Артём Каратеев

Андрей Геласимов. Фокс Малдер похож на свинью; Жажда

Повесть “Фокс Малдер похож на свинью” и четыре рассказа, составившие книгу, вышедшую в прозаической серии “ОГИ”, и опубликованную в журнале “Октябрь” повесть “Жажда” связывает внесюжетное единство, которое выражается не только в индивидуальном авторском стиле повествования, но и в поднимаемых исконно бытийных вопросах.

Особое внимание хочется сразу обратить на рассказы Андрея Геласимова — они того вполне заслуживают. Общая черта — отсутствие экспозиции, сразу наступающее погружение; четкая, мастерски сотканная поверхность, где все на своих местах. Характерные черты прозы Геласимова — динамизм и экспрессия, краткость фразы, обилие диалогов — в большей мере проявляются именно в рассказах.

Излюбленная манера повествования (это относится не только к рассказам) — от первого лица, будь то мужчина или женщина. Но новизна “взгляда на мир чужими глазами” имеет оборотную сторону: необходимый отказ от излишнего самоуглубления героев. В этом смысле герои Геласимова вполне адекватны — наивно ожидать скрупулезного самоанализа от пенсионерки, в молодости занимавшейся парашютным спортом и тянувшей без мужа двоих детей, — вот самоанализа и нет (“Чужая бабушка”). И столь же глупо ждать “высокого штиля” от нежновозрастного подростка — вот его и тоже нет (“Нежный возраст”). Острота и своеобразие впечатлений, оттенки внутренней жизни даны через диалог и — что особенно удается Геласимову — через ремарку, неакцентированное замечание вскользь. Вот, к примеру, описание квартиры находящейся в депрессии, на грани суицида, учительницы (“Фокс Малдер...”): “Елена Николаевна осторожно переступила порог и потянула меня за собой. Внутри было темно. В единственной комнате и на кухне окна были закрыты шторами. Как в склепе. Свет почти не просачивался. Наверное, хозяева увлекались фотографией”. Выделено мной.

В написанном от лица молодой матери-одиночки рассказе “Жанна” автор передает состояние матери, всецело поглощенной ребенком и его фактически неизлечимой болезнью. Здесь есть и материнский эгоизм — вот мы вдвоем, а что вокруг — не важно. Приглушенность, приторможенность эмоций; смотришь, как сквозь надетый на голову целлофановый пакет: все расплывается и дышать трудно.

“Фокс Малдер похож на свинью” — повесть-воспоминание из школьной жизни времен “застоя”. Все необходимое для такого рода повествования налицо: старая несгибаемая учительская гвардия, молодые выпускницы пединститута, военрук, надежный друг-одноклассник, первые сигареты и первая любовь. Однако при всей очевидной возможности выстроить из этого материала добротную сюжетную вещь, Андрей Геласимов создает именно воспоминание, построенное с соблюдением всех необходимых для этого атрибутов. Каждая маленькая главка, хоть и сцеплена с остальными и заключает в себе часть общего целого, закруглена и почти замкнута — словно рассказ-воспоминание растянулся на несколько вечеров, и точно припомнить, на чем остановились в прошлый раз, никак невозможно.

Остранения, то есть повествования от лица выпускника средней школы, по большому счету, не получается — мешают постоянные замечания и размышления с высоты сегодняшнего дня. В то же время, автор не избежал общего места повестей “из школьной жизни” — нарочитого упрощения языка. В результате возраст героя зависает между шестнадцатилетним юношей и мужчиной, обремененным как минимум филологическим образованием. Для лица такого неопределенного возраста очень характерно мышление вторичными образами и понятиями; так, например, жизненные положения и периоды жизни героя часто передаются через литературные определения: “Начался период любовной лирики Пушкина” или “Байронизм и разочарование в жизни”.

Повесть-воспоминание имеет и соответствующее, навеянное случайной ассоциацией название.

“Жажда” — вещь иного порядка, лишенная игрового элемента и совсем не веселая. Строгая, без излишеств, без многозначительных метафор, повесть рассказывает о человеке без лица — горевшем в Чечне солдате. Это повествование о тех, кто вместе с лицом потерял нечто большее — веру в жизнь; кто вернулся, но не может жить как все, потому что каждую ночь, раз за разом, заново сгорает в подбитом бэтээре.

Личностью главного героя сцеплены три сюжетные линии. Допризывное детство, уход из семьи отца, сложные отношения с отчимом; война, ставшие привычными боль и смерть; день сегодняшний, когда дружба оставшихся в живых не выдерживает испытания деньгами.

“Жажда” — это о тех, кто не смирился с жизненным злом, не подчинился его законам, но избрал традиционный способ протеста — уход от реальности путем употребления крепких спиртных напитков. Водку в повести пьют в раблезианских количествах, так что даже в холодильник она не помещается. А сам процесс приобретает такую обыденность и ритуальную неизбежность, что вопросы почему? и зачем? просто излишни.

Почти всех персонажей — главного героя, его отца, друзей, фигурирующего в воспоминаниях директора техникума — мучает жажда, вызванная жизнью. У всех свои причины для жажды. Но все сводятся к одной — к общей неустроенности существования. Впрочем, повесть Андрея Геласимова не только о жажде, но и о том, как, и можно ли, выползти из ее спиртовых объятий. Неудивительно, что поиск решения этой задачи идет, по русской традиции, через духовное возвышение героев, что недвусмысленно заявлено помещенной в текст цитатой из Библии: “Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их”.

Иногда катарсис получается, как в греческой трагедии — гора трупов и скорбное чувство неразрешимой запутанности жизни (рассказы “Ты можешь”, “Нежный возраст”). Впрочем, видимо, для автора сломанные судьбы уравновешиваются первым шагом ребенка-инвалида (“Жанна”). Или не уравновешиваются — в том и пафос: поставить вопрос.

Этический вопрос Ивана Карамазова — оправданно ли существование мира, пока в нем есть хоть одна детская слеза — трансформируется в другой: оправдывает ли улыбка ребенка все слезы мира?

Идея этических весов прослеживается во всех произведениях Андрея Геласимова. И если главная задача художника — запечатлеть в своем творении некий вечный символ, то у Геласимова она решена, и этот символ — весы. Вот, к примеру, рассказ “Нежный возраст”: перед нами отрезок жизни героя, заключенный в цинично-сухие рамки подросткового дневника. Основные сюжетные итоги: развод родителей, смерть соседки, арест друга, три сожженных автомобиля, увечья средней тяжести у ряда третьестепенных персонажей. Морально-нравственный итог менее однозначен: автор записок явно претерпевает внутреннюю ломку, в конце в нем говорят иные чувства и иные мысли. Станет ли он Человеком? Может быть, да. Вопрос в другом: сто’ит ли вся череда жестокостей и несправедливостей, составляющих сюжетную канву, маленького сдвига в душе мальчика?

Подспудно задача равновесия добра и зла присутствует и в “Фоксе Малдере”. Рассказанная история-воспоминание вытекает из рассуждения о предначертанности судьбы. “Ты появляешься на свет, кричишь, писаешь под себя, а потом приходишь в школу к учителям, которые были для тебя предназначены. Кем? <...> Точно так же, как и ты был для них предназначен”. Может, собственно, и запечатлелись все рассказываемые события в памяти героя потому, что один из их главных участников, лучший друг, потом погиб? (Ведь вот странная штука — человеческая память: хорошо помнит лишь то, что выстрадано и вымучено.)

“Каждый человек в твоей жизни имеет значение”, — звучат в начале повести слова главного героя, а в конце мы узнаем, что Антон Стрельников, лейтенант воздушно-десантных войск, убит в Афганистане. И этот краткий эпилог, ничего не добавляющий к сюжету, ставит странный и почти противоестественный вопрос: так неужели все значение Антона и было в том, чтобы осталась в памяти школьная история?

Что-то похожее и в рассказе “Ты можешь”, только с несколько иной стороны: не слишком ли большую цену мы платим, чтобы понять и запечатлеть в душе такие простые истины — что такое жизнь и что такое друг?

И хотя “Жажда” заканчивается благополучно, хэппи-энд не стирает сильного впечатления: основной вопрос — что перевешивает, добро или зло? — остается нерешенным. Зло остается злом. Другое дело, что его становится меньше в жизни героев — друзья мирятся, помощь находит тех, кому она нужна, и так далее... Жизнь, в конечном счете, улучшают у Геласимова сами же герои, не сваливается добро на них, как манна небесная. Кто-то берет в дом чужого ребенка, кто-то выручает из беды, кто-то открывает в себе талант... Теория малых дел на практике. Так ли плохо? “Весь мир до основанья, а затем...” — уже было. Только зло искоренить не получилось. Так может, и нужно не кричать о любви к человечеству, а помочь ближнему? Может, тогда и перевесит?

Проза Андрея Геласимова ставит этот вопрос.