Дарья Кулеш

Dream State. The New Scottish Poets. Edited by Donny O’Rourke. Second Edition — Polygon, Edinburgh, 2002

Шотландская поэзия — сочетание слов, до сих пор непривычное для русского уха. С нашей привычкой мыслить масштабно и размашисто мы оставляем детали и мелочи дотошным знатокам. Имперский фасад великобританской литературы все еще слепит глаза, а имперские советские энциклопедии представляют как “английских писателей” даже “святую троицу” шотландской словесности — Роберта Бернса, Вальтера Скотта, Роберта Луиса Стивенсона.

Главная особенность шотландской культуры в целом и литературы в частности заключается в том, что только они в течение столетий определяли национальное сознание и поддерживали на плаву понятие о несуществующем государстве, демонстрируя, что значит “быть шотландцем”. По словам современного поэта У.Н. Герберта, “для этой страны нет особого паспорта, она существует как качество языка”.

Еще одна черта “двоящейся” шотландской литературы — сосуществование мистицизма, мифологичности, веры в потустороннее и трезвого представления о жизни как видимой и вещественной реальности. Еще Бернс придумал для своей страны особое непереводимое имя — “Intermingledom”, то есть Королевство Переплетений и Смешений, где волшебное и легендарное неотделимо от повседневного и злободневного.

“Государство мечты” — собрание “новой” шотландской поэзии, увидевшее свет в 1994-м и переизданное со значительными дополнениями в 2002 году, — еще одна попытка выдумать, точнее, “вымечтать” (to dream up) новую Шотландию. Антология объединяет 36 (в первом издании — 25) поэтов, еще не успевших оказаться кумирами, — и маститых, увенчанных премиями, и начинающих, не успевших даже опубликовать свою первую книгу. По словам редактора антологии, поэта Донни О’Рурка, авторов, вошедших в антологию, объединяет стремление писать не ради экспериментаторства в области формы, а ради “communication” (“общения” и “со-общения”), основная черта которого — “directness” (не только “прямота”, “искренность”, но и “направление”, поэтическая позиция). Кроме тяготения к содержательно-выразительной стороне поэзии, они не скованы какими-то общими эстетическими принципами.

Основной конфликт книги связан с двумя оппозициями: “государство” — “мечта” (первое выражает гражданскую, “публичную” струю в поэзии, второе — лирическое, личностное начало) и “реальность” — “мечта”.

Размышления о Шотландии неизбежно ведут к противоречиям и противопоставлениям. Иногда — довольно прямолинейным, как у Энн Фрейтер, энергичного борца за гэльский язык и культуру Гебридских островов. В ее гэльском стихотворении “Овсянка без соли” образ фальшивого шотландца с английской душой нарисован, как в наивном искусстве, простыми штрихами: мюсли вместо овсянки, мартини вместо виски и — под конец — один государственный символ, подменяющий другой —

Противопоставление Шотландии Англии до сих пор злободневно на родине Энн Фрейтер, но кажется устаревшим на более широком фоне. Другая оппозиция, вытекающая из попыток осмыслить место Шотландии в мире: Шотландия — мир, самобытность — глобализация. Роберт Кроуфорд в стихотворении “Шотландия” гордо определяет свою страну как миниатюрную “нацию-чип”, “Библию на рисовом зерне”. (Немного отклонясь в сторону, замечу, что это заявление о безграничном потенциале, сосредоточенном на маленькой территории, подтвердится весьма наглядно, если не только с шотландских писателей, но и с ученых, изобретателей, политических и военных деятелей, композиторов и т.д. снять прилепившийся к ним ярлык “английский” или в лучшем случае “британский”.) С другой стороны, Элизабет Бернс пишет не о маленькой Шотландии, но об агрессивной и давящей массе мира, вызывающей страх и агрессию самозащиты:

В этих строках остро и болезненно выражена совершенно непонятная в России тема — конфликт масштабов. Относительно удобно устроившись на “жирном глобусе” (благо, размеры позволяют), мы до сих пор свято верим в “свой путь” и “особенную стать”, и слово “глобализация”, доносясь откуда-то издали, тонет в русских просторах. Расслабившейся России нечего опасаться, что ее национальную культуру, ее самобытность задавят извне — она, судя по историческому опыту, и сама с этим справляется… Шотландия же, наперекор объединяющейся Европе, упорно плывет против мощного течения — к государственной независимости. Поэтому авторов “Государства мечты” можно условно разделить на “националистов” и “космополитов” (не считая “воздержавшихся”, то есть живущих либо в мире мечты, либо в узко-вещественной, бытовой реальности). Кэтлин Джеми, со своим интернациональным оптимизмом, например, не опасаясь необъятности “пухлой планеты”, хочет со своей крыши в Королевстве Файф (крохотное несуществующее королевство внутри маленького несуществующего государства!) “помахать рукой в ответ Жителям всех прочих стран”. Алан Райак, живущий в Новой Зеландии, пишет о снах “только о Шотландии через расстояние, сотни островов и миллионы акров дрока”, “в ожиданье ее свободы и в ужасе перед ней”. Айан Бамфорт же живет не снами, но категоричным убеждением: обособленный путь “маленькой Шотландии” — деградация, выход — объединение с Европой: взятая отдельно, Шотландия не более чем “поношенная, руинная страна” “великолепных поражений” и “изощренной теологии провалов”. Бамфорт осмеливается обнажить близкий и понятный России “комплекс неудачника” в масштабе целой страны, для преодоления которого и нужно сделать выбор между самобытностью и глобализмом. “Пессимистическую” линию в антологии продолжают два иронических экскурса в историю Шотландии — своеобразные хроники шотландских неудач, заметно, правда, смягченные юмором. Мик Имла в своем “антигимне” “Цветок Шотландии” (пародия на одноименный неофициальный гимн страны), перечисляет военные победы и поражения, приведшие к окончательному провалу при Каллодене, а У.Н. Герберт воссоздает картину абсурдного сна: голова героя превращается в Камень Судьбы (реликвию шотландских монархов, выкраденную англичанами), и шотландская история, пересказанная от имени Камня, превращается в череду комических картин — смену королевских задниц, восседающих на Камне, вделанном в сиденье трона.

Найти и вернуть Шотландию — значит, найти и вернуть себя. Тема потерянности, изгнания звучит в стихах двух “столпов” антологии — Джона Бернсайда и Кэрол Энн Даффи, живущих в Англии. Отдельно стоит упомянуть о двух “аутсайдерах” антологии — чернокожих поэтессах Джеки Кей и Мод Салтер. Первая — удочеренная белой шотландской четой — превратила это нетипичное биографическое событие в литературную сенсацию:

(Семейка Брунов — местный вариант Симпсонов, образцовое шотландское семейство из комиксов и мультиков.)

Известный автор детских стихов, Кей вносит и во “взрослую” поэзию простоту, непосредственность, озорство — обаятельная роль “анфан террибль” шотландской литературы привязала к ней читателей.

Мод Салтер пишет, с одной стороны, жестокий, бескомпромиссный манифест “Будучи черной женщиной”, а с другой стороны — любовную лирику, наполненную типично шотландскими образами — моросящим серым дождем, развалинами замков, песчаными пляжами города Сейнт-Эндрюс. Но все же настоящий “дом” для Салтер — Африка, ей посвящена ее страстно-гражданственная ода “Стихи о любви”.

Кей же, напротив, спокойно утверждает в стихотворении “В моей стране” (в ответ пораженной прохожей, принявшей ее за “дурную примету”):

Однако не только цвет кожи заставляет поэта чувствовать себя чужим, потерянным в мире. Поиск Шотландии, стремление осознать и определить ее, а через нее — себя, приводит к поиску “настоящей” реальности, реальности идеала и мечты, среди бытовых миражей или фантазмов массовой культуры. В стихах Робина Робертсона, например, действительность уплывает, несмотря на многочисленные якоря топографических деталей, удерживающих ее. Виды с башни Камеры Обскуры в Эдинбурге, доки Абердина — все это конкретная реальность, зафиксированная в путеводителях, но в стихах Робертсона она превращется в фальшивку, в мираж, в лучшем случае в воспоминание, вызванное к жизни поэтом. Тема возвращения преломляется трагически как стремление “край свой найти, О который разбиться”, “темноту для своей темноты”. Для Джона Бернсайда возвращение изгнанника домой, в Шотландию, невозможно, это притворство, самообман:

Ричард Прайс задается вопросом:

В другом стихотворении Прайса, “Расслабившись”, от мысли “Шотландии скоро стукнет 80” герой отталкивается в абсурдную повседневность, где все кажется нелепым — “сморкание газонокосилки”, “отец в шортах, люди не на своих местах”, болтовня соседа и то, что “когда мама говорит “парк”, она имеет в виду английский парк”.

Джон Бернсайд спрашивает: “Знаем ли мы, кто мы / На этих туристских холмах?” — массовая культура слишком активно пересоздает мир, и среди раскрученных штампов, стереотипов, брендов трудно разобраться, каков этот мир на самом деле. Роберт Кроуфорд пишет искрометную пародию “Эйнштейн из Альбы”, конструируя фантастическую ситуацию — открытие шотландского происхождения Эйнштейна — и воссоздает процесс навешивания туристической и медиа-индустрией полной коллекции национальных штампов на манекен ученого. Питер МакКери в стихотворении “Не будучи Бобом де Ниро” развивает обострившееся в наши дни противоречие между “быть” и “казаться” — в мире, где телеобертку массовой культуры принимают за содержимое, толпа недалеко ушла от “средневековой черни”, избивающей актера, игравшего в мистерии сатану; лирическому герою, в отличие от толпы, видно, что есть обертка, но вот только где содержимое?

Тема Голливуда как воплощения массовой универсальной культуры занимает в антологии важное место. Трейси Херд, увлеченно творя свой мир по образцу американского шоу-бизнеса, кинематографа и медиа, населяя его кинозвездами и шпионками, даже пересоздает Офелию — переселяет ее в современный мир и “дарит” ей вместо слащавой смерти среди струй и цветов сенсационную гибель принцессы Дианы. Грэм Фултон, называя Шотландию “маленькой свалкой времени, / Где ничто никогда не случалось, / И всегда было нечем заняться”, пишет о вещах куда более занимательных, с его точки зрения, играючи используя стилистику перформансов и таблоидов, выбирая персонажей одиозно-сенсационных — вроде Чарльза Мэнсона. Между тем Дэвид Кинлох пишет издевательскую “оду” фильму “Храброе сердце” — голливудской версии Шотландии, а Кэтлин Джеми рассказывает фантастическую историю девочки, объявившей с экрана о знамении — слезах, падающих из глаз статуи Джона Нокса, а много лет спустя вернувшейся на родину уже голливудской звездой с намерением купить королевский дворец в Эдинбурге и баллотироваться в президенты независимой Шотландии.

Стремление вернуться в Шотландию — это стремление вернуть Шотландию. Где-то на пересечениях языков и судеб, прошлого, настоящего и будущего, истории и мифа, мечты и реальности, малого и большого, фальшивого и подлинного — скоро, возможно, на наших глазах, возникнет новая Шотландия. Только, когда это случится, вожделенная свобода выскользнет из рук, а управлять новорожденным государством будут уже политики, а не поэты. Жаль. Но пока еще можно помечтать.