился новый сосед: т. Ардаматский. (Помните, в 53-м году, еще до смерти Сталина, в самый разгар «дела врачей», в «Крокодиле» появился фельетон: «Пиня из Жмеринки»?) Так вот, Литфонд выселил дочь и внучку Сельвинского и на их место поселил Ардаматского. Он немедленно занялся строительством: камины, а, м. б., и бассейн и личная финская баня, не знаю. Работа идет срочная, дни напролет. Старики Славины², занимающие другую половину дома, вынуждены бежать от грохота — и тут гуманный Литфонд проявил неслыханную гуманность: выдал им путевку в Д[ом] т[ворчества] на 3 месяца... Но мне-то каково? Теперь к моим драгоценным соседям — Катаеву, Кожевникову, Чаковскому, Книпович — присоединился еще и Ардаматский, прямо напротив наших ворот.

Насчет Катаева, кот[ор]ого Вы перечли, я считаю, что Ваше определение гениально. Я пыталась выразить свое чувство, но мне не удавалось. Я говорила: «Это очень талантливый мертвец». Когда же я прочла Вами созданное определение: «и фраза у него хороша, и сюжет хорош, и фигуры видны, но читаешь и чувствуешь, что где-то у него в душе издохла мышь» — я смеялась до слез, до судорог, сидя у себя в комнате одна. Какая у Вас точность удара!

У Пастернака же — и в его удачных и неудачных вещах — всегда благоухание. Благоухание — благоухание духа. Кстати, сегодня Евг[ений] Б[орисович]³. отнес в Гослит первый том двухтомника: стихи, все, кроме стихов из романа.

У них с дачей формально то же, что у нас: т.е. Литфонд вцепился в нее зубами, судами, предполагает разделить ее на 3 квартиры и пр. Но у них защитой будет весь мир, и дай им Бог. Я же получила от неизвестных мне граждан письмо, оканчивающееся так: «Пусть Вас вылечит доктор Айболит и защитит Ваня Васильчиков». И, знаете, доктор Айболит у меня есть; Вани Васильчиковы за это лето поставили дом на новый фундамент, отстроили заново один из трех сгнивших балконов, сделали заново одно из двух крылечек, отштукатурили и оклеили заново весь низ (клеить больше нельзя было — начались дожди, а Вани работали только по субботам и воскрес[еньям]) — Вани Васильчиковы спасают дом, как могут, но против них сейчас не какой-нибудь там Крокодил с крокодилицей, а Георгий Мокеич с женой и дочерью — Г[еор-гий] Мок[еевич], выстроивший у себя на участке кроме своей еще две отдельные дачи — для великой Агнии Кузнецовой⁴ (его жены) и великой дочери (тоже член Союза).

О Рылееве и о его коллегах — Вы правы, Вы правы! поразительное было поколение. Я ими когда-то занималась именно с точки зрения объема их культурной деятельности: все Бестужевы, каждый по-своему; Лунин; Саша Одоевский, Пущин; Штейн-гель (правда, он постарше); братья Борисовы; южный Орлов... Недаром Герцен писал о них: «Какие люди!». Некоторые историки стали в нашем веке упрекать их, что они будто бы дурно вели себя на следствии, все рассказывали о себе и о друзьях и т.д. Но не учитывается при этом, что в России они были первые и не знали, что такое следствие — это раз; и что, главное, они имели дело, условно говоря, «со своими двоюродными братьями», т.е. с людьми своего круга и воображали, что тем можно нечто «объяснить» (записка Штейнгеля из крепости, напр.), что те их поймут... А какова их культурная деятельность в Сибири, на поселении! (Я об этом когда-то книжечку написала⁵.)

Страшно думать, что ведь Николай не дрогнул бы, и Пушкин мог бы оказаться в Петропавловской, в Динсбурге, в Чите или на виселице.

Николай ходил по цветущему саду и палкой сбивал венчики распустившихся цветов.

А что он в 48-м сделал с гениальным Тарасом⁶? Отдал его на 10 лет в солдаты и запретил «писать и рисовать». П[отому] ч[то] тот был великий поэт и замечательный художник... Вернувшись, умер 46-ти лет...

Л.Ч.

² Писатель Лев Исаевич Славин (1896—1984) и его жена.

³ Сын Б.Л. Пастернака.

⁴ Агния Кузнецова (р. 1911), писательница.

⁵ Лидия Чуковская. Декабристы — исследователи Сибири. М.: Географгиз, 1951.

⁶ Речь идет о Тарасе Шевченко.

109. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

29 марта 1983

29.03.83

Дорогая Лидия Корнеевна!

Давно не писал Вам по многим причинам. Сперва мы с Галей поехали «на гастроль» в Харьков. Там состоялось два вечера с аудиторией по 800 человек, с обилием интересных записок. Было приятно, что знают стихи и обходятся уважительно.

После Харькова мы заехали в Киев навестить Н.И. Дубова, который ужасно болен сердечной и легочной недостаточностью, но держится молодцом и собеседник замечательный. Мы провели двое суток в нескончаемой беседе.

В Москве (проездом) обнаружилось, что больна Варвара нервным истощением. Галя, едва вернувшись в Пярну, ринулась в Москву. Тем временем заболели Петя и Паша, у меня поднялось давление. Галя срочно вернулась в Пярну. Подлечив нас, вновь отправилась к Варваре — отдыхать с ней в Пущино-на-Оке.

Меня сейчас курирует кузина. Но она уезжает завтра, и я остаюсь главой дома и т.д.

Таковы наши скучные сюжеты.

Работа, конечно, не ладится.

Читаю урывками. Одну, впрочем, прекрасную книгу успел прочитать: «Воспоминания» Константина Коровина. Художники часто пишут очень хорошо. Например — Петров-Водкин.

Мыслей у меня мало. Новых стихов — тоже. Такова ситуация.

Что у Вас? Как здоровье? Что с домом? Напишите, пожалуйста.

А я на этом кончаю, т.к. Паша подбил своему кузену глаз, а тот ему разбил нос. Кузен кричит, что глаз важнее и что он пострадал больше.

Будьте здоровы.

Ваш Д. Самойлов

110. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

17 апреля 1983

17/IV 83

Дорогой Давид Самойлович.

Простите меня, пожалуйста, что я так долго не отвечала на Ваше приветливое и содержательное письмо. Но писать трудно — то физически, то душевно. С дачей дела плохи. И притом неопределенны. Однако гул подземных толчков сбивает с ног и с толку. Президиум СП весьма злобное и мстительное учреждение. Теперь они пытаются отнять дачу до суда и без суда. Все тяготы беготни, отписок, встреч с юристами и не юристами легли на Люшу. Я же пытаюсь каждый день работать, но желание вместо работы дать кому-нибудь в морду — не способствует творческому процессу. А также правильной деятельности сердечной мышцы и разных других частей организма.

...Человеческая глупость

Безысходна, величава, бесконечна.

Блок

Что глупость ветрена и зла.

Пушкин

Кроме того, не знаю уж, как у Вас в Пярну, а у нас — погода подлая. Иначе не назовешь. И тоже как будто мстит за что-то — вероятно, за то, что в конце марта — в начале апреля на минутку наступило лето. А теперь ветер, дождь и холод.

1 апреля мы, однако, отпраздновали при большом стечении народа.

И в Ленинграде, на доме, где жил К.И., Союз установил доску. Хлопоты об этом велись (не нами) семь лет. Ни я, ни Люша на открытии не присутствовали, ибо оно осуществилось внезапно. (Доску с нами не согласовывали.) Открывал наш дорогой друг, Алексей Иванович. Прислал мне телеграмму: «Полчаса назад я своею рукой...».

Пожалуйста, пишите. Я тоже буду.

Л.Ч.

111. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

25 сентября 1983*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Целый месяц никак не соберусь написать Вам. И вообще никак не соберусь.

Отвратительно постоянное ощущение болезни, ограниченности дозволенного. Все это непривычно и занимает мысли. Ведь я с детства не болел толком. А глазные операции как-то весело прошли. (Хотя, правда, теперь вспоминаю, что целое лето мучился тоской.)

Объективно (т.е. кардиограммы) состояние медленно улучшается. Субъективно этого почти не чувствую. Сплю только хорошо.

Пришлось все же сделать несколько срочных работ. Писалось с трудом. Я несколько отупел. Отупел настолько, что стал читать детективы, которых сроду не читывал.

Приходится гулять, чего я не люблю. Я люблю куда-нибудь идти. А здесь совершается моцион. И это настолько раздражает, что ни одна строка не приходит в голову.

Но я слишком заболтался о своих болезнях. Хочется узнать, какие новости у Вас. Что с домом? Работаете ли? Как здоровье? Что известно об А[ндрее] Д[митриевиче]?

Здесь все время стояли чудесные погоды. Пахнет осенним морем. Деревья только начинают желтеть. А в саду слышен «звук осторожный и глухой»¹ падающих яблок.

Жить бы да радоваться.

Но одолевают разные заботы. Варвара удрала из Тарту, куда поехала поступать в университет. Надо устраивать ее на работу. У Петьки обычный осенний кашель, у Пашки бронхит. А Галя совсем умученная и тоже чувствует себя скверно.

А тут еще с деньгами туго (на последние купил верхний этаж здешнего дома, т.к. соседство было невыносимое).

После восьми лет разных оттяжек вышла, наконец, моя книжка поэм в «Сов[ет-ской] России»². Я больше удивился, чем обрадовался.

Пришлю Вам для коллекции, как только получу экземпляры.

Это, пожалуй, единственная положительная новость. На этой оптимистической ноте — справедливость, в конце концов, торжествует (в сильно урезанном виде) — заканчиваю письмо.

Привет Люше и Фине. От Гали — Вам.

Ваш Д. Самойлов

² Давид Самойлов. Времена. Книга поэм. М.: Сов. Россия, 1983.

112. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

6 октября 1983

6/X 83 Переделкино

Дорогой Давид Самойлович. Невеселое письмо я получила от Вас и, признаюсь, развеселить мне Вас нечем. Очень потрясла меня смерть Элико¹ — я воспринимала ее всегда еще далекой от смерти. Она молодилась, щебетала, даже лепетала. Правда, я видела, что везет она на себе, при щебете и лепете, очень тяжелые возы. Как всякий замечательный человек, Алексей Иванович отнюдь не сахар. Он и застенчив, и деликатен, и резок, и самолюбив, а к старости стал обидчив и придирчив. При благородстве и доброте — и несправедливым бывает. Люблю я его крепко — ведь мы познакомились, когда мне было 20, а ему 19. Очень я его хорошо помню в разные периоды его — да и своей! — жизни. Встреча с Элико совсем его перевернула. При светском щебете, лепете, модничанье и пр. она оказалась весьма твердой особой. Она его полюбила, но поставила условие — вылечиться. И он лег на 3 месяца в больницу и вылечился.

Потом — «Наша Маша»², постепенно — слава и деньги, ГДР и Венгрия — и — болезнь Маши.

Что будет с Ал[ексеем] Ив[ановичем] и Машей теперь? Она уже 7 лет не выходит на улицу. В квартире не может оставаться одна. Они при ней чередовались — Элико и Ал. Ив. Что будет теперь? У Ал. Ив. стенокардия и, кроме того, худо с глазами. Не говоря уж о горе.

Меня очень унизило в собственных моих глазах, что я оказалась не в силах ехать на похороны. 1) Это было нужно (ему). 2) Мне самой этого хотелось.

Вот уже второй раз я НЕ делаю то, что должна и чего хочу. Я не поехала в Л[енингра]д на открытие доски КИ, на нашем доме — там, где Корней Иванович, я и все мы жили 20 лет.

Вот это и есть главное настоящее унижение старости, милый друг, — не делаешь ни для себя, ни для других того, что должно, и того, что хочешь. Что сознаешь должным и желанным.

Вы спрашиваете про А[ндрея] Д[митриевича]. Сведения у меня скудны и неточны, извращены, но я понимаю: плохо и будет все хуже. Я у нее [Е.Г. Боннэр] была: перемена страшная; физическая: худоба, старость. И у двери мальчики, и паспорт из сумки — тоже без перемен. Впрочем, в меня они уже имели много случаев вглядеться. Но каждый раз снова... А она лежала пластом.

Вы спрашиваете, что с дачей. Ничего решающего. Думаю, октябрь и ноябрь мы проживем спокойно. Ремонт окончен — хоть картину пиши. Самое красивое здание в мире — на мой взгляд. Даже сад мы успели привести в порядок — посадили цветы там, где они росли. Вот только яблони и вишни вымерзли.

Если Вы связаны с лавкой писателей и если Вас это интересует — закажите себе «Воспоминания о КЧ» — они вторично вышли в изд. «Советск[ий] писатель». Там много нового, а главное — отличные фотографии.

Читали ли Вы в № 8 «Иностр[анной] Лит[ерату]ры» переводы из перуанского поэта Вальехо, сделанные Гелескулом и Малиновской?³ Особенно интересны отрывки из его записной книжки.

Да, еще об АД. Он дал пощечину главному клеветнику, Яковлеву, когда тот имел наглость (и возможность!) приехать к нему за каким-то интервью... Люся же подала на него в суд. Оба поступка вполне разумны, если бы и муж и жена не были тяжело сердечно-больными. Яковлев утрется и напишет еще какую-нибудь мерзость. А для АД дать пощечину кому бы то ни было — это и душевное и физическое потрясение⁴.

Простите неряшливый вид письма. Переписывать не могу, т.е. нет охоты. «Примите так».

Будьте здоровы!

Л.Ч.

P.S. Если Вы в силах — пошлите Алексею Ивановичу еще что-нибудь: письмо, книгу. Я даже думать о нем боюсь, так они жили дружно, такой Элико была для него опорой. Два года назад с ней случился инфаркт. Она выправилась. А сейчас шла по улице с сумкой и несла в сумке платье всякое для чьей-то осиротевшей девочки. Упала на улице по дороге к трамваю. У нее не было с собою документов, и потому Ал[ексей] Ив[анович], искавший ее по телефону (звонил в милицию, в больницы), неск[олько] часов не мог ее найти.

Похороны были торжественные: во Владимирской церкви отпевали, потом похоронили на Охтинском кладбище, старом.

² Название книги Л. Пантелеева.

³ Наталья Родионовна Малиновская (р. 1946), филолог-испанист, эссеист, переводчик, жена А.М. Гелескула.

⁴ Н.Н. Яковлев, автор книги «ЦРУ против Страны Советов» и многочисленных статей с нападками на А.Д. Сахарова и его жену. В своих воспоминаниях А.Д. Сахаров назвал его «рупором КГБ» и сообщил, что «все, написанное Яковлевым, буквально пропитано ложью». В июле 1983 года Яковлев напечатал в «Смене» о Сахарове и Е.Г. Боннэр очередной пасквиль под названием «Путь вниз». После этого он имел наглость вломиться в квартиру Сахарова в Горьком, когда А.Д. был там один, и просить его об интервью. Сахаров потребовал, чтобы Яковлев написал и напечатал письменное извинение. Яковлев отказался. Тогда Андрей Дмитриевич дал ему пощечину и выгнал из квартиры. В сентябре 1983-го Е.Г. Боннэр подала на Яковлева в суд гражданский иск «об ущербе ее чести и достоинству». Подробнее см. А.Д. Сахаров. Воспоминания. М.: Изд-во «Права человека», 1996, т. 1, с. 883—893.

113. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

9 ноября 1983*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Все пытался написать Алексею Ивановичу. Да никак не мог найти верные слова. И вдруг получил от него ответ на письмо, написанное еще до смерти Элико Семеновны. Пишет он скорбно, но спокойно. Половина письма посвящена рассказу о том, как он отучился от алкоголизма. Теперь, наверное, легче будет ему написать.

У нас внешних событий мало. Не очень редко приезжают друзья и знакомые на 2—3 дня, и тогда Москва становится не так желанна.

Успокаивает приятная подзадержавшаяся осень. Я ежедневно гуляю, чаще всего вечером. Слышен гул моря. А в парке совсем темно, но я знаю на ощупь каждую дорожку.

Зрение мое заметно сдает, поэтому читаю мало. Чаще стихи, чем прозу. Да что-то приметного нового не видно — Галя пролистывает все журналы.

Сейчас вот перечитываю Баратынского в новом издании и, как всегда, изумляюсь и потрясаюсь...

У меня напечатан цикл стихов в 10‑м номере «Др[ужбы] народов». Видимо, главный мой козырь — раскованность среди поэзии умелой и манерноватой.

Готовится к сдаче в «Сов[етском] пис[ателе]» томик моей лирики. А вот поэмы вышли в «Сов. России» без «Сухого пламени» и «Каникул». Эту книжицу, которую издавали восемь лет, посылаю Вам для комплекта¹.

Будьте здоровы.

Ваш Д. Самойлов

А[лексей] И[ванович] писал мне, что получил много писем после смерти Элико. Ваше — самое лучшее.

114. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

27 ноября 1983*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Вчера узнал о суде над Дачей. Радуюсь решению¹. Будет ли протестовать Литфонд? Лучше бы ему успокоиться, ведь свое отношение к Вам он выразил. И это ему зачтется. А Вас и Люшу — поздравляю!

Книга воспоминаний о А. Я[кобсоне], конечно, дело хорошее. У меня есть несколько страничек и стихи. Довольно много и интересно написала Галя. Но боюсь, что все это не пойдет, ибо мы оба пытались описать живого Толю — равнодействующую многих сил. Сборник же, скорей всего, будет вдовий, как воспоминания покойной Ю.Д.² Приступают к созданию книги уже не в первый раз. Ко мне уже однажды обращалась Ю.Д. Но, видимо, ничего тогда не получилось.

А муж Ю[ны] Д[авыдовны], по-моему, тоже славный³.

У нас установилась, было, зима. Но вдруг снова все потекло. Сыро, ветер дует. Самая неуютная пора. Втянулся в работу и за это время напереводил разного, в том числе «Пьяный корабль» Рембо. Переводился он много раз (Бродский, Антокольский, Мартынов, Кудинов). Лучше других перевод Бенедикта Лившица. Но издательство хочет нового. Надеюсь, мой перевод никому не помешает.

Как всегда, когда работаю, утрясается душа, и даже стихи стали пошевеливаться. Появилось ощущение какой-то новой раскованности в стихе. Поглядим.

Простите, что пишу беспорядочно. Главной целью было поздравить Вас и Люшу.

Привет и поздравление от Гали.

Сегодня 18 лет Варваре. Пашка болеет. Обычные наши дела.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

² Юна Давыдовна Вертман (1931–1983), преподавательница литературы, режиссер, приятельница А. Якобсона. Ее «Странички о Толе» см. в сб.: Анатолий Якобсон. Почва и судьба. Вильнюс — Москва, 1993, с. 302–313.

³ Упомянут Василий Евгеньевич Емельянов, муж Ю.Д. Вертман.

115. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

27 декабря 1983

27.12.83

Дорогая Лидия Корнеевна!

С Новым годом. Желаю Вам всего доброго, а особенно — здоровья. И того же героической Люше.

Получил от Ники книгу Марии Сергеевны¹. Книга замечательная. Ранние стихи очень чистые, но немного стесненные. А с 40-х — постоянный подъем, свобода, открытость, вдохновение. Успех книги бесспорный. Труднее будет литературоведам, когда начнут вставлять Петровых «в ряд». Кто она? Поэт какого поколения, какого десятилетия? Но это, впрочем, их забота.

Предисловие Арсения вялое. Мало мыслей и... любви.

Я сейчас пытаюсь написать несколько страниц воспоминаний о М.С. Странная дама — вдова Дейча — предложила мне написать эти страницы чуть не за два дня. Сборник, для которого они предназначены, издается в Армении, и составляла их Дейчиха целый год. Я ее сильно отчитал по телефону. Но все же засел за писание. Пишется очень трудно, потому что характер М.С. состоит из очень тонких переходов от необычайной мягкости к необычайной же твердости. А писать просто рецензию на «Предназначение» не хочется.

К тому же пришлось прерваться — поездка в Ленинград. Там я пробыл три дня. Дважды выступал, и еще целый день таскали меня по друзьям. Алексею Ивановичу не позвонил, ибо днем это невозможно, а вечерами я был занят. Да и страшно было звонить. Светская беседа была бы нелепа, а для подлинного общения не было сил. Ведь поездка моя после болезни была пробная, и я далеко не был уверен, что ее сдюжу.

После московской поездки довольно много работал. Написал несколько стихо-творений новыми для меня ритмами. Поскольку сам в них не очень уверен, оставил их в столе отлеживаться. Вдруг отлежатся до чего-то путного. За неимением журнала посылаю Вам верстку стихов, напечатанных в «Др[ужбе] народов».

В Пярну никак не окончится осень. Петр и Павел исправно болеют. Варвара готовится (или делает вид) к поступлению в Финансово-статистический ин[ститу]т.

Галя порой приходит в отчаяние от регулярности супно-котлетного производства.

Еще раз — с Новым годом.

Ваш Д. Самойлов

27.12.83

116. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

19 января 1984

19/I 84

Дорогой Давид Самойлович.

Да, я тоже считаю книгу М[арии] С[ергеевны] большим событием и каждодневно радуюсь ей. Но у меня претензии к Нике. Дивные стихи разбавлены бледными. 20-е годы совсем не нужны. В 40‑х о войне хорошо только одно стихотворение: остальные несколько «приподняты», а М.С. нельзя было становиться на цыпочки ни на дюйм. Она вся в глубине, и ее сила в глубокости*. Я назвала бы ее книгу: «Противостояние». Ни единой вычуры, никакого модерна, никакого авангардизма. Глубинные корни языка и перехватывающие дыхание ритмы. Ритм поразителен не только в «Назначь мне свиданье», но и в «Горе», и в «Какое уж тут вдохновение — просто», и «У меня большое горе» — да всего и не перечислишь. Предисловие Арс[ения] Ал[ександровича] мне тоже не очень-то по душе. Вы правы: много мыслей и мало любви. И все же не в глаз, а в бровь. Не в точку, а где-то возле.

Очень буду ждать Ваших воспоминаний.

Спасибо за стихи из «Дружбы народов»¹. Не сердитесь — они мне не очень понравились, хотя и хороши (плохих Вы писать не умеете). Хорошие стихи, но ни одно меня «не взяло», а к некоторым строкам я и придираюсь. «Скоморохи». Я не люблю побасенок и прыти. (Это мое свойство, Вы тут ни при чем.) Но не понимаю я, почему людей, призывающих к злобе и мести, Вы именуете пророками. Пророк — он прорицает будущее, а вовсе не зовет к злобе и мести. Он зовет к правде. («Ты думаешь — правда проста? / Попробуй — скажи! / И вдруг онемеют уста, / Тоскуя о лжи». М[ария] С[ергеевна].) В общем, см. «Пророка» пушкинского. Да и у Самойлова сказано: «Он был назначен целовать / Плечо пророка». В «Скоморохах» Вы что-то особое вкладываете в слово «пророк», употребляете его в необычном смысле... А я думаю, что во все времена людям необходимы пророки, в наше — особенно. Скоморохам я рада, но пророков хочу слышать.

В стихах «Все тянет меня к Подмосковью» мне остались непонятными последние четыре строки.

(Вот ведь «критикую» — а как прекрасно программное стихотворение о вине!² Как хорош «Поздний Тютчев», и «Словно пестрая корова»! Нет, я и сама не понимаю, чем я недовольна! «Люблю я март» — прекрасно! Я родилась в марте.)

В общем — не сердитесь. Это во мне что-то повредилось, а не в Вас.

Я здорова. Героическая Люша заболела общепринятым гриппом, и непонятно, как бедняга Кл[ара] Изр[аилевна] справится одна в ближайшее воскресенье с потоком посетителей. Поток — через край... Судебные наши дела таковы: первая инстанция (районный суд) в иске Литфонду отказала; Литфонд подал жалобу в областное судилище, которое районного решения НЕ утвердило и отправило наше дело обратно в тот же районный город с требованием пересмотреть его в другом составе суда (и, по-видимому, с другим концом). Новых повесток в новый суд мы еще не получили, и наша преступная деятельность продолжается.

Надеюсь увидеть Вас в воспетом Вами марте.

Гале привет. Желаю вам обоим, чтобы Петр и Павел перестали кашлять.

Л.Ч.

¹ 1983, № 10.

² Вероятно, речь идет о стихотворении «Не мешай мне пить вино...».

117. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

13 февраля 1985*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Знаю, как это дурно, что не писал Вам столько времени. Надеюсь только на Вашу доброту. Причин других не было, кроме апатии, безволия, невозможности собрать мысли. Все это по-научному зовется депрессией. Но ко мне, кажется, этот термин нельзя отнести. Думаю, что во мне, скорей, происходила какая-то концентрация энергии, последняя схватка со старостью. Ни на что другое не оставалось сил.

Конечно, я потерпел поражение. Но трудно к этому привыкнуть. Хотя в положении побежденного есть свои положительные стороны. Ему не надо вооружаться и не надо самому решать судьбу. Он может смириться и жить почти идиллически. Что я и пытаюсь сделать.

Это можно было бы осуществить в Пярну с его парками, заливом и отсутствием событий. Но стоят зверские холода. Надо добывать дрова и растопку, топить четыре печи. К тому же мы втянулись в большой Ремонт. А старые дома, как известно, при ремонте разваливаются. И мастера, как все мастера, обобрав нас, исчезли на неопределенное время. Так что живем мы не только в холоде, но и в разорении.

Еще и Павел болеет полгода гайморитом и еще кучей болезней. К сему тревоги о Варваре. Отсутствие работы. Денег.

Идиллия никак не складывается, а она ведь состоит из быта и незамутненной души.

Все же из всего этого безобразия сложилась книжка «Голоса за холмами». В ней собраны стихи, написанные после «Залива», — листа три. Отдал ее в таллинское издательство «Ээсти раамат». Некоторые стихи Вы знаете. Стихи эти мне обрыдли. Нахожу в них только несколько стоящих строф. А новое, из периода идиллии, еще не появилось. И появится ли вообще?

О Москве знаю мало. О Вас совсем ничего. А писем от Вас не жду, потому что грешен, грешен.

В конце марта собираюсь приехать в Москву. Главным образом, чтобы повидать маму. Ей летом девяносто. Она трагична, спасает сила ума, опыт и страшная привычка к старости.

Позвоню Вам, когда появлюсь в Москве.

Ваш Д.С.

118. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

23 декабря 1985

23/XII 85

Дорогой Давид Самойлович.

Спасибо Вам и Гале за сегодняшний звонок.

Мне, в самом деле, было тревожно: почему от Вас нету писем? Почему-то и в голову не приходило, что виною всему — почта. А думала я так: болен. Занят. Хворают дети. Не дай Бог — Галя. (Между прочим, голос у нее больной.) Сердиться? Обижаться? Я — нисколько. Человек бывает иногда и не в состоянии писать письма по тысяче причин, не имеющих никакого отношения к адресату.

А вот что мне обидно, в самом деле, это несколько раз повторенные Галей слова: «Дэ-зик вас боится». Какой повод я подала Вам, или Гале, или кому бы то ни было — меня бояться? Может быть, бояться за меня — это было бы естественнее? Справед-ливее?

Ведь это я и Люша живем от повестки до повестки: мол, не выедете до такого-то числа — придем выселять с помощью милиции.

Всех других причин, почему можно было бы бояться за меня, — перечислять не стану. Но повторю, какой повод дала я друзьям бояться меня — не разумею. И страшно и как-то конфузно прожить 79 лет (скоро, т.е. в марте, исполнится) и дожить вот до этого: «Дэзик вас боится».

Пожалуйста, ничего мне на это не отвечайте.

А «Беатриче» — чудо. И как хорошо мне было вдруг, среди бестолкового, бесконечного, больного и тревожного дня (выслушав по телефону очередную распространяемую клевету: «наследники Чуковского цепляются за дачу из корыстных побуждений») — каким благом был для меня этот внезапный поток — не знаю, как определить, чего — этот благодатный ливень! И как же Вы, дорогой Давид Самойлович, можете не ощущать счастья, создав такие стихи? Правда, счастливыми их не назовешь. Они — плод отчаянья. Но это то отчаяние, которое излучает свет.

И еще, знаете, чем они меня поразили. Когда-то, годов 10 назад (лень искать дату) написала я такие строки:

Однажды ты проснулся

И вспомнил невпопад,

Как он рыдал и гнулся,

В ногах валяясь, сад.

И клики электричек,

И немоту моста,

И имя «Беатриче»,

Обжегшее уста…

Когда Галя по телефону произнесла это имя — я впервые за много лет вспомнила, что были у меня такие строчки... Разумеется, никакого сходства, кроме совпадения в имени... Спасибо! Все это было неожиданно и удивительно. Будьте здоровы.

Л.Ч.

119. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

11 февраля 1986

Дорогая Лидия Корнеевна!

Не успел написать Вам, как получил Ваше письмо. Тут были морозы, сырые дрова, необходимость топить два раза в день четыре печи, а главное — тут же разболелись дети, захворала Галя.

Настроение у меня устойчиво скверное, скорей всего от возраста и быстро ухудшающегося зрения. Даже выход двух книг (таллинская и московская) не больно порадовал. Но у меня вообще свойство относиться к изданию, как к чему-то отчужденному от меня. Стихи кажутся плоскими, и хочется написать другие (оттого, может быть, и пишу). Потом привыкаю к некоторым стихам, к оформлению, которое никогда не вижу раньше выхода книги.

Все же была одна радость, связанная с изданиями: выход книги моих стихов по-литовски. Говорят (и пишут мне), что она удалась. Юра Ефремов перевел мне предисловие поэта Марцелиюса Мартинайтиса. Наверное, это лучшее из написанного и напечатанного обо мне.

Сейчас надо бы работать. Заказано несколько статей. Кроме того, постоянно просят написать воспоминания — о Наровчатове, о Глазкове, об Антокольском, о замечательном Олеге Дале. И все это срочно. А потом валяется в редакциях.

Все же стихи я порой пописываю. Так что складывается книга. Но где ее издать? Два московских издательства предложили мне план следующей пятилетки. Я ответил, что посмертные издания не планирую.

Сейчас стараюсь, чтобы двухтомное избранное вышло не в последнем году этой пятилетки. Иначе придется продать пярнуский дом и переезжать в Москву. А я уже здесь привык. За десять лет сложился способ жизни.

Неожиданно много времени занимает рассылка книг друзьям и знакомым.

Была бы моя воля, послал бы экземпляров 20 тем, чье мнение меня интересует. (С этого обычно начинаю.) А потом вспоминаю, что надо послать тому-то и тому-то, чтобы не обиделись. А они, может, и читать не станут. Так, для почета.

Разболтался я о подробностях жизни. Впрочем, кроме этих подробностей ничего вроде не происходит. Однако происходит же! Видимо, процесс, происходящий ныне, состоит из подробностей и потому малозаметен. А потом вдруг увидится, что подробности нагромоздились в какое-то целое. Может быть, и нелепое. Кто знает!

Что у Вас, Лидия Корнеевна? Как Люша? Как Ваше самочувствие? Как работа? Что у Пантелеевых? Вот кому боюсь писать. А насчет Галиного «он Вас боится», то это просто юмор. Не боюсь я Вас. За Вас боюсь. Огорчить боюсь.

Будьте здоровы, Лидия Корнеевна.

Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

11.02.86

120. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

14 февраля 1986

14/II 86

Москва

Дорогой Давид Самойлович.

Только что, вернувшись с дачи, получила Ваше письмо…

Я работаю. Результат: нуль. (Лет этак шесть.) Перечитываю и выкидываю¹. Любимую зиму вижу только в окно. (Времени нет выходить. Сижу, сижу, корябую.) Люша выздоровела — ну, относительно, разумеется — но это счастье. Она сломала позвоночник 1 марта 85-го года, т.е. почти год назад. Теперь ходит на службу, водит экскурсии на даче, хозяйничает. В тот день, 1 марта, когда Фина приехала за мною на дачу и зарыдала (впервые с тех пор, как мы знакомы); а я не заплакала (потому что не умею, увы!), с того дня, как я увидела Люшино лицо на подушке, ввалившиеся глаза и от нее услыхала: «Ну вот, мама, я и выбыла» — с тех пор прошел год. Она не выбыла, она — опять она, хотя и подорвана очень сильно... Впрочем, я пишу Вам это зря, п[отому] ч[то] Вы не знаете, что такое Люша.

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет!² —

и это еще не характеристика.

Третьего дня Володя³ провожал меня домой. Увидев крыльцо — обледенелое, — то, на котором упала Люша, он сказал: «Вот где сломалась Ваша жизнь».

Но я живу. Выбора нет. Живу.

За меня бояться не следует. У меня все хорошо. Помните ли Вы 66-й сонет Шекспира? Перевод Маршака и перевод Пастернака? Перечтите. Это Вам поможет, честное слово.

Вашу дивную книгу читаю и перечитываю⁴. Когда я на даче, то слушаю пластинку Самойлова: голос.

Очень радуюсь, что наконец написано о Вас толково и тонко. Редкость!

Привет Гале.

А.А. говорила: «Главное — не теряйте отчаянья».

Л.Ч.

² Строки Н.А. Некрасова из поэмы «Мороз, Красный нос» (Ч. 1, гл. IV).

³ Володя — поэт Владимир Корнилов.

⁴ Речь идет, по-видимому, о книге: Давид Самойлов. Голоса за холмами. Седьмая книга стихов. Таллин: Ээсти раамат, 1985. Надпись: «Дорогой Лидии Корнеевне с вечной любовью. Д. Самойлов. 23.12.85. Все остальное понятно. Отзовитесь. Д.».

121. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

15 июля 1986

Дорогая Лидия Корнеевна!

У меня печальное событие: 17 июня умерла мама. 2-го августа ей должен был исполниться 91 год. Смерть ее не была внезапной. Она угасала последние полгода. Хотелось ей ко мне. Она пробыла в Пярну 12 дней. И здесь, на руках у нас, умерла. Здесь же мы ее похоронили на красивом эстонском кладбище под двумя соснами.

Последние дни она томилась предсмертной мукой, не отпускала от себя, звала мать, лица в ее сознании путались. Мы не совсем понимали, что конец близок. Умерла она спокойно. Ее не мучила физическая боль.

После ее смерти как-то все опустело вокруг. Порой я забываю, что она умерла, и думаю, как она переносит дурную погоду в Москве.

Вы правы. В таких душевных обстоятельствах спасти может работа.

Я много работал этот месяц. Есть новые стихи (даже не все печальные). Составил новую книгу. 90% ее написано за последний год. Продуктивность для меня не-обычайная.

Посылаю Вам книжку Баевского обо мне¹. Думаю, что не стоит ее читать целиком (Вы меня знаете лучше). Может быть, захочется полистать?

Получил письмо от Алексея Ивановича и очень тронувшую меня открытку от Лидии Яковлевны Гинзбург, которой послал «Голоса за холмами».

В Москве надеюсь быть в сентябре. Но до этого еще напишу Вам.

Ваш Д. Самойлов

15.07.86

122. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

23 августа 1986*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Как Ваш «холодный ячмень»? Как здоровье? Начали ли писать и читать? (Баевского можно и не читать.) В «Огоньке» (с новым редактором) прекрасная беседа Аверинцева, где упоминаются дачи Пастернака и Чуковского так, как будто вопрос уже решен. Времена такие, что все возможно.

У нас людное лето. Постоянно много народу. Я-то это люблю, а Галя устает смертельно от постоянной готовки, покупки продовольствия и прочего. Для нас отдых наступит в сентябре.

Погода по здешним местам была хорошая. Купались больше двух месяцев (кроме меня).

Я до середины июля часто писал стихи. Сложил новую книгу из трех частей с небольшими предисловиями: 1) «Беатриче», 2) «Разные стихотворения», 3) «Баллады». Разных стихотворений около пятидесяти. Из них штук 15 из «Голосов за холмами», вышедших ничтожным тиражом. Всего я написал раза в два больше. Но там еще была инерция «Беатриче». Мне этого не хотелось. С «Беатриче» покончено.

Баллады почти все новые. Поставил только «Скоморохов» и «Убиение углицкое» (его, кстати, напечатал журнал «Смена»), а также довольно старую небольшую поэму «Блудный сын». Теперь не знаю, возьмут ли книгу в «Советском писателе». Больше печататься негде.

Отписавшись, засел за переводы. С деньгами швах. Перевожу комедию польского драматурга Фредро¹. Подлец написал ее в рифму. А вот сербский Вук Караджич — благородный человек, писал без рифмы².

Читаю мало. От словарей устают глаза. Просматриваю только стихи в журналах. Редко что зацепит. В поэзии наше[й] стоит великая скука. А версификации все научились. В одном из стихов я пишу, что пора отменить поэтику и писать как бог на душу положит, лишь бы со смыслом.

Есть еще идея дать мне заново перевести «Лира». За это бы я взялся.

А еще «для себя» стал переводить Вийона. Давняя моя мечта.

Вот, кажется, полный отчет о моих литературных делах. Публикации должны быть в «Неве» и «Авроре». Отвезу стихи в «Др[ужбу] народов» и «Октябрь».

А денег все нет. И слово «надо» (башмаки, куртки, дрова, еда и пр.) висит дамокловым мечом. Если не будет двухтомника в 87-м году, прогорю начисто.

Писал ли Вам, что получил письмо от Алексея Ивановича? Всегда страшно писать ему.

Прислал письмо со стихами Недоступ. Очень он хороший.

Привет Вам от Гали. А от меня Люше.

Ради бога, не болейте.

Ваш Д. Самойлов

Обо многом хочется поговорить.

² Караджич Вук Стефанович (1787–1864), сербский филолог, историк, фольклорист, деятель сербского национального возрождения. Осуществил реформу сербского литературного языка на основе народной речи, составил его грамматику и словарь. Переводы Д. Самойлова см. в кн.: Сербские народные сказки из собрания Вука Стефановича Караджича. М.: Художественная литература, 1987.

123. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

29 ноября 1986*

Дорогая Лидия Корнеевна!

После двадцатилетнего перерыва снова съездил в малую заграницу. В октябре неделю был в Болгарии на встрече переводчиков. Проехал по всему прекрасному черноморскому побережью от Варны до Бургаса. Если бы у меня была туристическая жилка, этого было бы достаточно. Один гриновский Созополь чего стоит. Но все это можно увидеть на картинках. Да и в Софии узнавал то, что видел на картинках, и удивлялся сходству. Чтобы узнать страну, в ней надо пожить. То же о Чехословакии. Самое большое впечатление, что жил в роскошных спальных покоях графского замка недалеко от Праги. За это мне, однако, воздалось. Графиня с портрета XVIII века недобрым глазом глядела, как спал я в ее пуховой постели размером в небольшой стадион, и накликала мне чертовский радикулит. Его я с восьми утра лечил анальгином с коньяком. Пить с восьми — это почти свобода.

С тех пор, как не писал Вам, стихов прибавилось мало. А дел полно. Но глаза стали много хуже. Оттого работаю мало, все откладывая на следующий день.

Проездом в Москве сдал новую книгу «Горсть». В библиотечке «Огонька» собираются издать вскоре небольшую книжку, которую для себя называю «Бэзик-Дэзик». Отобрал 2 листа наиболее известных стихов. У журналов я нарасхват. В «Авроре» (№ 11), в «Неве» и «Знамени» (№№ 12), и в «Октябре» (№ 1) должны быть стихи из «Горсти». Но главное, что радует, это «Клопов». Мин. культуры СССР прислало мне договор. Таллинский театр к осени собирается поставить. Исполнится моя мечта — выйти кланяться после премьеры. В черном костюме (его нет) с бабочкой (она есть). Пожать руку режиссеру, поцеловать премьершу и, взявшись за руки со всеми персонажами пьесы, снова выйти на авансцену.

За это заплатить не жалко. А тут еще и мне заплатят три тыщи.

Еще в нескольких театрах идет мой детский «Слоненок». Не драматург ли я?

Настроение, несмотря на описанные успехи и чаяния, среднее. Чувствую себя тоже средне.

Однако хорошая погода и можно топить печи через день.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

Завели щенка-дворнягу. Масса впечатлений.

124. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

22 декабря 1986*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Вчера только с радостью услышал о возвращении Андрея¹. Как он? Что он? Вы, наверное, знаете. Привет ему от меня. Если буду знать адрес, напишу ему непременно.

Я после поездок живу тихо. Чувствую себя неважно. Но накопилось множество работы. Перевожу, как вол. Встаю в семь утра, а в восемь вечера ложусь спать.

Настала наконец зима, к которой не сразу привыкаем. Гуляю с собачкой, которая — чистая дворняга и оттого умна и проказлива.

[На полях:] Стихи Володи еще не читал.

От стихов отстал. Все рифмы извел на переводы. Стихи этого года разонравились. Я их не читаю, когда издаются, не читаю и корректур, оттого много опечаток.

Часть «Беатриче», которая была в «Октябре», отослал Вам еще летом. Надо поискать квитанцию и допросить почту.

В Москве собираюсь быть в конце января, чтобы произнести краткую речь на пушкинском юбилее. Боюсь, но и отказываться не хочу.

Ваш Д.С.

125. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

30 апреля 1987

Дорогая Лидия Корнеевна!

Готовы ли Ваши очки? Как и что видно сквозь них? Как Ваше здоровье?

Вчера получил удовольствие: Леонович прислал мне прекрасный путеводитель по «из архива Корнея Чуковского», где одним из редакторов значится Люша. Порадовало, что среди отвечающих на новую анкету о Некрасове — В. Корнилов и Б. Чичибабин¹. Знаете ли Вы этого поэта?

Жизнь моя, более зависимая от погоды, чем в столице, проходит в ожидании тепла. У нас бывает солнечно, но холодно. Из залива только в конце апреля ушел лед.

Я работаю без большой охоты. Новых стихов почти нет. Написал краткие воспоминания о Наровчатове. Воспоминания, предназначенные для печати, не бывают без умолчаний. Но несколько четких формулировок там есть.

Сейчас стараюсь дописать воспоминания о Василии Яне². Это легче, потому что знаю о нем только хорошее.

Перевожу разное. Приходится.

Получил предложение от Театра на Таганке инсценировать «Доктора Живаго» и все последующее. Боюсь, что возьмусь, хотя не знаю, как отнесутся к этому наследники Пастернака…

Медленно читаю дневниковую часть книги Л.Я. Гинзбург. Очень она умная. Очень хороши заметки об Анне Андреевне, Мандельштаме, Олейникове, Шкловском.

В журналах теперь постоянно что-то интересное. Из этого многое знаю по пересказам Гали. Она все читает. А у меня лимит малый.

Моего «Клопова» начинают репетировать в Таллине. Режиссер ведет себя уверенно. А я не знаю — что из этого выйдет.

Министерство культуры договор и аванс не шлет.

Жаль, что не могу приехать в Москву на вечер в библиотеке Некрасова. Уже давно пообещался быть на столетии со дня рождения Северянина в Таллине, как раз в эти дни. В Москве буду к 31 мая — приеду на вечер в ЦДЛ. Галя собирается со мной, поэтому поездка будет краткой: детей оставим на соседей.

Московские слухи и разговоры до нас доходят медленно. Это позволяет более трезво взглянуть на процессы и не очень бояться резкого размежевания.

Только что Галя сказала, что в «Огоньке» — В. Корнилов с очень хорошей «врезкой». Сейчас сяду читать.

О Вашей книге. Мы ее читали в рукописи еще в Опалихе. (Я сперва думал, что Вы сами читали.) Очень хорошо помню многие эпизоды, например, с лодкой.

Вообще есть о чем поговорить.

Будьте здоровы. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

30.04.87. Пярну

² Василий Григорьевич Ян (наст. фам. Янчевецкий, 1875—1954), писатель, автор исторических романов. Самойлов посвятил ему главу «Василий Григорьевич» в своей мемуарной книге «Памятные записки» (М.: Международные отношения, 1995).

126. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

14 сентября 1987

14.09.87

Дорогая Лидия Корнеевна!

Незаметно и, казалось, быстро прошло лето. А теперь оно кажется длинным и довольно бесплодным. У нас постоянно кто-то гостил, и весь день приходили люди, знакомые и полузнакомые, с бесконечными разговорами, новостями и предположениями, которыми изобилует наша эпоха. Галя кормила целый батальон, а я целый день возил языком. Оба с трудом доползали до постели.

События и прессу Вы, наверное, лучше моего знаете. Во мне преобладает какая-то двойственность настроения и шатание от надежды к безнадежности.

Очень печальным было известие о смерти Алексея Ивановича Пантелеева. И недавнее — о смерти Виктора Некрасова, с которым знаком я был лет тридцать и очень его любил.

Мысль о смерти Алексея Ивановича постоянно возвращается. Каково ему было умирать с мыслью о бедной Маше! Где она? С кем? Есть ли какая-нибудь родня со стороны Элико Семеновны?

Из приятных событий были публикации Володи Корнилова, которые кажутся мне несколько слабее его прежних стихов, чуть слишком «лобовыми», но, конечно, прекрасно смотрятся на фоне обычной стиховой массы¹.

Недавно в «Литгазете» и в «Огоньке» были две подборки Бориса Чичибабина, харьковского поэта, тоже изгнанного из Союза писателей.

Чичибабин — достойный человек и талантливый поэт.

Приятно было прочитать, что в журнале объявлена Ваша «Софья Петровна». Известно ли, в каких номерах?

Как Ваше здоровье? Есть ли уже очки?

Как Вы работаете? Нет ли предложений печатать Ваши ахматовские записи?

Прочитал воспоминания Каверина о Пастернаке. Они воспринимаются хуже, чем на Пастернаковских чтениях. Да и вообще Каверин, на мой взгляд, человек порядочный, но плосковатый.

Слышал я, что Рае должны вырезывать опухоль. Несколько дней безуспешно пытаюсь дозвониться Коме. Надежда все же на то, что болезнь распознали рано и медицина там хорошая.

Стихов у меня мало. Более или менее стоящих штук пять наберется с той зимы.

Да что-то и писать нет охоты. Сейчас, наверное, другое нужно, но как себя заставишь подстроиться? Наверное, нужно время.

В Москве собираюсь быть в октябре и, вероятно, пробуду подольше, чем обычно. Но ехать не хочется. Пока денег хватит, буду здесь сидеть. Надо заниматься двухтомником, новой книжкой, поискать приличные переводы, получить два ордена — наш и венгерский.

Все это надо делать, а охоты нет.

Не получается у меня ни гласность, ни ускорение, ни перестройка. Одно лежание на диване хорошо получается.

Будьте здоровы.

Ваш Д. Самойлов

14.09.87. Пярну

127. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

28 декабря 1987

Дорогая Лидия Корнеевна!

С Новым годом! Желаю Вам и Люше многократно здоровья, а остальное зависит от наших времен, которые зависят от сил таинственных и непредсказуемых. Нам повезет, если удастся осуществить свое дело, как мы его понимаем. Это единственная формула исторического счастья.

Наши редкие последние встречи были кратки и неудовлетворительны, ибо я долгое время находился в состоянии раздрызга и несобранности. В этом виде не хотелось представать перед Вами. Да и разговаривать было трудно. Я был способен лишь к поверхностному общению, которое не соответствует порядку нашего с Вами тридцатилетнего общения. Я был полон стыда и угрызениями совести.

Неожиданно в последнее время состояние мое переменилось. Тому, наверное, много причин, но одна из них — общение с «Доктором Живаго».

С осени я занимаюсь инсценировкой романа по заказу театра на Таганке. Работа оказалась трудной, т.к. надо было выстраивать драматургию, способом мозаики сводить в сцены отдельные эпизоды, исключать всякую отсебятину и по возможности сохранить тон, стиль, идеи «Живаго». Мне не хотелось делать «таганскую» композицию, а построить именно пьесу, которую можно играть, а не просто выкрикивать со сцены наиболее «острые» реплики, вырванные из текста. Кроме того, я хотел дать и «нобелевскую» историю в финале спектакля, который называется «Живаго и другие». Вот «других» было очень трудно вмонтировать в пьесу, не нарушая ее тона. Не знаю, насколько это удалось. Только вчера я закончил работу и откладывал письмо к Вам до этого момента. Пьеса (я назвал ее сценическим изложением романа) начинается словами Пастернака в Вашей стенографической записи, приведенной в журнале — записи, сделанной во время одного из чтений «Живаго». Я ввел в пьесу и самого Пастернака, как связующее звено между «Живаго» и «другими».

Не знаю, удался ли мой замысел, но пока я чувствую удовлетворение хотя бы оттого, что работа закончена и была для меня переходом от раздрызга к успокоению.

Ваше имя перестало быть под запретом. В нескольких интервью (пока, правда, не появившихся) меня расспрашивали о Вас интервьюеры. Сейчас вообще такая мода у беседчиков — обязательно вставить в беседу вопрос о ком-то из «запретных». Как в каждой моде, в этом есть что-то нарочитое.

Из «Литгазеты» мне позвонили с вопросом для новогодней анкеты о самом важном событии в русской литературе за этот год. Я ответил: присуждение Нобелевской премии Иосифу Бродскому. О нем меня тоже несколько раз спрашивали. Приятной неожиданностью было для меня, когда по радио услышал, что для его поэтического развития много дали стихи Норвида в моем переводе¹. Теперь вспомнил, что он помнил наизусть «Траурный рапсод генералу Бему» и часто его повторял...

У нас здесь тихая и размеренная жизнь. Слякотная зима. Но это лучше, чем прошлогодние стужи.

Дети, слава богу, не болеют. Только Пашка лоботрясничает и хватает двойки. Московские новости доходят с опозданием и амортизируются расстоянием. Тянет читать журналы и газеты, хотя уже намечаются стереотипы либерализма. Да глаза быстро устают. Многое мне читает Галя.

Как Вы, Лидия Корнеевна? Как зрение? Что с дачей?

Недавно видел по телевизору очень убедительное выступление Вашего глазного хирурга — Федорова. Стоящий мужчина.

В Москве собираюсь быть во второй половине января. 18‑го у меня выступление в Пушкинском музее. Потом должны читать «Живаго» в театре.

Вам позвоню, как приеду. Хочется, очень хочется увидеть Вас.

Стихов в этом году было мало. Но несколько оконченных покажу Вам. Хотелось бы показать и инсценировку, но жалко Вашего времени и глаз.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

28.12.87

128. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

8 января 1988

8/I 88

Дорогой Давид Самойлович.

Рада узнать, что Вам получше — на душе и физически. Неужели окончили «сцени-ческое изложение» «Живаго»? Боже мой, если это Вам удалось, вот счастье-то! Замысел, судя по изложению в письме, интереснейший. Неужели «Пастернак и другие» тоже удалось?.. Я ведь теперь, благодаря чудодейственному хирургу, Федорову (могучий деятель!), почти зрячая и могу надеяться по блату, через Вас, прийти в театр и увидеть. Ну, а слышу я отлично, так что меня можно будет и далеко усадить, я все услышу.

Теперь вот в чем прошу Вас меня успокоить, и чем скорее, тем лучше. Я не помню, посылала ли я Вам записанные мною слова Пастернака, предвосхищающие одно из его чтений? Дело в том, что опубликованы они в статье Евг[ения] Бор[исовича] в журнале «Новое время»¹ с двумя опечатками; одна мелкая, противная, а другая — чудовищная: пропуск целой фразы, который делает мысль наоборот. Это не происки цензора или редактора, а пропуск в корректуре... Пожалуйста, успокойте меня на сей счет: т.е. если у Вас текст «Нового Времени» без моих двух поправок — я немедленно пришлю Вам с поправками (двумя).

Это узнать мне еще важнее, чем прочесть какие бы то ни было Ваши слова обо мне в любом интервью. Но и их — жду.

Насчет Иосифа. Я ему послала поздравительную телеграмму: «Поздравляю и обнимаю Вас тчк поздравляю русскую поэзию». В самом деле, я счастлива. Хотя он в последние годы сильно поднадоел мне (сам того не зная): когда работаю над 3-м томом своих «Записок об АА», мне все время приходится писать и о нем, приводить в комментариях документы и пр., п[отому] ч[то], начиная с 63-го года (а я сейчас уже в 65-м!), ни одна встреча моя с АА не свободна от разговора об Иосифе... Слышали ли Вы по «Голосу» или по «Би-би-си» его нобел[евскую] речь? Я слышала дважды, и не в отрывках, а целиком. Речь замечательно умная и достойная.

Литературные же дела мои таковы: в № 2 «Невы» должна появиться моя повесть «Софья Петровна», написанная зимой 1939—1940 года. Один цензурный налет я отбила (просьбой либо не трогать, либо вернуть рукопись), что будет дальше — не ведаю. Все может быть: а раз все, то может она и в самом деле выйти... Затем изд[атель]ство «Московский рабочий» заключило со мною договор на книжку с двумя повестями сразу: «Софья Петровна» и «Спуск под воду». Послесловие обещал написать Ю.Ф. Карякин.

Поживем — увидим. Более ничего я (как и Вы) сказать не могу. «Мода» на либерализм меня не увлекает, я вообще всякой моде не особенно-то подвластна, но вот, напр., в № 12 «Юности» статья одного школьного учителя о состоянии средней школы — и содрогается душа, — хотя все это я знала и без него. Магия печатного слова — не мода, а магия — имеет власть².

Очень болен Володя Корнилов. Базедова у него в разгаре, прибавилась еще и мерцательная аритмия... Он похудел, одышка, болеть не привык, не умеет. Пытаюсь делиться с ним опытом — у меня была базедова и сейчас в разгаре мерцательная аритмия — да ведь чужой опыт не лечит, Володю только собственная болезнь научит болеть. Я очень его люблю. Дорого ему обошлось отщепенство³.

Будьте здоровы. И Вас, и Галю поздравляю с Новым годом, желаю здоровья Вам и детям. Люша кланяется.

Л.Ч.

² См.: Юрий Крупнов. Мифы и гримасы просвещения //«Юность», 1987, № 12.

³ Владимир Корнилов в марте 1977 года был исключен из Союза писателей и лишен возможности печататься в СССР.

129. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

13 февраля 1988*

Дорогая Лидия Корнеевна!

Из Москвы, где я был в конце января, после хорошего вечера в Пушкинском музее пришлось мне срочно убраться. Позвонил Недоступу, но голос у него был настолько усталый, что не решился назначить с ним встречу. Сказал ему только, что приеду в начале марта и залягу к нему в больницу. Кажется, это нужно.

Передал на Таганку инсценировку «Живаго». Мне редко кажется, что дело сделано хорошо, тем более что это не совсем мое дело.

Свободный экземпляр у меня всего один. Но пришлось отдать его Евгению Борисовичу. Я никак с ним не связан формально, но его мнение, конечно, следует учесть. Важнее мне Ваше мнение, хотя совестно посягать на Ваше зрение. Все же дело это считаю настолько важным, что попрошу Вас прочитать инсценировку, зная, что Вы не любите чужого чтения.

Начинается пьеса в Вашей записи. Вы писали, что в печатном варианте есть искажения. Очень нужен полный и верный текст. Я думаю, что узнаю его в начале марта, когда собираюсь быть в Москве. В эти дни, надеюсь, узнаю мнение театра и предложения по переделке. Надеюсь, что до этого экземпляр Евгения Борисовича с его пометками освободится и будет у Вас.

Я чувствую себя скверно, хотя голова работает хорошо. Приходится заниматься разными подробностями для газет и журналов. Несколько моих интервью не пошли, т.к. идут несколько впереди (или позади) перестройки и гласности. Спросили меня перед Новым годом, что я считаю главным литературным событием этого года («Литгазета»). Я сказал: присуждение Нобелевской премии Бродскому. Они не напечатали, и еще сказало какое-то начальство: «Что он там гаерствует, как мальчишка. Еще будет нам благодарен, что не напечатали». Такова литературная перестройка.

Вообще многое в литературных делах надоело. Какая-то унылость есть в нашем прогрессе. Но все же пусть будет он.

Писал какие-то стихи. В них обнаружил унылость и нравоучительность. Десять штук отдал в «Октябрь». Просят «Н[овый] мир», «Юность», «Аврора». С «Н[овым] миром» решил подождать.

Что у Вас? Как со здоровьем? Что с книгой об Анне Андреевне? Нет ли предложений издать ее здесь? Что с «Софьей Петровной» и «Спуском под воду»?

Недавно подумал, что мы с Вами знакомы уже больше тридцати лет. Значит, некуда нам друг от друга деваться.

Всегда думаю о Вас.

Позвоню, когда приеду. Привет Люше. И от Гали Вам привет.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

С моим двухтомником, вроде бы, все в порядке. Есть договор, где обокрали меня на 10 000. Черт с ними. «Горсть» обещаются издать в конце года.

130. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

23 февраля 1988

23/II 88

Дорогой Давид Самойлович.

Да, мы знаем друг друга 30 лет — и потому можем быть друг с другом откровенны.

Я — самый не театральный человек на свете. Мало того, что я невосприимчива к театру — я терпеть не могу актерского чтения стихов. (Я убеждена — актеры отучают людей понимать стихи. Ибо стихотворение самодостаточно, оно вовсе не нуждается в помощи «изобразителей».)

Поэтому я не судья Вашей инсценировке.

Из прозы Пастернака я люблю: «Детство Люверс», «Охранную грамоту» — безусловно — и, с некоторыми оговорками, «Живаго».

Надо ли превращать роман в драму? Сомневаюсь. В записанном мною вступлении к роману (которое Вы приводите, с которого Вы начинаете!) Пастернак утверждает, что форма развернутого театра в слове — это не драматургия, это и есть проза. Зачем же, для чего превращать найденную им форму театра в слове — в еще какую-то драматическую форму? Как это понять? Ведь это прямо противоречит убеждению автора, которого Вы инсценируете.

Я попробовала читать, и... оставила через несколько страниц. В романе вся линия Лары и Комаровского — неудачна. Мелодраматична. Здесь же мелодраматизм помножен (сценой) на еще один мелодраматизм — красотка стреляет в любовника! ах! — и уж совсем звучит нечто бульварное.

Я перестала читать дальше. С трудом урывая время, прочту в «Новом Мире»... «театр в слове» как сказал о романе Борис Леонидович. В слове прозаика, а не драматурга, режиссера, актера.

Бога ради, не считайтесь с моим мнением о проделанном Вами труде — в данном случае я — самый неподходящий судья. Я так же не смею судить об инсценировке — любой, — как о химическом препарате или математическом уравнении. Я попросту некомпетентна.

Далее. Сверила цитату из моей записи. Огорчилась кое-каким пропускам и присоединением записанного мною (очень законченного текста) к чему-то другому. Но в это я входить, вмешиваться не вправе... Пропускать, соединять — право сценариста. Однако текст и перепутан, хотя я посылала Вам верный текст. «Участки» превращены в «куски». «Проза раскололась на куски» — очень мило! Но это мелочь, а вот что я отдаю под Вашу личную, персональную ответственность:

Пастернак в конце говорит:

«В замысле у меня было дать прозу в моем понимании реалистическую, понять московскую жизнь, интеллигентскую, символистскую, но воплотить ее не как зарисовки, а как драму или трагедию».

И опять я читаю: «дать прозу реалистическую, символистскую»... То есть нечто противоположное мысли автора, который вовсе не считал реалистическую прозу — символистской. Он говорит «понять жизнь интеллигентскую, символистскую».

Итак, выбирайте из Пастерначьего вступления что хотите, но эту последнюю фразу дайте точно.

На всякий случай прилагаю точный текст.

Не сердитесь, ради Бога!

Черт побери, как Вы позволили обокрасть Вас на 10 тысяч! Что за свинство!

Буду ждать Ваших нравоучительно-унылых стихов.

Мои дела таковы: «Софья» вышла в № 2 журнала «Нева». Ее же плюс «Спуск под воду» собирается отдельной книжкой выпустить изд[атель]ство «Моск[овский] Рабочий». «Предсмертие» (о Цв[етаевой]) идет, кажется, в журнале «Горизонт». «Нева», кажется, собирается в 89-м году напечатать 1-й том «Записок об АА». Я же работаю над третьим — сквозь разнообразные шквалы и сердечные приступы.

Не хулиганьте — т.е., приехав, звоните.

Гале привет.

Л. Чуковская

131. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

15 февраля 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Вы вправе на меня сердиться за столь долгое молчание. Причин нашлось бы много. Но это были бы просто отговорки. Причина одна: не писалось. Сперва не писалось, потом стал ожидать повода для письма. Вот теперь такая зацепка отыскалась. Посылаю Вам бедненькую книжицу ценой 10 коп. — «Беатриче». Для меня эти стихи уже отзвучали, не стал их и перечитывать, и не могу судить, удались ли они. Вам виднее.

О Вас я знаю из прессы, а также от Ники и от Володи. Его книжку купила здесь Галя. Очень хорошая книжка по нашему времени¹. Его тянет к тому же, что и меня. Трудно в наши дни не стремиться к актуальности, хотя я никогда ее не считал обязательным свойством поэзии. Но время такое, раздражители такие. Поэтому и тянет.

Поделиться с Вами соображениями о происходящем нет возможности — темп событий такой, что и двух томов не хватит, чтобы их описать.

Несмотря на все ухудшающееся зрение, довольно много читал. Кое-что читает мне Галя.

Как кто-то сказал: «Мы не живем, мы читаем».

У меня же лично больших событий не было, если не считать получения премии, которую мне дали не за заслуги и не за то, что нравлюсь (мою книжку — 4 тыс. экз. — никто и не читал). Дали «по раскладкам», как самому безвредному прогрессисту.

Стихи до осени прошлого года не писались. Думал, что и вовсе не напишутся. Но с августа написал несколько новых, а осенью, неожиданно для себя, — две поэмы, очень разные по содержанию. Перепечатал бы их для Вас, но лента на моей машинке скверная. Жду, когда раздобуду свежую.

Поэмы взяли: одну «Октябрь», другую «Нева». Отослал несколько стихотворений в «Знамя». Очистил все закрома. Володя хочет взять «Прощание», посвященное Толе, в «День поэзии».

Вскоре должен выйти мой двухтомник, а летом (надеюсь) новая книжка «Горсть». Кое-что готовится в Прибалтике.

Живу я здесь довольно однообразно, что, вероятно, для меня пользительно. Работал бы больше (потому что нет пиров и забав), но очень плохи глаза. Все же перевожу и стараюсь писать прозу.

Премия даст мне возможность немного отдышаться и целый год писать прозу. Чувствую, что это мне нужнее всего.

Галина Ивановна в порядке. Тоже усердно пишет статью — эссе о хрущевском времени.

Как Вы себя чувствуете? Наверное, уйма дел. Про это мне Галя немного рассказывала.

Как Андрей Дмитриевич? Очень уж много он разъезжает. Боязно за его здоровье. Выступает он очень хорошо.

Как уже сказал, стараюсь читать побольше. Но и стихи. Читаю Володю [Корнилова], Чичибабина, Окуджаву. Чичибабина знаю давно и люблю. Но в больших дозах он выглядит однообразно. Остальное — либо недокисшее, как Лиснянская, либо перекисшее, как Ахмадулина, либо авангардно-невразумительное, либо ретроградно-пережеванное.

Очень мне нравятся посмертные публикации Слуцкого. Это поэт, которого надо читать в большом объеме, он накапливается в сознании.

Как Вам его книга «Сроки»?² Последняя до меня еще не дошла.

Писал я Коротичу о книге Марии Сергеевны в библ[иотеке] «Огонька». По моим сведениям, дело там сдвинулось с мертвой точки.

Одолевают авторы из провинции. Откуда только узнают адрес. По идиотской привычке большинству из них я отвечаю.

Будьте здоровы. Поклон от Гали.

Ваш Д. Самойлов

15.02.89. Пярну

² Б. Слуцкий. Сроки. М.: Художественная литература, 1984.

132. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

27 февраля 1989

Дорогой Давид Самойлович. Не принимаю никаких извинений, п[отому] ч[то] мне решительно не в чем Вас корить и не в чем извинять. Я сама слишком ясно чувствую, что иногда «просто так» хочется написать человеку письмо, без всякой причины хочется, а иногда «просто так», безо всякой причины — не хочется. И не пишите, прошу Вас! И прекратим говорить об этом вздоре:

Потому что нет причины

Отвлекаться на пустое¹.

Прекрасны Ваши стихи в «Огоньке». Все хороши, но — тоже безо всякой причины! — меня более всех тронули: «Дождь», «Три отрывка», «Алфонсасу Малдонису», «В па-мяти угасла строчка», «Вспоминай про звезды неба». Удивительные стихи. Даже для Вас!

Спасибо за «Беатриче». К этой книжке я еще не успела привыкнуть, не успела ею проникнуться. Читаю и перечитываю «Беатриче», «День», «Соври, что любишь», «Не для меня вдевают серьги в ушки», «Ах, наверное, Анна Андреевна», «Я написал стихи о нелюбви», «Последний проход Беатриче» — ну, в общем, дорогой маэстро, мне надоело переписывать первые строки Ваших стихов.

Я люблю поэта Давида Самойлова.

Нравится мне и поэт — совсем другой! — Владимир Корнилов. (Заметили ли Вы, после книжки, стихи в «Лит. газете» — напр. «Колокола Державина»?²)

А вот со Слуцким у меня беда. Я его не воспринимаю. Конечно, это всего лишь факт моей биографии, ничего более. Но вот Вы спрашиваете — читала ли я его книжку «Сроки»? Не знаю. Не помню. Я никогда не умела и не умею отвечать на вопрос — читала ли я или нет то или другое стихотворение Слуцкого. Помню только два: «Бог ехал в пяти машинах» и «Евреев не убивают». Все. Конец. «Бей меня, режь меня. Я другого люблю»³. Тупица.

Нет, еще, я помню, у Слуцкого понравился мне цикл, посвященный жене.

Поздравляю Вас с премией от всей души. Как хорошо, что она даст Вам возможность некоторое время не переводить, а писать стихи и прозу. Чудесно!

Посылаю Вам свои «Повести». Очень боюсь! Скоро выйдет и книжка «Памяти детства». Ни ту, ни другую можете не читать, но я хочу, чтобы обе они у Вас были! Лучше писать, чем читать, а известность, слава — это

Чтенье, чтенье, чтенье

Без конца и краю⁴, —

и это кроме журналов и писем!

Вы жалеете, что не состоялся вечер к 80-летию Пантелеева. Увы! Состоялись даже два — и один хуже другого. Один был в Москве, в Доме детской книги. Там сидели тетеньки-библиотекарши с блокнотиками. Они впервые слышали, что Пантелеев был настоящий писатель, они думали, что он — нечто вроде Алексина или Баруздина⁵. Устроительница называла его то Анатолием, то Леонидом. Я выступала там и потом очень жалела себя... Другой вечер был в Л[енингра]де. Отсюда поехали Володя Глоцер, Люша, там отлично играл и говорил Тищенко⁶. Но вечер был провален устроителями: нигде ни одного объявления! И Володя видел в руках у секретарши 200 штук неразосланных билетов... Председательствовал некий Р. Погодин... В зале собрались 45 человек (!); из них пятеро — родственники...

Не хворайте; и Вам и Гале желаю сил, сил, сил.

Л. Чуковская

27/II 89

² Литературная газета, 1989, 22 февраля.

³ Перефразированы пушкинские строки из песни Земфиры («Цыганы»).

⁴ Неточная цитата из поэмы Бориса Пастернака «Лейтенант Шмидт» (Ч. 3, гл. 7). Правильно «Чтенье, чтенье без конца и пауз...».

⁵ Авторы книг для юношества Анатолий Георгиевич Алексин (р. 1924) и Сергей Алексе-евич Баруздин (1926—1991).

⁶ Борис Иванович Тищенко (р. 1939), композитор, ученик Д.Д. Шостаковича.

133. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

21 мая 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Пишу фломастером, Вами подаренным. Замечательно пишет! Спасибо.

А еще большое спасибо за книгу и надпись на ней. Читать я не могу — зрение совсем село, но Галя обещает прочитать, а Кацнельсон улучшить глаза.

И им спасибо.

А еще спасибо Люше за дневники Корнея Ивановича о Горьком¹. Какой он умный и наблюдательный, Корней Иванович. Это я с трудом, но прочитал сам.

Как видите — сплошное спасибо.

Но самое большое — за нашу последнюю встречу. Очень хорошо было. Хотя Вы чувствовали себя неважно и под конец устали.

У нас здесь новостей мало. Живем столичными. Какая-то тень оптимизма возникла во мне, самое последнее время. Не могу разумно объяснить его причины. Сейчас, кажется мне, дело в том, отпущено ли нам года три без русского бунта и бунта окраин. Если отпущено, все может образоваться.

Приглашают на Ахматовские чтения в Ленинград 26—28 июня. Думаю поехать, если не заболею. Хотя ничего оригинального о ней сказать не могу. Да и постараюсь не говорить.

У нас прохладная, красивая весна. Дрозд поет в саду, редиска прорастает в огороде.

Недели две бездельничаю. Никак не возьмусь переделывать свою прозу о войне для «Авроры». А сдавать надо в июне. Не люблю того, что уже раз написал.

Стихи на смерть Толи как будто взяли в «День поэзии». Только сегодня пришла Толина работа с «Новым миром». Предисловие Гелескула понравилось².

Гелескул куда-то пропал. Появляется ли он у Вас?

Отсутствие зрения раздражает, когда Галя читает мне оглавления журналов. Томительно все время читать только самого себя.

Любящий Вас

Д. Самойлов

21.05.89

² См.: Анатолий Якобсон. О романтической идеологии / Предисл. Анатолия Гелескула // Новый мир, 1989, № 4.

134. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

28 мая 1989

28/V 89

Дорогой Давид Самойлович. Я начала писать Вам это письмо гораздо раньше, чем получила Ваше; но то, что называется «жизнью», все время мешало сосредоточиться. А захотелось мне написать Вам сразу, чуть я, уехав в Переделкино, прослушала Вашу поэму об Эйнштейне. Горячая моя благодарность Вам и Рафаэлю Клейнеру. Как говорила АА — «кланяюсь в ножки». Это — поэма-драма, я прослушала ее раз шесть. И буду слушать. Это произведение большого искусства; точного имени для жанра не подберу¹.

Очень завидую Вашей поездке в Ленинград и надеюсь, что она состоится.

Спасибо за доброе письмо, я тоже была рада нашему торопливому свиданию.

Только что узнала о смерти Тарковского. Я этого поэта люблю.

Ваши стихи в конце 1-го тома потихоньку читаю. Напишу о них в другой раз². Ваше предисловие к сборнику «Я — голос ваш» — прочла³. Хорошее. Цитата из Жирмунского (которого я вообще чту) звучит инородным телом, она написана на другом языке. (Не на том, напр[имер], на котором, кроме Вас, пишут оба Анатолия — Гелескул и Якобсон.)

Обнимаю Вас!

Л.Ч.

28/V 89

² Упомянута «Горсть», завершающая первый том двухтомника: Давид Самойлов. Избранные произведения: в 2 т. М.: Худож. лит., 1989. Надпись: «Дорогой Лидии Корнеевне. Вы знаете, как я люблю и ценю Вас. Больше трех десятилетий я чувствую Ваше присутствие в моей судьбе. Д. Самойлов. 7.05.89». Отзыв Л.К. о «Горсти» см. в письме 136.

³ Речь идет о книге: Анна Ахматова. Я — голос ваш... // Вступ. ст. Давида Самойлова. Сост. и примеч. В.А. Черных. М.: Книжная палата, 1989.

135. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

5 июня 1989

5.06.89

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо, что не пожалели глаз на предисловие к Ахматовой и на список неточностей в тексте.

Ужасно боялся, что и в моей статье Вы найдете огрехи. Писал я ее, подгоняемый издательством и почти без всяких книг под рукой, а больше по памяти. Отсюда и Жирмунский, который у меня здесь есть и, действительно, не совпадает с тоном статьи.

Рад, что понравился Вам мой «Эйнштейн». Это была мозаичная работа, и многие стихи я вставлял туда не по плану, а по какому-то наитию.

Клейнер читает хорошо. Он вообще один из лучших чтецов у нас, если не лучший.

Теперь жду Ваших слов о «Горсти». Там многое Вы знаете. Но книга это нечто другое, чем набор стихов.

Галя сейчас просвещает эстонцев по части текущей русской литературы. Два раза в месяц их «Литературка» дает ее небольшие рецензии. Сейчас она написала о Ваших двух книгах. Но об этом она позвонит раньше, чем придет мое письмо.

Любящий Вас

Д. Самойлов

136. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

16 июня 1989

16/VI 89

Дорогой Давид Самойлович.

Читать «Горсть» легко и трудно. Писать о ней — только трудно. В особенности о «Беатриче».

Что написать? Читаю и перечитываю с замиранием сердца. Хотелось бы плакать, но, к счастью, стихи суровы. Да и мы — бесслезны. Да и не о чем плакать. К счастью, Вы — не Вертинский.

Одно измученней и мучительней другого. «А совесть — сплошное увечье». «Страсть». «Соври, что любишь», «Не для меня вдевают серьги в ушки»... «Под утро»; «В меня ты бросишь грешные слова»; «На рассвете»; «Последний проход».

А также все остальные...

Мне кажется, в предваряющей прозе «Беатриче» не нуждается. Пусть пишут и говорят, что хотят... И почему-то в прозе появляется «терминология». Право же, рядом с «Беатриче» терминология раздражает. Не хватает только «аспекта» и «контекста».

«Разные стихотворения». Большинство мне знакомо и мною любимо. «Валя-Валентина». «Грачи прилетели». «Слышно все». «День выплывает из-за острова», «Лирика», «Лаборатория поэта», «Могила поэта».

Это не те стихи, которые лучше других (Вам писать плохо не дано), а те, которые ближе. Чему? Моему воображению, моему душевному опыту. Мне.

«Поверить новым временам»; «Жить так: без жалоб и обид». «Партизаны». «Меня ты не отпустишь».

Теперь мельчайшие придирки.

Почему Вы пишете «встать» вместо «стать»? (477 — за пультом встать.) Это Вас команда путает: «У знамени встать!» (Следует — стать. Встают, если прежде сидели.)

Почему Вы пишете «когда-то» в будущем времени вместо «когда-нибудь»? (См. 507 и еще где-то.) Уж будьте верны языку, если верны традиции. Таков Ваш удел.

Прочла Толю в «Новом мире»¹. Т.е. перечла. Блистательно. Это был бы лучший критик второй половины XX века. И Толя Гелескул («Толя Загорянский»²) ему под стать... Жалею, но не вижу его никогда.

Если будет на то Галина милость — пусть прочтет XVII гл. «Памяти детства» Вам вслух.

Спасибо ей за намерение написать обо мне. Надеюсь — пришлет. (Если это по-русски?)

Очень жду Ваших стихов о Толе. Скорее бы они вышли. У меня машинопись, но это не то. «Магия печатного слова».

О, какая у нас была весна! Сирень и жасмин у меня под окном. Птицы ликуют — как будто они твердо надеются на необходимые три года... Сирень отцвела — не дождавшись трех лет! — а жасмин еще держится.

Вышел в изд-ве «Книга» мой первый ахматовский том. Он вызовет много скандалов — вот увидите... В конце месяца тот же том выйдет в «Неве» (№№ 6 и 7).

Завидую Вам, что Вы едете в Ленинград...

Люша очень гордится Вашей похвалой. Она изо всех сил готовит к печати дневник Корнея Ивановича (1901—1934).

Да, наша встреча была хорошая. А когда — еще? Когда Вы — в Москву?

Обнимаю Вас

Л. Чуковская

² А.М. Гелескул постоянно жил под Москвой в Загорянке.

137. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

23 июня 1989

23.06.89

Дорогая Лидия Корнеевна!

Завалил я Вас своими изданиями. Прошу Вас — не занимайте мной драгоценное время. Читайте постепенно и только тогда, когда читается.

За замечания спасибо. Если будут переиздания, обязательно исправлю замеченные Вами огрехи.

А Чаадаев у меня был Чадаев, как у Пушкина. Это корректор исправил. Я ведь верстку не читал. Есть в книге досадные опечатки.

Такие опечатки есть и в «Знамени». В стихотв[орении] «За городом» надо читать: «Дневной кукушки счет», а не «свист». Глупость какая-то.

Все же буду посылать Вам все, что должно вскоре выйти — № 8 «Невы» и № 10 «Даугавы».

Вы, кажется, единственный человек, который исправно откликается на посланное. И уж совсем мало людей, чье мнение для меня было бы так же важно, как Ваше.

Вышла наконец «Весть» — наш альманах. Об этом сообщил Саша. У меня он будет не раньше, чем через три недели. Надеюсь, что мне достанут несколько штук, тогда обязательно пришлю Вам. Не знаю, каково будет впечатление. Лучшую вещь — «Москва — Петушки» Вы читали. А вообще альманах перестоялся. Надо бы ему выйти год назад.

Публикация Толи замечательная. И Гелескул понравился. Он совершенно пропал. Посылал я ему письмо и «Беатриче». Обычно он сразу откликался. А тут молчит. Напишу ему снова.

Любящий Вас

Д. Самойлов

P.S. С нетерпением жду первого тома записок об Ахматовой. «Кн[ижная] палата» издает довольно хорошо.

Леве не писали, но звонили ему по телефону. По голосу он бодрей, чем мы ожидали. Но, возможно, это только на первых порах. А как он дальше жить будет?

138. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

29 июня 1989

Дорогой Давид Самойлович. Только что села за письмо к Вам, как получила Ваше. Я уже давно собиралась писать Вам, но мешала жара. Жара издавна, почти всю жизнь, действует угнетающе не только на мою бренную плоть, но и на бессмертную душу. В жару я не хочу жить. Мне плохо. Заставляю себя, тем не менее, ежедневно делать примечания к третьему тому¹. Я ненавижу делать примечания. Но «ей шепчут: Дуня примечай». Т.е. никто мне этого не шепчет, но 3-й том требует огромных комментариев; у меня пуды бумаг по делу Бродского, а о деле мы все время говорим с АА, так что никуда от них не денешься. Это работа еще по крайности на год. Между тем, следовало бы сдавать 2-й том — но там тоже надо менять и увеличивать примечания, п[отому] ч[то] ахматовская библиография за это время выросла колоссально. Так что и перспективы у меня одни: примечания и примечания.

Представьте себе: 1-й том «Записок» вышел! Сразу в двух местах — в журнале «Нева», № 6 (половина) и в изд[атель]стве «Книга» — целиком. На днях пошлю книгу Вам. Добра не жду. По существу она очень устарела («Реквием» известен, 37-й год и пр.), а обид вызовет множество. Даже и до суда за клевету дело может дойти... Пока написал о ней — благосклонно — А. Турков в «Известиях»², и собирался писать (даже, говорят, и писал 2 ночи подряд!) Игорь Ив[анови]ч Виноградов³, но его, беднягу, хватил инфаркт! Очень тяжелый, и он в больнице.

В торжественно-пошлом юбилее АА я никакого участия не принимаю — п[отому] ч[то] мне нечего сказать, кроме своих книг, и вообще не умею говорить не по написанному. А писать! В жару! Да еще среди всего произносимого другими! Да еще — ведь я трое суток в Переделкине — ездить оттуда? Не в силах... Была один раз — «без речей» — для приличия — на научной сессии в ИМЛИ. Там был один членораздельный доклад — Кости Поливанова, о ее надписях на книгах. Умно, изящно и богато. Остальное... Нат[алья] Петр[овна] была там, наверное, Вам рассказывала? (Там она мне вручила «Окт[ябрь]» и «Знамя»)... Так научно, уж так научно, что один ученый говорил вместо «эФ П Петровский» — Фе Пе. В общем, на уровне СыША, но основа истинно научная: структурализм.

Спасибо за «Окт[ябрь]» и «Знамя»! Как Вы можете думать, что для меня это груз? Это мое дыхание, мое питание. О Ваших стихах, как я уже Вам докладывала, писать не умею, п[отому] ч[то] Вы не умеете писать плохо. И всякий, кто пишет о них, с неизбежностью пишет о себе. «Возвращение» — великолепно, хотя Москву я не люблю даже с Сухаревой башней. Но какое богатство — Ваше! — какое поэтическое изобилие — пир! Какое сочетание отрешенности с конкретностью!.. В «Знамени»⁴ меня более всего поразили два стихотворения: «Январь в слезах»... и «За городом». Последнее еще и тем, что в нем встречается одна строка из одного моего (!) старого-престарого стихотворения. У Вас: «И спящая твоя рука»; у меня:

И спящая рука твоя

Еще моя, еще живая⁵.

Рада известию о «Вести» № 1. (Выйдет ли № 2 — там предполагался мой «Процесс исключения»?) Надеюсь № 1 — прочесть. Но вот Вы радуетесь «Москве — Петушкам», а я эту книгу сколько раз ни пробовала читать — не могу. Скучно, не продраться. Наверное, я не права, но я не могу.

Сейчас, кажется, выигран бой за «Архипелаг»⁶. А он был труден, сложен. Вот это для меня счастье.

Я тоже звонила Льву, и мне его голос тоже показался лучше, чем я боялась. И я думаю о том — как он будет жить дальше? И душевно — да и просто в быту? Сейчас у него была Светлана — теперь она уехала — и с ним Маша и Мариша⁷. Но и они ведь уедут... И знаете ли Вы, что сам он сейчас в больнице: рожистое воспаление ноги?.. Беда. Я понимаю — его любят в Германии, и там прекрасная медицина (и шприцы и пр.), но, по-видимому, старому человеку следует быть на родине, среди родных, а секретари — хоть их и три — это не то...

Стараюсь радоваться: на Ордынке доска. Хорошая книга А. Наймана⁸ (которого Вы не жалуете). Хороши записи М. Ардова... Очерк Герштейн «Нина Антоновна». Интересен весь № 5 «Литер[атурного] обозрения» (там Дневники АА)... Но как бы она огорчилась изуродованной «Поэме»!

Что было в Л[енингра]де — еще не знаю. Привет Гале. Будьте здоровы.

Л. Ч.

29/VI 89

Жара.

² А. Турков. Мужество // Известия, 1989, 24 июня.

³ Игорь Виноградов. Судьбы скрещенья // Московские новости, 1989, 9 июля.

⁴ 1989, № 6.

⁵ Строки Лидии Чуковской из стихотворения «Уже разведены мосты...» (цикл «Рассвет») — старого-престарого, по-видимому, 1940 года (см. сб.: Лидия Чуковская. Стихотворения. М.: 1992, с. 56—57).

⁶ Т.е. за напечатание солженицынского «Архипелага ГУЛаг» в России.

⁷ Светлана, Маша, Мариша — дочери и внучка Копелевых.

⁸ А. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: Художественная литература, 1989.

139. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

8 июля 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

У нас тоже жарко. Но жара не угнетает. С моря веет прохладный ветерок. И в саду пахнет морем. Галя с мальчиками отбыли в Пицунду. Уж очень ей надоела ежедневная домашняя барщина без выходных. У меня гостит Наталья Петровна с мужем и дочерью. Очень славные люди. Перед отъездом Галя прочитала мне главу о Корнее Ивановиче из Вашей книги. Очень хорошо¹. Сейчас, при втором чтении, воспринимается не только сюжет, «про что написано» (это тогда было нов[о]), но и качество прозы. Видно это по обеим книгам и по запискам об Анне Андреевне. Их я начал перечитывать сам, очень медленно и вкушал Ваш язык, а также ощущал не только образ Ахматовой, но и Ваш автопортрет, очень точный, очень значительный. Теперь буду с нетерпением ждать издания. Там, наверное, шрифт будет для меня полегче.

Спасибо за отзыв о «Возвращении» и о стихах. Вы напрасно пишете, что не умеете писать о моих стихах. Прекрасно умеете. И я всегда жду Ваших слов. Рад, что поэма Вам по душе, несмотря на нелюбовь к Москве. А насчет стихов согласен. Получились только два, а может, и всего одно — «За городом». Поставив тире, вспомнил рассуждения об этом знаке у Л.Я. Гинзбург и о разъяснении Корнея Ивановича, что тире — знак нервический. Л.Я. прислала мне свою последнюю книгу². Иногда открываю наугад страницу и читаю абзац. Интересная она. Умная и наблюдательная.

А вообще-то Вы должны были быть составителем собрания сочинений АА. Лучше никто не сделает. Но работа, конечно, дьявольская, особенно для Вас, понимающей значение каждой запятой. Уж лучше поскорей заканчивать третий том.

«Весть» вышла, но я ее еще не видел. Теперь есть шанс, что будет второй и третий выпуск, особенно если похвалит пресса (или разругает «Наш современник»).

Знаю, что «гвоздь» второго выпуска — Ваша проза³.

Насчет «Москва — Петушки» не согласен. Это прекрасная, чистейшая, благороднейшая проза. Живая классика. Вы просто не терпите запах алкоголя.

Произошла какая-то глупая история с телепередачей об Александре Исаевиче. Она была объявлена в газетах, но Ненашеву позвонил Залыгин⁴ и сообщил, что все права на публикации А.И. имеет один «Новый мир». Но в передаче не публикация, а просто о Солженицыне. Ненашев испугался и передачу отменил. Это породило всякие слухи. Идиотство.

Рассказывал мне эту историю Феликс Медведев, автор передачи. Сам он не фонтан, но дело делает иногда полезное. Ко мне приезжал с киногруппой, мучили меня це-лый день. Пытался говорить умное, но возможно, что буду выглядеть на экране глупо...

...Очень жалко Льва. И Раю, конечно, жалко. Но Лева — человек приспособляемый, а где-то внутри незыблемый. На это надежда.

Гелескулу написал еще одно письмо.

Пока ответа нет.

Привет Люше и Фине.

Любящий Вас

Д. Самойлов

8.07.89

² Лидия Гинзбург. Человек за письменным столом: Эссе. Из воспоминаний. Четыре повествования. Л.: Советский писатель, 1989.

³ Во втором выпуске альманаха «Весть» предполагалось печатание «Процесса исключения» Лидии Чуковской.

⁴ Ненашев Михаил Федорович (р. 1929), в 1988—1989 гг. председатель Гостелерадио СССР. Сергей Павлович Залыгин (1913—2000), писатель, главный редактор «Нового мира».

140. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

11 июля 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Вчера был пасмурный, скучный день — понедельник. В этот день не приносят почту. Но накануне мне принесли извещение о бандероли. И — какая радость! — Ваша книга. Не ждал ее так скоро. Теперь буду читать медленно, сам. Книгу Вашу очень люблю. Спасибо. В этом издании только обложка не очень. Но не в ней дело¹.

Ахматовские торжества — Вы правы — изрядно опошлены, как у нас это профессионально умеют делать. Но среди публикаций были интересные (Анреп, Адамович). Особенно понравилась — больше, чем понравилась — статья Бродского (в «Юности»²). Мне кажется, что это лучшая статья об Ахматовой. А в «о Ахматовой» тоже много интересного. Вы напрасно думаете, что Наймана я не жалую. Просто мне чужды люди, которые сами себе назначают цену.

Писал Вам, что вышла «Весть». У Саши уже есть экземпляры. Попрошу его один доставить Вам. Я себе сборника в целом не представляю.

Судя по телевизору, жара у вас не спадает. А у нас хмуро, дождичек.

Будьте здоровы.

Ваш Д. Самойлов

11.07.89

² См.: Иосиф Бродский. Скорбная муза / Перев. с англ. А. Клотова // Юность, 1989, № 6.

141. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

21 июля 1989

Дорогой Давид Самойлович. Простите, что на письмо отвечаю открыткой. Но сил нет ни физических, ни душевных. Я смолоду не выносила лета — не хочется жить. Грозы ежедневные почему-то в этом году не утоляют. Хочется только лежать. А нельзя.

Да, кроме пошлости, юбилей АА принес много интересного. Адамовича, Анрепа я читала давным-давно. Но в обоих номерах («Литер[атурное] обозр[ение]» и «Звезда»), сплошь посвященных Ахм[атовой], многое ново. Сижу и конспектирую. Между прочим, в «Звезде» мне впервые понравился Слуцкий — «отрицательные» стихи об Ахм[атовой]¹. Хорош — из поэтов — также и Горбовский, но зато его воспоминания (более о «двухстах граммах с прицепом», чем об АА) — совершенно глупые². Недаром мне она сказала о его стихах: «Стихи из вытрезвителя». Насчет стихов — не права, а вот мемуары — да. И при этом — высокомерие. Очень почему-то презирает жильцов Д[ома] т[ворчества] в Комарове... Интересен Л.Н. Гумилев («Звезда»)³, но с другой точки.

Ваша Л.Ч.

21/VII 89

P.S. А читали ли Вы Л.Я. Гинзбург «Человек за письменным столом»?⁴ Много замечательного, хотя многое и ненужно. Привет Гале.

Pp.S. Вчера у меня был Лев, приехавший хоронить Раину урну. Очень толст, очень, очень, но совершенно не безумен. Успел уже выпустить брошюру о Р[аисе] Д[авыдовне] — милы мне ее фотографии — но много нагорожено фальши. И снимки таковы: РД и Римский папа, РД и президент Рейган...

Хоронят ее завтра

Л.Ч.

² Глеб Горбовский. Видение в Комарове // Там же, с. 107.

³ Речь идет о беседе Л.Э. Варустина с Л.Н. Гумилевым «...Иначе поэта нет» (там же, с. 127—133).

⁴ См. примеч. 2 к письму 139.

142. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

31 июля 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Надеюсь, что Ваше самочувствие улучшилось. Жара вроде бы спадает, судя по сводкам. Но Вы все же слишком много работаете. Понимаю, что это замечание пустое, т.к. кейфовать Вы не умеете. Но все же...

Гена сообщил, что передал Вам «Весть». Мне кажется, что в основном альманах получился. Особенно радует, что изданы «Москва — Петушки». Это, мне кажется, из лучшей прозы последних десятилетий.

Каверин слишком строг к Шкловскому. В книге Л.Я. Гинзбург Шкловский дан гораздо объемнее и интереснее. Книгу Л.Я. медленно читаю сам. Много интересного. Вы правы — есть и лишнее.

Так же медленно перечитываю первый том Ваших записок.

В журнальных номерах, посвященных Ахматовой, есть и новое и интересное. Мне очень понравилась статья Бродского в «Юности». Как Вам?

Последние недели ничего не делал, т.к. волновался по поводу абхазских событий. Галя с мальчиками были в Пицунде.

29 июля они благополучно вернулись. «С любимыми не расставайтесь...»¹.

Прислали мне из Москвы экземпляр книги «Горсть». Но она уже почти вся вошла в двухтомник. Есть только небольшие несовпадения в составе.

Вам пришлю «Горсть» не для чтения, а просто для комплекта.

Сейчас собираюсь писать небольшую заметку о «Тарусских страницах»² для литературного календаря и предисловие к книге древнегреческих сказаний о героях и богах для «Детгиза».

А в стихах — пауза. Будем снова ожидать вспышки воображения.

Любящий Вас

Д. Самойлов

31.07.89

² «Тарусские страницы», литературно-художественный сборник (Калуга, 1961). В сборник вошли произведения молодых талантливых писателей (Булата Окуджавы, Владимира Корнилова, Наума Коржавина).

143. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

3 августа 1989

3/VIII 89

Дорогой Давид Самойлович. Спасибо за «Весть». Пока что я прочла только Каверина. Он, как всегда, когда пишет о литературе, очень хорош. Когда он эссеист, а не беллетрист — всегда хорош.

Я к Вам за советом. Вен[ьямин] Ал[ександрович] сам просил меня дать для 2-го тома «Вести» мой «Процесс исключения». Я обещала.

Но видите ли! Книжка боевая, особенно сегодня. А когда выйдет том 2? Через два года? И стоит «Весть» дорого — 6 рублей... Ее раскупят только библиофилы...

«Весть» — альманах. А можно ли печатать в альманахе после журнала?

Ответьте, пожалуйста. Я своего слова нарушать не хочу и до Вашего ответа «Процесс» никому не отдам.

Привет Гале.

Л.Ч.

P.S. Только напрасно Вен[ьямин] Ал[ександрович] сообщил (а редакция не исправила), будто моя «Софья Петровна» написана в 1938 г. На каждом экземпляре указано: «ноябрь 39 — февраль 40». Это другая эпоха.

144. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

3 сентября 1989

Дорогой Давид Самойлович. Это я Вам вместо телеграммы. Я только сегодня прочитала Вашу статью — и очень горжусь, горжусь и благодарю, — не только за то, что назвали меня своим другом, но и за статью — всю¹.

Надеюсь, Вы приедете в сентябре?

Крепко обнимаю Вас.

Гале привет.

Л. Чуковская

3/IX 89

145. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

6 сентября 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Надеюсь, что хворь Вас отпустила, и Вы работаете, как всегда. Читаете, как я вижу, довольно много. Завидую. Мне иногда Галя читает «текучку». А я «для дела» разбираю несколько страниц в день.

О Шкловском кто-то сказал, что в разговоре он гений. Я слышал его только несколько раз у Ивановых. «Zoo» и «Третью фабрику» читал очень давно. Осталось впечатление блеска, а идеи тогда, до войны, до меня в полном объеме не доходили.

У нас сразу после первого сентября настала осень — разъехались знакомые. Стало заметно, что рябина покраснела. Скоро настанет темная грустная пора. Останется только работать, хотя и нет большой охоты.

С середины октября две недели я буду в Дубултах. А в начале ноября все четверо приедем в Москву. Павлу надо получать паспорт, а мне — к Кацнельсону.

Вообще вокруг не весело, тревожно. Да и в Москве, похоже, так же. Должно что-то переломиться, да неизвестно, в какую сторону.

Живем в опасное время. И детей особенно жалко.

Вы пишете, что из поэм моих больше любите «Ближние страны». От них я давно отошел. И все эти годы разрабатывал «малую поэму». Недавно вышла в 8-м номере «Невы» последняя «малая» «Похититель славы».

Ребята, занимающиеся «Вестью», уверяют, что второй выпуск будет скоро. Но, может быть, это все мечты. Нужно, наверное, немного обождать. Скоро все выяснится. Если Вам будут звонить, скажите им прямо, что долго ждать выхода «Процесса» не можете. Жаль, что Вам не по вкусу «Москва — Петушки». Мне кажется, что это замечательная проза и войдет в классику.

А вот Горнунг об Ахматовой мне не попадался. Где это напечатано?¹

Простите, что пишу вкривь и вкось. Надо привыкнуть к осеннему освещению.

Привет Вам от Гали. А от меня — Люше.

Будьте здоровы.

Ваш Д. Самойлов

6.09.89

146. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

26 сентября 1989

26/IX 89

Дорогой Давид Самойлович.

Вы пишете, что Павел приедет вместе с Вами в Москву, чтобы получить паспорт!

Поразительно. Я помню тот день, когда мною получено было от Вас письмо: «Новорожденного назвали Павлом. Теперь я считаю, что моя Петропавловская крепость достроена».

Значит, было это 16 лет назад?

«Я в беспамятстве дней забывала теченье годов»...¹

К сожалению теперь я забываю не только «теченье годов», но и стихи — чужие и свои.

А меня со всех сторон теребят с самыми для меня неподходящими предложениями: выступить... Сфотографироваться... Надписать и пр. Вы-то к этому привыкли, а я никогда не привыкну и старательно воздвигаю вокруг себя баррикады.

На днях у меня была одна американка. Так, будто и неглупая, и знающая, и красивая. Я старалась быть с ней приветливой. Но не удалось: она спросила меня: где я хочу, чтобы мне поставили памятник?

У нас отличная погода: после окаянной жары — сухая, светлая, лучезарная — тютчевская — осень.

Читаю замечательную книгу Карякина «Достоевский и канун XXI века». В ней соединяются философская образованность, темперамент, глубокое знание предмета и опыт зрелого педагога. Но она слишком длинная... А вот попросите Галю, чтобы она прочитала Вам одну главу из воспоминаний Хрущева о Сталине... (В «Огоньке»².) Ничего более страшного об отце народов, чем эта глава, я не читала... Рассказ о том, как он проводил время: в полном безделии и в беспробудном, денном и нощном, пьянстве, и как шутил (клал, напр[имер], помидор на стул Молотова или еще чей-нибудь). Как он сам первый никогда ничего не пил и не ел: из боязни отравы говаривал: «Ты, Микита, любишь ведь соленый огурчик, возьми». И полагая, по невежеству своему, что яд действует мгновенно и если Никита не упадет со стула в корчах — значит, можно с этого блюда брать и самому. И еще о том, каким он был гением трусости. (Об охране его дач.) И как все это пьянство и разглядывание среди дня и ночи кинокартин называлось заседанием Политбюро... И как, во время его агонии, Берия при всех целовал ему руки — после чего отходил на три шага в сторону и демонстративно отплевывался... Да, нелегко жилось его окружению... Отпускал их от себя только глубокой ночью, а до тех пор принуждал не только «пробовать» вино (чтобы увериться в его безъядности), но и накачиваться вином и водкой без всякой меры.

Да. Вот так. А ведь то, как человек забавляется, — характеризует его не менее, чем его деяния и слова.

Над его постелью висела картинка, вырванная из «Огонька»: девочка поит молочком козочку.

Вообще, воспоминания Хрущева скучноваты, но эта глава — шедевр.

А читали ли Вы книжку Межирова «Бормотуха» — очень интересная книжка. Несколько стихотворений страшных.

Привет трудящейся Гале. Вас обнимаю

Л. Чуковская

² См.: Никита Сергеевич Хрущев. Воспоминания // Огонек, 1989, № 37 (9—16 сентября), с. 26—31.

147. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

27 сентября 1989

27.09.89

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо за открытку. Очень горжусь Вашими словами. Я счастлив, что Вы есть на свете и что одаряете меня дружбой. Ваше присутствие много раз удерживало меня от дурных поступков, к которым я склонен.

Новостей у нас мало. Здесь страсти несколько поутихли. Но, может быть, это только внешнее. Тревожит общая ситуация, которая часто кажется неразрешимой и не сулит добра.

Я разделался с текучкой и наконец могу засесть за прозу. Но все оттягиваю, не решаюсь приступиться. Пока же перебираю наброски стихов, что-то пытаюсь дописать.

Посылаю для комплекта «Горсть».

Галя Вам кланяется. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

148. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

3 октября 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Посылаю Вам книжку Маро Маркарян. Здесь есть переводы Марии Сергеевны. Хорошие переводы Гелескула. Он, кстати, в порядке. Просто почему-то не отвечает на письма. Говорят, собирается в Испанию.

Маро Маркарян — армянская Инна Лиснянская (само получилось в рифму). В ней полно искренности, но маловато мыслей. Искренность всегда трогательна, но не определяет литературного качества. Это только наши есенинцы считают ее главным и достаточным признаком хорошей поэзии.

Я бездельничаю, т.к. беспрерывно болит голова. Галя читает мне куски из «Окаянных дней» Бунина. Когда-то казалось мне, что книга слишком злая. А она мудрая и проницательная.

Вообще, поводов для размышлений много. Надеюсь увидеть Вас в ноябре.

Поклон от Гали. Привет Люше.

Ваш Д. Самойлов

Дорогая Лидия Корнеевна!

Утром отослал Вам книжку Маро Маркарян с письмецом, а в обед получил Ваше.

Не могу удержать любопытства: что Вы ответили красивой американке на вопрос о памятнике? Я бы поставил прижизненно Ваш бронзовый бюст в зале, где Вас исключали из Союза писателей.

Хрущева читаю с интересом. Он сам личность незаурядная, человек свежий, невежественный, но с умом и какими-то (сильно сбитыми с толку) понятиями о порядочности.

Все политические портреты, вроде Роямедведевских, мне читать скучно. Меня интересует не механика власти, не ее оценки, а психология людей, причастных к власти, поведение их, отношения, быт, подлинные реплики, интересы, разговоры.

Это попадается в мемуарах.

Вообще, есть что читать. Злюсь на свои глаза. Кацнельсон обещается их несколько исправить. Писать я могу. Но прочитать написанное мне трудно. Поэтому прошу Галю и слушаю, словно не я написал.

Пашка, как и все мои сыновья, хорошего роста, остроумный и славный малый. Но лоботряс первостатейный и хватает по пять двоек в неделю. Да ну его!

Если Кацнельсон не загробит мой последний глаз, надеюсь Вас повидать.

Будьте здоровы, здоровы, здоровы.

Ваш Д. Самойлов

3.10.89

Галя передает Вам привет и тоже очень интересуется ответом американке.

149. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

10 октября 1989

10/X 89

Дорогой Давид Самойлович.

Как вы балуете меня! Только что получила я «Горсть», собиралась написать Вам — и тут же пришла Маро Маркарян.

Перечла «Горсть». И поняла: как бы там ни было, а я более всего — больше Баллад и Поэм — люблю лирику Д. Самойлова. [Приписка Л.Ч. на полях: М.б., у меня не хватает чувства юмора.]

Между прочим, я решила «погадать по Самойлову». Открыла книжку наобум. И прочла «Старая мама».

(Если бы я была всего лишь старая мама. Но увы! Я уже дряхлая мама.)

Удивляюсь, как это Вы и Галя не можете сообразить, что я ответила американке на ее дурацкий вопрос о памятнике!¹ Я ей ответила «Разумеется — нигде». Она меня уже всерьез за АА принимает!

Сегодня еду на трое суток в мое переделкинское уединение. Беру с собою работу — не знаю, как перенесу.

Переделкино

12/X 89

Я не успела доехать и опустить письмо во вторник в городе, дописываю на даче, но — увы! — послать его в Москву мне будет не с кем — а привезу его в город только в пятницу. Надеюсь, оно успеет дойти до Вас.

Взяла с собою книжку Маро Маркарян. Какое, однако, созвездие переводчиков! Ей повезло.

Вашего отношения к Инне Лиснянской я не могу понять и, во всяком случае, не разделяю. Вы пишете, что стихи у нее «искренние», но лишены «мысли». А по-моему, они полны искренности, мыслей-чувств и исполнены искусно. Читали ли Вы, напр., ее стихи, посвященные Копелевым? Их отъезду? Почему можно причислить их к стихам, лишенным мысли? Или стихи, обращенные к могилам старых большевиков, похороненных на Переделкинском кладбище? И многие другие.

Я получила наконец письмо от Анатолия Мих[айловича] Гелескула. Я давным-давно просила его сообщить мне «биографические данные», которые необходимы для моего комментария к 3-му тому «Записок об АА». (АА горячо хвалила его переводы, и его привел к ней Толя Якобсон.)

Я получила также письмо от Майи Александровны, которая в ноябре приедет сюда. Я и рада и не рада. Т.е. встревожена. Видела я ее только один раз на аэровокзале. Толя в письмах ко мне очень высоко о ней отзывался. «Здесь она единственный мой настоящий друг»². Надеюсь, она привезет мне мои письма к Толе — тогда я попробую опубликовать его письма ко мне.

Ну, отдыхайте, гуляйте и приезжайте в Москву не «на минуточку», а так, чтобы успеть повидаться. (Ведь у меня в Москве только 3 вечера в неделю. Чем скорее Вы дадите мне знать, когда Вы заявитесь — тем будет лучше.)

У меня на шее две теа[тральные] постановки и одна — теле- («Софьи Петровны»). Если бы Вы знали, как мне трудны чужие люди! Все равно ни в телевидении, ни в театре я не понимаю ничего: дневные часы я берегу для работы, а к вечеру сильно устаю — хочется без всякого смысла слушать радио или «книжку почитать». Будьте здоровы. Привет Вашему приятелю.

² Майя Александровна Улановская, первая жена А.А. Якобсона и мать его сына.

150. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

20 октября 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Ужасно обрадовался, получив Ваше письмо именно здесь, в Дубулты, где я почти никого не знаю. А ведь раньше я почти всех знал! Но разве можно знать 12 000 членов Союза писателей. Да из них 11 500 и вовсе знать не хочется. Все же есть здесь человек пять знакомых. И, главное, мой добрый друг Абызов. А еще на четыре дня приезжал ко мне Петр Горелик, которого Вы однажды видели.

Стихи, которые послал Вам в «Даугаве», мне не нравятся. Предыдущие книги, с большим или меньшим успехом, были все же поступательные. «Дни» — результат целого периода писания. Кое-кто вообще считает их моей лучшей книгой.

Потом такой же книгой мне кажется «Весть». А теперь «Горсть».

Стихами после «Горсти» я недоволен. В них нет свежего ракурса, новой интонации, новой темы. Поэтому я не хочу их складывать в новую книгу, а отдал в сборник «Снегопад» («Моск[овский] рабочий»), где они будут соседствовать со стихами 60-х годов, впервые публикуемыми, и с поэмой «Возвращение».

Может, вообще уже ничего нового у меня не образуется, ведь мне весной 70 лет и пора уже оставить легкое занятие и засесть за воспоминательную прозу.

Здесь я объяснял одному хорошему эстонскому прозаику, что поэзия — трудное дело, т.к. после сочинения восьми строк остается уйма свободного времени. Следовательно, поэт гораздо больше подвержен соблазнам, чем другой литератор.

Вы не знакомы с четырьмя томами моей легкомысленной поэзии и прозы «В кругу себя», которые собрал все тот же Абызов. Там есть изречение выдуманного мной эстонского философа. Он говорит: «Старость это пора, когда все становится мероприятием: хождение, дыхание, еда, даже любовь».

Как-нибудь привезу Вам эти тома. Там много забавного, но есть и непристойно-сти, которые Вы можете не читать.

Надеюсь, что мы вскоре встретимся.

Обнимаю.

Ваш Д. Самойлов

20.10.89

151. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

28 ноября 1989

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо за «Горизонт». Галя перечитала мне «Гнев народа»¹. Статья хорошо помнится еще с Вашего чтения в Опалихе. Со временем она не утратила силу, а обрела новую. И внушает надежду всем пишущим, что верное и мудрое слово сбывается и может быть причиной событий. У Вас надо учиться думать, писать и поступать.

При моей соглашательской натуре, я всегда беру уроки у Вас.

Самое лучшее воспоминание о Москве — встреча с Вами. Остальное уже перемешалось, и не выветривается только ощущение возбужденности и разномыслия.

Последние вести отовсюду не утешают. Народное мнение быстро движется в правую сторону, хочет порядка, твердой руки, ясной перспективы, хотя бы и дурной, но ясной. Сознание спутанно, и желание свободы сочетается с самыми дикими понятиями и предрассудками. У интеллигенции нет плана и единства. Да и есть ли она сама, кроме маленькой группки людей?.. Перспективы смутные, если не грозные.

Лева прислал нам свои, общие с Раей, воспоминания². Кое-что оттуда мы знаем. Лева, как натура, выглядит богаче, а порой и умнее, чем Рая. Иногда читать интересно.

Я работаю мало. Пишу одну рецензию и все робею засесть за прозу. Рад, когда что-то отвлекает.

У нас наконец полная зима. Галя купила мне тулуп, и я в нем иногда гуляю.

В Москву пока не собираемся.

Галя кланяется Вам и Люше. Я — Люше и Фине.

А Вас обнимаю.

Ваш Д. Самойлов

28.11.89

² Раиса Орлова. Лев Копелев. Мы жили в Москве. Ann Arbor: Ardis, 1988.

152. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

13 декабря 1989

Дорогой Давид Самойлович. Простите, что так долго не отвечала на Ваше письмо. Все время хотела написать, но каждый раз заваливало все входы и выходы — к себе, то есть, в частности, к письмам. Вероятно, вот эти завалы — постоянные — и называются «жизнью».

Прочла — не без смеха, — что Вы берете уроки у меня и что я, будто бы, умею думать и поступать! Вот уж чего никогда не умела и не умею. Нет уж, учитесь у кого-нибудь другого...

Вы пишете, что вести отовсюду неутешительные. Оно так. О, какие неутешительные! Но ведь если поглядеть назад, на весь наш 70-летний путь — то — чем там можно утешиться? Кончился погром после убийства Кирова — начался 37-й... Приутих 37-й — началась война... Кончилась война — началась голодуха, а потом «повторничество», а за ним — «борьба с космополитизмом»... А 60-е? 70-е?

Обшарпаны стены,

Топтун у ворот.

Опасная стерва

В том доме живет¹.

Быть опасной стервой весьма небезопасно, и хотя настоящая мясорубка меня миновала («И до самого края доведши, / Почему-то оставили там» — сказала Ахматова²), но и не настоящая — перемолола. В 20 лет я побывала в тюрьме и в ссылке — правда, легких... Да что я о себе! Куда денешься от памяти о Катыни? О Праге? От миллионов вымерзших в тундре крестьян? От трупов, сложенных в земле валетом (после расстрелов?).

Да, вести неутешительные. Будущее грозно, п[отому] ч[то] мы живем в эпоху результатов. И я должна сказать, что результаты иногда подают искорки надежды и нечаянной радости. Сколько замечательно талантливых, умных и смелых людей нежданно оказались в действии! Целая плеяда блистательных публицистов, о существовании которых мы и не подозревали. Кстати, не упустите в «Неве» статью Баткина «Беззаконная комета»³; он доказывает необходимость уничтожить Союз писателей и сохранить Литфонд. («СП — и не творческий и не Союз».) Ну, это и без него всем ясно, а вот — с каким изяществом написана статья! Позавидуешь!

А кто мог рассчитывать, что появится Дима Юрасов?⁴

Дорого обошелся многим из нас А.И. С. Но вот у меня в руках 1-й том «Архипелага». Дорого за эту книгу плачено, но вот ведь она жива и начинает работать. Я ее вынимаю из ящика и снова кладу в ящик — прикоснулась и рада.

Малые искорки надежды — они не гаснут, как не гасли и во время войны, столь безнадежной поначалу. Кстати — о войне и о Вас. «Сороковые, роковые»... да ведь это счастливейший гимн молодости! Бой, в котором Вы побывали и куда Вам предстоит вернуться.

А ведь годы-то роковые, и похоронные, похоронные... Но в молодости все сносишь легче. А сейчас, в старости, конечно, трудно жить в ожидании беды. И не впадать в отчаянье.

Получила письмо, долгожданное, от А.М. Гелескула. Ну и ну! Да ведь он дивный прозаик! Он изображает путешествие по Испании — с такой зрительной силой, с такой достоверностью, с такой мудрой иронией! Я знала, что он великолепный эссеист и переводчик, но такая проза!.. Живет он, наверное, как-то очень особенно; чтобы так писать прозу — надо жить вне суеты, отдельно.

Кстати — или некстати? — принялись ли Вы за прозу, милостивый государь?

Я ждала Вас на вечере Пастернака (4 декабря) в Музее им. Пушкина — Ваше имя стояло в программке. Этот вечер (на котором хорош был Чичибабин да я прочла стихи Корнилова «Похороны») произвел на меня очень большое впечатление: ведь я впервые услыхала и увидала Возн[есенского], Евтуш[енко] и Ахмадулину! Ведь я никогда их не слыхивала — т.е. как они читают стихи и как именно кривляется Ахмадулина — юная Джульетта, бэби, лепесток... Ну, теперь я — с опозданием — образована.

Привет Гале. Обнимаю Вас. Люшенька, бедняга моя, кланяется обоим.

Л.Ч.

13/XII 89

² Строки из стихотворения «Все ушли, и никто не вернулся...».

³ См.: Л.М. Баткин. Беззаконная комета // Нева, 1989, № 11, с. 141—144.

⁴ Дмитрий Геннадиевич Юрасов (р. 1968), молодой историк, знаток материалов о репрессиях в СССР. Именно Д. Юрасов впервые сообщил Лидии Корнеевне некоторые документы по делу ее мужа, М.П. Бронштейна, расстрелянного в 1938 году. Подробнее о Д. Юрасове см.: Виктория Чаликова. Архивный юноша // Нева. 1988, № 10, с. 152—162.

153. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

17 января 1990

Дорогая Лидия Корнеевна!

Состояние такое, что трудно отличить дурное настроение от дурного самочувствия.

Недавно видел по телевизору «Софью Петровну». Не знаю, хорошее ли это кино. Галя говорит, что среднее. Но по мне — вещь удалась. Нет никакого современного выпендривания. Стиль вещи, насколько возможно, соблюден. И актриса хорошая. Ваш метод писания — о том, что происходит, тогда, когда происходит — оказался самым результативным. При первом чтении обращалось внимание на жизненную фактуру. Теперь уже можно оценить саму фактуру прозы. Это ко всему относится — и к публицистике, и к запискам об Ахматовой. Все это настоящая литература.

Как Вы живете? Как здоровье?

На меня, например, стала действовать погода.

Почти ничего не пишу. Выйти или выехать куда-то трудно. Жду гостей, которые иногда приезжают. Волнуют перспективы бездельника-Пашки. Боюсь, что угодит в армию. Правда, есть еще года полтора. Авось одумается.

В нашем городе мало что происходит. Только продукты исчезают.

Ко мне эстонцы доброжелательны. Даже присвоили звание заслуж[енного] деятеля культуры.

В Москву пока не тянет.

Постоянно ощущается потеря Андрея Дмитриевича¹. Многие, даже молодые, говорят, что с его уходом переломилось время. Все вдруг стало мрачнее и безнадежнее.

Берегите себя. Привет от Гали. И от меня Люше и Фине.

Обнимаю Вас.

Ваш Д. Самойлов

17.01.90

154. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

1 февраля 1990

1/II 90

Дорогой Давид Самойлович.

Не знаю, как благодарить Вас за Ваше последнее письмо. Очень странное во мне оно вызвало чувство. Братское, что ли? Не тогда, когда Вы мою прозу хвалите — тут я не судья; хорошо, если так! — а вот во всем другом.

«Состояние такое, что трудно отличить дурное настроение от дурного самочувствия».

«На меня, например, стала действовать погода». (Вы, по сравнению со мною — молодой человек... Но на меня до сих пор, кроме жары, которую никогда не переносила, тоже вдруг стала действовать погода. Да еще как!)

«В Москву пока не тянет»... Понятно.

«Постоянно ощущается потеря Андрея Дмитриевича». О, да, да, да. Непрерывно.

Все это написано Вами как будто мною от самой себя — себе.

И я тоже боюсь за Вашего Пашу... Неужели он не боится? Испугайте его хорошенько! Чтобы он понял, что? ему грозит! «Ветреная младость» недальновидна.

А тут еще некий благодетель прислал мне Ваше интервью. (Почему оно в «Крокодиле»?) Необычайно умное, спокойное, достойное интервью!¹ (От души поздравляю Вас также со званием заслуженного деятеля искусств Эстонии, хотя, конечно, оно не за интервью дано!) Да, все, что Вы говорите — оно так. Да, искажались основные понятия добра и чести. Да, Вы правы (и Вы вправе это сказать!), не могут честные люди отказаться от искренних заблуждений своей молодости — заблуждений, добавлю я, не только разрушительных, но и плодотворных. И требовать, чтобы эти заблуждения-убеждения «в свете гласности» мгновенно растаяли, — несправедливо. Я это хорошо понимаю, п[отому] ч[то] часть заблуждений разделяла сама... Но вот что мне непонятно до сих пор вопреки всему прочитанному и услышанному. Этого мне никто не объяснил, даже Ал[ександр] Ис[аевич], даже АД, — и Вы не объясните. Почему честный солдат, офицер, или генерал, или кто угодно шел во время войны в атаку или переходил как разведчик туда-назад границу, и все это с именем Сталина на устах — мне совершенно понятно. Почему «за Родину, за Сталина!» — от всей души — на это у меня воображения вполне хватает. И почему мой младший — любимый и прекрасный брат — имевший «бронь» — все-таки самовольно пошел на передовую, где и был убит, возвращаясь из разведки, — я понимаю, уважаю, и нечего теперь честных военных презирать. Их надо чтить — и живых и мертвых, и могилы их, и их заблуждения, и их горечь... Но вот чего не могу я ни понять, ни вообразить, ни простить. Каким способом могли быть выращены тысячи, десятки тысяч — не солдат охраны, которые ничего не знали, не уголовников — а следователей, т.е. нормальных молодых мужчин, которые с удовольствием истязали безоружных, беззащитных мужчин и женщин — тех, о ком им было известно, что те не виноваты? У следователей в ящиках письменных столов содержался набор пыточных инструментов (известен обычный перечень). Если арестованный все равно не подписывал нужный протокол — на помощь вызывали бригаду профессиональных уголовников, которые домучивали арестанта до подписи или до смерти. (Мне, например, уже известны имена тех уголовников, которые домучивали моего мужа. Их было четверо...) Ладно, они уголовники — а следователь — он кто? Десятки тысяч следователей? В Ленинграде я знаю два случая, когда следователи, поняв, чего от них требуется, кончали с собой. (Один выбросился из окна, другой застрелился.) Как фабриковались, на какой это фабрике, создавались десятки тысяч садистов? (Не путать с вооруженными советскими солдатами, идущими в атаку на вооруженных немцев... Не путать также с ВОХРой, стрелявшей — по незнанию — во «врагов народа», т.е. веривших, что арестанты враги...) Значит, десятки тысяч потенциальных Хватов², мучивших Вавилова, сломавших — на следствии — 2 ребра Ландау³, — всегда подспудно таились в народе? В нашем — или в любом? Каково их социальное происхождение?

На этом глупом вопросе — кончаю. Обнимаю Вас. Искренний привет Гале. Л. и Ф. кланяются.

Л.Ч.

² Александр Григорьевич Хват — следователь, проводивший допросы академика Н.И. Вавилова.

³ Лев Давыдович Ландау (1908—1968), физик-теоретик, академик, лауреат Нобелевской премии. В 30-е годы дружил с М.П. Бронштейном и даже писал вместе с ним учебник. В апреле 1938-го был арестован и год провел в тюрьме. Освобожден в результате хлопот П.Л. Капицы после замены Ежова на Берию. Пришел к Л. Чуковской и рассказывал, как его били на допросах. В своей книге «Прочерк» Л. Чуковская вспоминала: «Показался он мне таким же, как прежде, хотя и упомянул, что на следствии повредили ему два ребра. Впрочем, он быстро оборвал свой рассказ об избиениях, щадя то ли меня, то ли себя самого, более о себе не говорил».

155. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

10 февраля 1990

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо за хорошее письмо. Хотел на него ответить вчера. Но была мерзкая погода — дождь, ветер. А мы ведь живем гораздо ближе к погоде, чем в Москве.

Сегодня солнце. И письмо, может быть, получится повеселее.

Хочется иногда пожаловаться кому-нибудь старшему. Но старших почти нет. Один только Бог.

А молодым тоже хочется старшего. Вот и пишут мне, приезжают. Насчет стихов я им что-то могу сказать. А им знать хочется — как жить. Да я откуда знаю?

Трудно радоваться тому, что «нас призвали всеблагие, как собеседников на пир»¹. Тем более что на пиру водку продают по талонам, а закусывать почти нечем.

Да, выпало нам жить при последнем акте исторической драмы. Боюсь, что не только героям, но и статистам достанется. Шекспир разработал все три варианта финала трагедии — погибают положительные герои, наказано злодейство и — все погибают, как в «Гамлете». Не явится ли и к нам Фортинбрас?

От этого всего не уйдешь, и события тянут из угла на форум. Даже в тихом Пярну меня постоянно тянут — то статью написать, то выступить. Выбрали даже председателем одного из русских культурных обществ. На этом основании я сделал хоть одно полезное дело: организую вечер памяти Пастернака в Таллине 23 февраля. А в Пярну пока заказал литургию местному попику. Вероятно, в церкви соберется вся тощая местная интеллигенция.

Все это отвлекает от работы. А скорее служит поводом для отлынивания.

У эстонцев есть свой простой национальный план — отделиться. В России такого плана нет. По существу идет извечный спор славянофилов с западниками. Но славянофилы и западники уже не те, что в XIX веке. Из славянофилов получились хулиганы, а из западников люди моды. Если в кулаки пойдет, западникам несдобровать. Пора разумным людям соединить воедино два проекта — Сахарова и Солженицына. Я прежде недооценивал конструктивные стороны плана А.И.

Вы ничего не пишете о здоровье и о работе.

Говорят, в Москве широко празднуется столетие Бориса Леонидовича. Даже Лигачев² присутствовал. Растут духовные потребности.

Большой привет Вам от Гали. От нас обоих Люше и Фине.

Обнимаю.

Ваш Д.С.

10.02.90

² Лигачев Егор Кузьмич (р. 1920), член Политбюро ЦК КПСС.

Подготовка текста, публикация и примечания

Г.И. Медведевой-Самойловой, Е.Ц. Чуковской
и Ж.О. Хавкиной