Заметки о языке

С тех пор как я, урожденная Покровская из древней Твери, более 50 лет живущая в Москве, оказалась русскоязычной россиянкой, я постоянно с тревогой думаю о судьбах своего родного русского языка. Более того, мне ежедневно хочется повторять настоятельную, хоть и плохо услышанную просьбу, звучащую на канале “Культура”: “Говорите, пожалуйста, по-русски!”.

Но вот радость: новый цикл “Культурная революция” с ведущим — самим министром культуры М.Е. Швыдким. Нужнейшее, государственное дело! Как горячо и страстно накинулись милые опытные дикторы на ошибки речи, неправильные ударения. Что там ударения — неумение склонять числительные! Но сегодня это почти мелочь (хотя стали, увы, привычными корпоративные судейско-прокурорские “осужденный” и “возбужденный”). В море грязи, пошлости, вавилонского столпотворения разных несочетаемых слов, в потоке криминальной лексики, страшного однообразия “канцелярита” — это мелочь. В связи с величайшими изменениями в стране, экономике, социальных отношениях хлынул поток иноязычных слов, выражений, понятий. Их породили и политика, и экономика, и новейшие открытия в науке, и новый тип отношений. Все эти прежде малоизвестные “продюсеры”, “инвесторы”, “брокеры”, “дистрибьюторы”, “холдинги”, “кондоминиумы”, “хакеры”, “имиджмейкеры”, “ньюсмейкеры”, “супермаркеты”, “мэрии”, а рядом “сникерсы”, “чипсы”, “фуршеты”, “саммиты”, “топ-модели”, “хит-парады”, “ток-шоу”, “гала-концерты”, “памперсы”, “бойфренды”, “диджеи” и страшные “киллеры”, “маргиналы” и пр. и пр. хлынули в живую речь, на экраны, печатные страницы.

Мы уже не прерываемся на перерыв — делаем “тайм-аут”, не едем отдохнуть, а устраиваем “уик-энд”, прощаемся и здороваемся “хэлло”. Да и сами мы до неузнаваемости разные: “экстраверты” и “интраверты”.

Перечень бесконечен. Даже в литературе у нас есть “шорт-листы”, “фэнтези”, “фуршеты”, “хиты” и “презентации”.

Живой, как жизнь, язык впитывает, а порой и диктует свои правила и даже сам переосмысляет новые понятия на новой почве чужого языка. Так часто мы “одомашниваем” чужое слово — и оно становится нашим, родным хлестким, предельно точным по отношению к явлению.

К примеру, как мы “одомашнили”, приучили к русской орфографии чужое заемное слово “ваучер”. Есть и “ваучеризация” и “приматизация” (от “примат”), есть и другие, порой непристойные словообразования. Звучит теперь и “клон”, “клонирование”, все знают овечку Долли, а знают ли литераторы, сколько просится на язык новых моделей этого слова! А ворвавшаяся проблема “эвтаназии” и масса дискуссий по поводу этого явления! Где там новомодному и уголовному словечку “отморозки”, заемному “маргиналы”. Подождем, услышим, как эти новые слова обрастут своими “гнездами”. Диву даешься, как быстро казенная аббревиатура “бомж” (без определенного места жительства) разрослась и “бомжатником”, и “бомжихой”, и “бомжевать”. Чудо как изобретателен и гибок наш родной язык. Привыкли мы и к прежде обижающим словам “мент”, “опер”, “сыщик”. Да и как не привыкнуть, когда они не сходят с экрана, сводок новостей, новых кино-сериалов. Ничего, лишь бы служили, честь берегли и нас защищали от “отморозков”, подонков, рэкетиров, киллеров и прочей нечисти.

Привыкнем мы ко многому. Время летит быстро, жизнь меняется стремительно, а народ наш умеет творить свою “мову”, тем и поныне силен.

Научились мы новым казенным, политизированным оборотам в своем языке. Теперь мы “идем в политику”, “выходим на президента или премьера”, “озвучиваем текст” и даже имеем “проплаченную музыку”. Есть у нас и “гражданская мужественность” (не мужество!). Это неоднократная оговорка интеллигентнейшего журналиста. Мы стали “самодостаточны”, а порой и “несамодостаточны”, “ведем новостные выпуски”, “заботимся об энергосбережении”, “занимаемся модернизацией образования”, “боремся за самое продвинутое предприятие”, а главное — “готовим реформу языка”, у нас есть “пилотные проекты”, “значительный недоремонт”, мы “демонстрируем свою продвинутость к высоким социальным группам” (Е. Гайдар в “Намедни”), “Персил” у нас “отлично справляется — с проблемой” (реклама), “создаем пул инвесторов”, бывают у нас “эксклюзивные решения”, “представительный орган”, “глобальная тема”, “мозговой центр” (не медицинский!), есть и “мобилизация всех региональных ресурсов”, “подвижки в переговорах”, “аффилированные лица”, “рамочные соглашения”, “мы действуем с учетом глобализации проблем”, “мы даем новый импульс для улучшения отношений”, а иногда и сами получаем “импульс” (не электрический!).

Не стану говорить об аббревиатурах. Они не ушли, стали новыми: ОАО, ООО, СМИ, РАН, РАМНСЕ... Пусть живут. Жизнь стремительна, требует лаконизма.

Какое же не кривое зеркало жизни наш язык! Нет, он поистине велик, оставаясь и поныне свободным, правдивым. Все приемлет, на все отзывается, как пушкинское эхо, больше того — он вберет и чужестранные слова и научит их плодить новые формы (не клонировать!) от устаревших и заемных слов. Беда только, что все это идет порой в безобразном, безграмотном смешении.

Даже старомодное “приватный” (врач, доцент), указанное в словарях как “устарелый”, “дореволюционный”, и когда-то редко употребляемое в просторечии, а в словаре В. Даля как “частный”, “личный”, “особенный”, “домашний” (“приват-доцент”, “приватная беседа”), мы сумели так национализировать (аннексировать — по Ленину), что слово “приватизация” даже в бытовом, всегда чутком на оттенки языке приобрело пренебрежительное звучание, став “приХватизацией”, “приХватизатором”. А ведь известно, что слово, герой, явление, попавшие в народный язык, в фольклор, анекдот становятся уже “нашими”, “свойскими”, как анекдоты о Петьке и Чапаеве, остроумные словечки из фильмов Данелия, Рязанова, Гайдая.

А как хорошо вошли в язык слова “альтернатива”, жаргонное “баксы”, “бабки”, “башлять”. И все это рядом, в одном контексте разговорной речи. Как порой причудливо соединяются они с нашими исконно русскими словами. Одно загляденье!

Наблюдаю сцену. Гололед. На электричку спешат два студента. Первый падает. Летит в сторону “кейс”, слетает шапочка. Догоняющий кричит: “Ну ты, блин, даешь! Чего прешь по скользятине! Есть ведь альтернативная дорожка!”. Оба смеются.

Смеюсь и я. Удивляюсь? Нет, привычная речь, привычные взаимоотношения. Конечно, я радуюсь их молодости, силе, прыгучести и не хочу “калоши” заменять “мокроступами”. Нет, нет, я не пурист. Более того, я радуюсь, что звучит народно-экспрессивное (пополам со смехом) “прешь”, а не безликое “идешь”, неточное “тащишься” (это вам не бродяга, который “тащится с сумой на плечах”!). Более того, я не осуждаю их неразборчивость в языке, не “ностальгирую”, как теперь любят говорить, привычно слышу уже телевизионное “блин” или еще нечто неприличное.

Все мы можем сделать по-своему, а слово “тусовка” даже по наполненности, по звукоряду напоминает мельтешение, толкание, смешение. И главное, тоже давно и законно живет в книгах, на экране. Оно стало своим в артистической, эстрадной, молодежной, богемной среде. Прижилось? Укоренилось? Покажет новое время.

А сколько таких сцен, когда привычная троица, “соображающая на троих”, корит товарища за жадность: “Давай спонсируй, блин, чего жмешься, гони бабки!”. Ну что ж, пройдет и эта мода, эта игра в имидж “крутых”, состоятельных балбесов. Пройдет! Нет, я их осуждаю не за язык, а за привычную бутылку, питье “из горла”, что так многоцветно и часто демонстрируется на экранах телевизора и все шире “дублируется” в жизни. Вот это беда. Это уже не смех, а горе.

Можете спорить со мной, но я не осуждаю такой уличный молодежный язык. Просто я, много прожившая на свете, поражаюсь быстротечности времени, гибкости и поразительной щедрости своего языка, его живейшей отзывчивости на жизнь, ее перемены, хорошие и плохие, и любуюсь молодостью, которая, я уверена, переболеет этой болезнью. Я помню язык войны и помню, как многие “языковые находки” ушли с тем временем.

Многие из молодых сейчас очень охотно учат иностранные языки (чего в моем поколении, увы, не было). Таково требование времени, таков часто источник многих иноязычных слов.

Но как же получилось, что в XIX веке, когда в дворянских семьях французский был вторым языком, в литературе жил чистый язык Карамзина, Жуковского, Пушкина, Толстого, Тургенева?

У меня хранится девичий альбом моей мамы, гимназистки Мариинской гимназии. Прекрасный, поставленный почерк, безукоризненная грамотность, “яти”, вензеля на обложке. И такой безукоризненный вкус в отборе, как теперь говорят, “текстов”. Романсы, Пушкин... и модный тогда Надсон.

И вспоминаю, как, уже на ее памяти, в ее жизнь вошли в обиход Наркомпросы, шкрабы, учкомы, райкомы, предрики, завмаги, нацмены, а в армии СМЕРШИ, начпроды, штрафбаты, замполиты, военторги, сексоты. Изменилась жизнь — изменились явления, строй и экономика — изменился и язык. “Блатмейстеры” стали “рэкетирами”, “убийцы” — “киллерами”, шоферы давно стали “водилами” и водят они “тачки”. Милый “плюрализм” процветает и в жизни и в языке, и всюду есть “консенсус”. Ушел ГУЛАГ, осталось СИЗО, ушло ЦК КПСС, осталось РКП, появилось РАО, ушло ГОЭЛРО, живут и процветают многочисленные ОАО, ООО, силовые структуры, родное МПС, ОСП, БДТ и другие привычно-родные “структуры”. Зато нет ГУЛАГа!

Всюду языковое разноцветье. Поистине интересно жить и видеть, как меняется стремительно мир (только бы к лучшему!). Какое поле для наблюдения лингвистов, языковедов, драматургов, литераторов, актеров! Но согласитесь, как необычно, одухотворенно звучат в нашей сверхделовой речи старинные слова. Они ушли временно, но они звучат на страницах классиков, они ждут своих светлых дней и теперь.

Есть у нас в языке и “сочувствие”, и “сострадание”, и “содружество” и даже “сотоварищество” (не ОАО, ООО, не ассоциации и холдинги). Привычное “сотрудник” стало почти “чиновником”. Да и “соратник” (из гордого “брат по рати”) стало почти партийным паролем — “соратник в борьбе с...”.

Но вернемся к современному языку, который отражает наше время.

Ни в коем случае не стоит закрывать глаза на то, что кроме “иноязычных” слов, нас захлестывает и уголовная лексика. Откуда пришли эти “крутые”, “прикольные”, “раскрученные”, “козлы” и “крыши”, “клевые” и “опущенные”? Все эти “мочить”, “крышевать”, “вломать”, “принять на кишки”, “принять по кайфу”, “хавать”, “торчать”, “тащиться”, “стебало”, “шестерка”, “барон”, “общак” и т.д. и т.п. Из расцветшей уличной блатной, воровской, криминальной среды. Да, конечно, источник их ясен, но как он расцветает среди уличной вполне приличной молодежи. Это для “форсу”, для “кайфа”, для признания своим? Да что молодежь — эти слова звучат с экрана, пестрят в печати.

Ведь и прежде были “блатные” слова, их произносили в своей среде, а теперь они всюду — на экране, на улице, в “тусовках”. Совсем недавно ушли из языкового обихода “мазурики”, “выпендреж”, “туфта”, “шамовка”, “баста”, “свой в доску”, “мильтон”, “сексот” и др. Ушло их время, остались они в истории, изредка в старых фильмах, книгах о том времени, тех годах.

Уйдут и эти? Думаю (надеюсь), что уйдут когда-нибудь.

Буквально на днях довелось услышать из уст уважаемого председателя Центризбиркома (признанного “ньюсмейкером года”!): “Машина с фальшивыми бюллетенями оттуда быстро смылась”! Или милая журналистка в “Известиях” пишет об “отвязных” “Вредных советах” Г. Остера.

Мы уже почти привыкли, что романы и повести у нас “любопытные”, “прикольные”, “кайфовые”, а не “глубокие”, “серьезные”, “интересные” и т.д. Спектакли — “волнительные”, актеры — “раскрученные”, как и певцы — поп-звезды, журналисты — шоумены на экране, удачливый бизнесмен — “крутой”, “купленый”, музыка — “проплаченная”, автор (актер, спектакль, фильм) — “знаковый”.

Или совсем новые формы привычного, хоть и пришедшего когда-то (по Далю) из французского слова “риск”. Оно никогда не имело множественного числа. И у Ушакова в словаре та же пометка — “мн. нет, франц.”. Значение — опасность. Смотри во всех словарях! Теперь же слово РИСК звучит как многочисленные “риски” — в разных контекстах, в речи политиков, экономистов и даже образованнейшего президента. Даже на войне уже не “риск”, а “риски”. Кто и когда родил эту форму? Есть “риски” как технический термин, но РИСК (по Далю) — это “отвага”, “смелость”, “предприимчивость” и пр. Мы же без конца сетуем в печати, на экране, что у нас “риски в финансах”, даже интеллигентнейший министр культуры М. Швыдкой в беседе с актрисой сетует, что “жизнь полна рисков”.

А ведь как хорошо, экспрессивно, “круто”, говоря современным языком, звучит РИСК вместо смазанно-технических “рисков”. И таких примеров множество, когда слово становится неузнаваемым, смазанным по смыслу, словом-оборотнем.

Со страхом ждем новой языковой реформы, новых школьных и вузовских программ, учебников. Была уже попытка реформы, когда чуть не ворвался по воле властителя в наш прекрасный язык “заЕц”. Пронесло, не состоялось, не прорвался ушастый!

Но ведь и до реформы дел много. Да и нужна ли она при таком вавилонском столпотворении в родном словаре? Ради унификации, упрощенчества? Думается, куда важнее сейчас не засорять, не путать привычные нормы (устаревшие жизнь и язык сам отметет), не калечить привычный богатейший по многоцветью оттенков, синонимов, диалектов наш великий язык Пушкина, Толстого, Тургенева, Чехова, Бунина.

Посмотрите на наши чудесные многоцветные слова-синонимы. Например, определенное “очень”, нежно-архаичное “весьма”, протяженно-добротное или в другом контексте тревожно-решительное “чрезвычайно”, “довольно”. Они почти вышли из употребления! Почему? За что?

Послушайте и почитайте политиков, журналистов, уважаемых писателей, актеров. Как легко они избавились от этого многообразия! По 25—30 раз на дню звучит по радио, телевидению, пестрит в газетах часто неуместно употребляемое словечко “достаточно”. Не от нашего ли достатка и довольства мы так полюбили это слово?

Послушайте, как почти пародийно звучит оно повсюду:

— У нас достаточно холодно.

— У нас достаточно жарко.

— Вода в Амуре достаточно мутная (журналист).

— Достаточно узкие серьезные интересы (гость С. Доренко).

— Они находились на достаточно низком уровне (академик).

— На фотографии достаточно молодых, достаточно веселых человек (“Графоман”).

— Она приезжала достаточно редко к Чехову (литературовед). Что это —осуждение или поощрение?

— Ваххабизм — достаточно невлиятельная религия на Кавказе.

— Обстановка в Таджикистане достаточно волнительная (политолог).

И совсем нелепое:

— Работает достаточно нерентабельно.

Как здесь уместно “очень”, “чрезвычайно”, но привычное “достаточно” побеждает всякую логику.

Совсем не удивительно, что призывник вместо грустного, определенного “очень” говорит, что у него достаточно тяжелая болезнь. И даже уважаемый работник Библиотеки имени Ленина в передаче “Интеллигенция и революция” сетует о достаточно хилых плечах интеллигента. Зато вездесущая госпожа Новодворская радуется (или грустит?), что “стена оказалась достаточно гнилой” (2-й съезд партии “Либеральная Россия”). Певец Антонов, говоря о гастролях, неоднократно повторяет, что “город достаточно зеленый, а концерты достаточно часты”.

Что же удивляться, если по телевидению постоянно слышишь:

— Достаточно сильное наводнение (гость “Момента истины”).

— Шел достаточно крупный бой (министр обороны).

Зато депутат Государственной думы — по собственному признанию! — сказал, что у него “достаточно хороший кругозор”. Но “женщина в политике достаточно в большом загоне”, — сетует писательница.

И уж совсем недопустимо, кощунственно звучит фраза в моей любимой и уважаемой газете: “Потерял достаточно много людей”. (!!!) Или в “Парламентском часе”: “достаточно высокий процент смертности”.

Все! Хватит! Достаточно! Примеров тысячи, но жаль и читателя, и бумагу.

Но вот последний поучительный пример, как мы разучились говорить. Это интервью с известнейшей, награжденной множеством титулов любимой актрисой А. Фрейндлих.

Говоря об очередной награде “Триумф”, она отвечает, что “награды стимулируют, дают импульс к преодолению дальнейшего пути... Обязывают не снижать планку”.

Опять любимый “импульс” и спортивное “не снижать планку” (тоже давно примелькавшееся в неуместном контексте). И внуков она не просто любит, а “отслеживает”. Есть в ее речи интеллигента, образованнейшей актрисы “мобилизация всех резервов”, и “хорошая ностальгия”, и “депрессия”, и “медитация”. Хотя эти же уста произносили слова Пушкина, Шекспира, Толстого...

Помните “канцелярит” — термин, введенный К. Чуковским? Канцелярит живет и процветает, закаленный, но живучий, как сорняк. Кажется, мы совсем забыли РАПП, РИК, МОНО. Давно ли пестрели замполиты, комсорги, предрики, комкоры. Но вот новое время родило и новые слова-калеки. Чего стоит строгое “юрлицо” (юридическое лицо), субпрефекты, облдумы и пр. А главное — как изощренно (почти комично) сочетаются старые названия с новыми явлениями, отношениями, с заемными “новоязами”. Вот, к примеру, звучит на телевидении рекламный призыв: “Запомни: площадь Ильича, Гран-сити ждет тебя!”

Нет нужды перечислять все эти новейшие “шопы”, “супермаркеты”, ОАО, ООО, и пр., куда на заре перестройки звал незабвенный Леня Голубков. Тетя Ася стала нарицательным именем, и недавно, покупая писчую бумагу, слышу от остроумного продавца: “Бумага белая, хорошая, как у тети Аси”. Их на экране нет, а нравственные идеалы, жажда покупок “раскрученных” товаров живет иногда в поступках, чаще в слове. Чего стоит веселая компания в разноцветных кожанках, восторженно обещающая каждому: “Пришел, увидел и купил!”

А почему бы и нет? Если всего лишь и надо: “Заряди мозги, если они есть!”. А кто же признается, что их нет, как нет чаще всего и нужных “бабок” в кармане. А пословица живет, смеется, работает.

Задумаемся, сколько кануло со времен Пушкина и Гоголя благоуханных слов. Зато хлынуло потоком множество новых, трудно сочетаемых, часто заемных, а отсюда и многим непонятных.

Куда делось “чинопочитание”, “мздоимство”, “казнокрадство”, “лизоблюдство” и др. Что по ним грустить! Нет, они не сгинули, они просто надели “новый прикид”. Они стали “рэкетом”, “уважением к властной вертикали”, а всесильная “взятка” — “подарком” — в пакете с “баксами”, “зелеными”, привычным “презентом”.

Но вот что еще интересно: мы вдруг возродили старую форму “погоды”.

У нас теперь говорят, сетуют о плохих “погодах”. Вернулось старинное произношение во множественном числе. А вот любимые “мемуары”, как жанр, теперь часто называют в единственном числе — и что примечательно, этот жанр стал очень популярен, почти обязателен для отставных политиков или изгнанных из власти приближенных, охранников, военачальников, даже бизнесменов, прошедших огонь и воду. Но беда, что за него часто выдают совсем другие писания, чаще полные доносов, сведения счетов, измышлений. “Мемуар” популярен.

А серьезное когда-то слово “проблема” теперь всюду. И чего только они не проделывают: “решают проблемы”, “ставят проблемы”, “выносят проблемы”, “тормозят проблемы”. Даже детские памперсы у нас с “проблемами” разделались и резвятся, довольные. А вот всех проблем языка и его прямой связи со временем не решишь, не “поставишь” в сотне статей. Их решит время, люди, причастные к культуре, науке, СМИ, книгоизданию и, конечно, само меняющееся время.

Этот разговор может продолжить каждый, кто радеет за наш великий язык, культуру. Он ведь и сейчас “великий, могучий, правдивый и свободный”. Только пакостим его мы сами, забывая о том, что ему ведь больно, он живой, поэтому не надо обижать его пошлостью, чужим сором, ненормативной лексикой, канцелярскими изысками, несовместимой мешаниной, чему пример мой подзаголовок, где все смешалось, но все существует в жизни.