Владимир Торчилин

Какое общество строит Россия?

Торчилин Владимир Петрович — доктор химических наук, профессор, лауреат Ленинской премии. Родился в 1946 году в Москве. Работал в МГУ, в Кардиологическом центре АМН СССР. С 1991 года — профессор Гарвардской медицинской школы, затем профессор и заведующий отделом фармацевтических наук Северовосточного университета в Бостоне. Член Европейской академии наук. Пишет прозу и публицистику. В 80-х годах печатался в журналах “Аврора”, “Волга”, “Север”, в 90-х — в журналах “Континент” и “Всемирное слово”. В США проза Владимира Торчилина печаталась в альманахах “Сталкер” и “Побережье”, журналах “Вестник”, “Русская Америка” и других. Автор трех сборников повестей и рассказов. Статьи печатались в России в газетах “Независимая газета”, “Совершенно секретно”, “Новая ежедневная газета”, в США — в “Новом русском слове”, “Вечернем Нью-Йорке” и других.

Знаменитая попперовская концепция “открытого общества” (Карл Поппер написал свою основополагающую книгу “Открытое общество и его враги” более полувека назад) в наши дни нередко рассматривается политологами в рамках конкретной действительности новой России. Иногда проблема обсуждается так, будто реальность открытого общества в современной России самоочевидна и именно такое общество как раз и строится, а то и вообще почти построено и лишь требует некоторых чисто косметических доработок, чтобы предстать перед миром в полном блеске. Основным сюжетом работ, появляющихся в рамках этой концепции, является анализ (в приложении к современной России) попперовского положения о том, что примитивная и характерная для уже прошедшего исторического периода общественная оппозиция типа “коммунизм — капитализм” не отвечает сегодняшнему уровню политического развития и важнейшей, действительно принципиальной, является совсем другая оппозиция — открытого и закрытого обществ. И как раз вот такое столкновение некой идеальной концепции “открытости” с российской политической действительностью, все еще целиком и полностью укладывающейся в прокрустово ложе “закрытого общества”, вызвало желание кое о чем поразмышлять. Замечу при этом, что закрытые общества тоже подвержены изменениям и эволюции и существование вечного ГУЛАГа вовсе не является их необходимым атрибутом. Он существует ровно столько, сколько надо, чтобы стабильную закрытость сформировать. Потом можно вожжи слегка и отпустить. Суть уже не меняется. Скажем, при Брежневе миллионы в лагеря уже не гнали, но разве общество от этого перестало быть закрытым?

Констатирующая часть оптимистических, в плане грядущей открытости, рассуждений естественным образом имеет своей задачей показать, из каких сегодняшних реалий Россия могла бы начать (или даже завершить!) свой путь к открытому обществу. Надо сказать, что сама по себе идентификация этих реалий ни у кого никаких сомнений или возражений вызвать не может, разве что “прогрессист” увидит в них стартовую точку для движения в сторону светлого “открытого” будущего, тогда как “консерватор” воспримет их как характеристику состояния стагнации и тупика. Но кто бы и что бы по этому поводу ни думал, стоило бы посмотреть, что же собой эти реалии представляют. Во-первых, независимо от того, что постоянно твердят “отцы реформ”, на самом деле (что отлично ясно непредвзятым или, точнее, незаангажированным аналитикам, и прежде всего, естественно, западным) между сегодняшним воровским бардаком (впрочем, виноват, бардак этот все более заорганизовывается, как по горизонтали так и, в основном, в рамках построения пресловутой вертикали, не переставая от этого, правда, быть все еще, по преимуществу, воровским) и настоящим рынком в его традиционном понимании — дистанция огромного размера. Так же как и между действительно свободным гражданином и сегодняшним растерянным “винтиком”, вырванным из привычного, хотя и тесноватого, вчерашнего дупла, но при этом продолжающего слагать идущие от сердца вирши и гимны в честь действующего президента (сейчас и, похоже, на многие годы вперед — Путина; кстати, такая предсказуемость тоже не способствует открытому обществу).

Во-вторых, хотя в стране якобы и сменились ориентиры, но полностью сохранился закрепленный в недавнем прошлом стиль мышления и поведения (просто поменяли в привычной терминологии капитализм и коммунизм местами и дружно клеймят последний и прославляют первый), а следовательно, и набор методов, подходов и организационных форм, пользуясь которыми реального продвижения вперед достичь нельзя. Не говоря уже о том, что провозглашенные в течение последних десяти лет идеалы нередко, как и в доброе старое советское время, находятся в разительном противоречии с методами их достижения: расстрел пусть убогого, но все-таки законного парламента во имя торжества “истинного парламентаризма”; тотальная коррумпированность выборов — недавние истории в Нижнем Новгороде или Красноярске — как знак “настоящей” демократии и плюрализма; планомерное изничтожение оппозиционных средств массовой информации, усиление начальственных “рекомендаций” СМИ и недавно озвученное Ястржембским возрождение требований к активному использованию уже слегка было подзабытого “внутреннего цензора” журналистами во имя достижения “настоящей свободы слова”; ну и так далее — каждый может множить примеры по своему желанию.

В-третьих, широко прокламируемая стабилизация в России не имеет ничего общего с эффективно действующим в рамках открытого общества неким “общественным договором”, в котором участвуют как власти, так и население, а являет собой всего лишь крайне неустойчивое равновесие, сложившееся в результате взаимодействия более или менее стихийных сил и течений исключительно во властных верхах. Не так давно журнал “Economist” опубликовал подборку материалов о ситуации в России и о том, кто и как реально руководит страной. Журнал называет несколько центров власти (население, естественно, ни к одному из них никакого отношения не имеет): Кремль (то есть администрация президента, которая пользуется всей бывшей собственностью КПСС); спецслужбы (владеют огромным количеством компромата и научились, в том числе и пользуясь всем этим компроматом, вести собственный бизнес или же просто “отчуждать” бизнес у тех, на кого компромат накопили); крупный бизнес (бывшая государственная собственность, доставшаяся нынешним владельцам нечестным путем, отчего они и боятся ее лишиться и непрерывно укрепляют собственную безопасность); министерства (которые плохо управляют, но зато отлично вымогают взятки); регионы (в каждом из которых в миниатюре существует все то же самое, что и в России в целом). Выглядит ли это похожим на открытое общество или хотя бы на нормальную стартовую точку на пути к нему? У людей, которые могли бы инициировать перемены, есть куда более важная задача — удержать власть. Власть как источник безнаказанности и обогащения.

При всем при том, наблюдается полное отсутствие какой бы то ни было концепции и последовательной государственной стратегии. Глупейшее предложение бывшего президента Ельцина о срочном поиске “новой национальной идеи” — хороший тому пример, а уваровская формула “Православие — Самодержавие — Народность”, ставшая в несколько иной упаковке популярной среди путинского истеблишмента (но, увы, не среди населения), тоже никого и ни на что не мобилизовала. Щедрин-то ведь вовсе не гротеск писал, а самую что ни на есть реалистическую прозу, разве что забегая вперед лет на 130! “Вспомнили (глуповцы. — В.Т.), что еще при Владимире Красное Солнышко некоторые вышедшие из употребления боги были сданы в архив, бросились туда и вытащили двух: Перуна и Волоса. Идолы, несколько веков не знавшие ремонта, находились в страшном запущении, а у Перуна даже были нарисованы углем усы. Тем не менее, глуповцам показались они так любы, что немедленно собрали они сходку и порешили так: знатным обоего пола кланяться Перуну, а смердам — приносить жертвы Волосу. Позвали и причетников, и требовали, чтоб они сделались кудесниками; но они ответа не дали, и в смущении лишь трепетали воскрилиями”. Забавно, что щедринские причетники были куда скромнее нынешних российских, ибо нынешние ни на секунду не засмущались и охотно объявили себя кудесниками.

Как, имея все это, так сказать, в рюкзаках, можно, тем не менее, наметить план движения к открытому обществу, согласовать цели и идеалы с доступными методами и средствами и прорвать наконец линию обороны непрерывно мимикрирующего и приспосабливающегося к изменяющимся обстоятельствам тоталитаризма? Особенно отдавая себе отчет и в сложности задачи, и в том, что формирование так называемого гражданского общества (основного компонента открытого общественного устройства) — процесс исторический и, как полагают теоретики открытости, его интенсивность зависит от состояния общественного сознания и от понимания роли и сути этого процесса государством. Смущает во всем этом следующее. Как бы подразумевается, что только интенсивность процесса “открывания” и зависит от общественного сознания и содействия просвещенного государства, а сам процесс при этом исторически неизбежен. Так что беспокоиться о приходе светлого “открытого” будущего не след, и влиять можно только на то, как быстро оно замаячит на горизонте (правда, знакомо?). В том, как на самом деле обстоит дело в России, нам и надо разобраться.

Ну, например, многие “оптимисты” считают, что весь чудовищный бардак, правовой произвол и серьезный развал промышленности и науки являются всего лишь побочным продуктом реформ (о том, что обычно понимается под основным продуктом реформ, мы еще тоже поговорим), и, как полагают романтики приватизации (но вовсе не ее реальные организаторы и проводники), это отнюдь не результат чьего-то злого умысла, а просто почти естественный результат дефицита средств реформаторской деятельности (действительно, где их взять, средства-то!) и недостаточной интеллектуальной обеспеченности властей (то, что они так рвались во власть при наличии отсутствия интеллектуальной обеспеченности, остается за скобками). Конечно, если считать, что власти (забудем на минуту об уровне интеллекта на самом верху, где рожденная годами советской власти “отрицательная селекция” вывела индивидов, обладающих всего лишь большим умением пожирать себе подобных и успешно выживать в борьбе за ключевые посты, — в конце концов на том уровне, на котором решения готовятся, прежде чем “высший уровень” их озвучит, интеллекта, в общем-то, хватало) действительно ставили и ставят своей целью “светлые идеалы” и просто не очень пока понимают, как к ним удобнее подобраться, то это соображение безусловно правильное. Но какие у нас есть основания так полагать? Увы, только их собственная говорильня! Те самые разговоры, которые и политиками, и жуликами (и, тем более, индивидами, обладающими одновременно обеими этими ипостасями) ведутся, чтобы надежнее скрывать истинные мысли и цели. А вот если предположить, что власти (или дорвавшиеся до власти индивиды) как раз и ставили задачей создание такой ситуации беспредела, которая наиболее для них практически — в самом грубом и меркантильном смысле этого слова — выгодна, то стоит ли так уж сомневаться в их “плохой интеллектуальной обеспеченности”? Добились же они именно того, чего хотели (пример, конечно, в масштабах страны и невелик, но если кое-кто из высших руководителей страны в течение буквально нескольких лет попадает в ряды самых богатых людей не только России, но и мира, разве это не показатель — почитайте списки журнала “Форбс”, все активнее пополняемые не только чистыми бизнесменами типа Ходорковского, но и сильно политически и начальственно активными черномырдиными, абрамовичами и потаниными)! И вряд ли это произошло от общей растерянности и незнания, куда и как идти и что и где брать — скорее, наоборот! Не случайно недавно вышедшая в США книга Мэттью Бжезинского (племянника того самого Збигнева) называется “Казино Москва: рассказ об алчности и приключениях на самой нецивилизованной границе капитализма”. Поскольку Мэттью был репортером “Wall Street Journal”, то уж в экономике-то он разбирается неплохо. И его выводы крайне печальны: полностью прогнившая, коррумпированная и проворовавшаяся деловая и политическая элита пытается впихнуть в свою систему координат всю страну; под видом приватизации и строительства рынка так называемые демократы осуществили тотальный грабеж и мошенничество, скупая за бесценок госпредприятия и беспощадно разворовывая выклянченные у МВФ займы; та подавляющая часть населения, которой не досталось ничего, живет в нищете без всяких шансов на улучшение в обозримом будущем. Ну и как — хороший все это базис для цивилизации “по Попперу”?

Как это ни печально, но приходится признать, что пока общих целей (кроме самых примитивных — выжить, поесть и т.д.) у разных этажей общества нет и неизвестно, когда они появятся, а, стало быть, совместное понимание вырабатываться тоже спешить не будет и подтолкнуть его никак нельзя.

Разумеется, нельзя не согласиться с тем, что отсутствие ясных общественных идеалов и концепции реформ в постсоветской России сопряжено с естественным сохранением в общественном сознании (включая и сознание политиков) господства ряда старых (нередко безо всякого на то основания называемых “марксистскими” — реальный-то марксизм, как бы к нему ни относиться, был в стране выведен под корень уже к концу тридцатых годов) догм. Конечно, догмы недавнего прошлого действительно уходить из сознания и, соответственно, из жизни явно не спешат. Тем более что никто (точнее, почти никто) избавляться от них и не хочет: порочный круг заключается в том, что с ними выживать в нынешней ситуации надежнее, а раз так, то и ситуация их, в свою очередь, укрепляет — взрыв тотальной всенародной любви к Путину вкупе с изучением его биографии первоклассниками может служить отличной иллюстрацией этому.

В своей недавней статье “Преодоление тоталитаризма как проблема: попытка ориентации” Сергей Аверинцев, рассматривая переход от советского к постсоветскому обществу, обратил внимание на очень интересный феномен: “В итоге произошел компромисс...: мы освобождаемся от тоталитарной идеологии, но в виде уплаты за такое мирное и бескровное освобождение прежнее начальство, в общем, остается на своем месте. Мы приняли этот компромисс... Но он ставит для нас вопрос о смене элит в особый контекст: приходится считаться с тем, что прежний порядок не был побежден ни внешней силой, ни восстанием снизу, он был демонтирован представителями самой партийной элиты. Старая морально-юридическая аксиома гласит: pacta sunt servanda, договоры должны быть соблюдаемы”. Все верно, и вот тут-то, на мой взгляд, и зарыта собака. Поскольку сама бывшая элита (в значительной мере остающаяся правящей элитой и сейчас, хотя и под другой вывеской, и даже если не всегда персонально, то уж институционально-то всегда) никогда никаких договоров не соблюдала и в погоне за политической или материальной выгодой была готова наплевать на что угодно, то теперь боится такого же поведения по отношению к себе, если вдруг ее оттеснят от власти и она останется беззащитной. Не каждому же из них будет выдано специальное государево прощение (оно же — отпущение грехов) по типу того, которое получил Ельцин с семейством. Поэтому так трудно проходит передача власти новым силам, поэтому так велико сопротивление старых структур, поэтому так малы шансы на движение в сторону открытого общества в обозримом будущем.

В связи с этим у меня возникает простой, чтобы не сказать примитивный, вопрос — а что, собственно, является целью государственных преобразований — воплощение на практике некой теоретической конструкции или обеспечение нормальной жизни людей? Заступлюсь за себя сам — вопрос, может быть, и наивен, но не глуп! В сегодняшней российской реальности мне часто приходилось слышать от тех, кого принято называть демократической интеллигенцией (то есть от тех, кто горой стоял за Гайдара с Чубайсом и даже, в какой-то степени, за Ельцина — менее ясно их нынешнее отношение к Путину, и, скажем, Грефу), что главной победой реформаторов является “необратимость реформ”, “невозможность реставрации коммунизма” и тому подобное. Если попытаться смутить радость по поводу “необратимости” и “невозможности” сомнением, связанным с тем, что целью перемен вряд ли являются сами но себе “невозможность” и “необратимость”, а перемены должны делать лучше жизнь граждан, то это пошлое возражение немедленно отметается словами о том, что не все сразу и что главное — это необратимость, и именно благодаря ей лет через ...дцать станет лучше и народу. После слов о том, что это уже совершенная риторика тех же самых “невозможных к реставрации” коммунистов, которые десятилетиями клялись в необратимости совершенных ими перемен (и, как мы теперь знаем, глубоко заблуждались) и теми же десятилетиями обещали лучшую жизнь в неопределенном далеке (так и дали!), разговор как-то сам собой заканчивается или переходит в стадию спора с использованием непарламентских выражений. Больше всего реформаторов возмущают аналогии между ними и коммунистами (вопрос о том, из кого состоит все руководство новой “демократической” России, благоразумно не затрагивается).

Возвращаясь, однако, к идее открытого общества, существенно вспомнить, что его суть состоит в естественном росте — снизу вверх. То есть сначала его надо строить “в себе” и только потом оно органически прорастет в окружающую политическую действительность. Ведь правда — скажем, в Америке, обычно рассматриваемой как почти классический пример открытого общества, это общество складывалось снизу вверх. Упрощая (для модели простительно) реальную ситуацию, можно сказать, что сначала немногочисленные переселенцы объединялись в группы, делегируя некоторые полномочия тем свободно выбранным членам группы, которые, по их мнению, лучше других могли бы с этими полномочиями справиться. В дальнейшем эти группы составляли некое объединение более высокого уровня, но и при этом сами группы решали, какие функции должны быть делегированы на следующий уровень, и так далее. Логическим развитием процесса стало само создание Соединенных Штатов представителями народа и разработка этими же представителями действующей уже более двухсот лет конституции. В России ситуация обстоит прямо противоположным образом. В течение столетий в ней сложилось закрытое централистское общество (от монархии до коммунистической диктатуры), которое имеет место и сейчас, лишь слегка мимикрировав в соответствии даже не с требованиями времени и не с модой, а исключительно для оптимизации процесса тотального ограбления страны правящей олигархией (неважно, что при Путине происходит постепенная замена одних имен другими — смысл их деятельности заметно не меняется).

Ну и как может появиться в России открытое общество? Путем “спускания” сверху? Но это абсурд, противоречащий самой идее открытого общества (во всяком случае, Поппер строил свою модель не сверху вниз, а снизу вверх, да так оно как-то и логичнее, как ни смотри). Снизу? Но для этого нужно полное разгосударствление всех существующих сторон жизни и воссоздание государства на новых принципах. Как бы ни хороши были эти принципы, такая перспектива представляется маловероятной, тем более что рисковать полной потерей российской государственности (даже если полагать ее — потерю — временной) для проблематичного перерождения закрытого общества в открытое (ведь кроме инерции государственности существует еще и инерция человеческого поведения) вряд ли разумно. Хотя, впрочем, свой диагноз еще 150 лет назад поставил российской действительности (тогдашней, разумеется, но каждый может сам прикинуть, что и как за полторы сотни лет изменилось и изменилось ли) маркиз де Кюстин: “чтобы вывести здешний народ из ничтожества, требуется все уничтожить и пересоздать заново”.

Классический принцип раскрытия преступлений гласит: “Ищи, кому выгодно!”. Попробуем применить его (естественно, несколько видоизменив) к нашим рассуждениям. Кому нужно открытое общество (даже в его самом лучшем попперовском смысле) в современной России? Нет-нет, не надо отвечать, что хорошо построенное общество нужно каждому. Это абстракция. Это так правильно, что теряет смысл. Каждому — значит никому. Кому конкретно оно выгодно среди пока еще почти стопятидесятимиллионного (как во времена Маяковского) российского населения? Каждый, конечно, скажет, что если бы оно уже было (появившись, допустим, как джинн из бутылки), то это, наверное, неплохо. А вот если открытое общество надо каким-то, пока неясным, образом создавать, то кто захотел бы этим заниматься? Вопрос не праздный, поскольку понятно, что в России оно само собой не возникнет, как не возникнет даже и в том случае, если о его необходимости будет рассуждать какое-то количество вполне разумных и порядочных людей. Что ж, попробуем прикинуть реальную расстановку сил. И прикидывать ее легче от обратного — то есть поглядев, а вот кому такое хорошее и справедливое открытое (гражданское) общество — как ножом по горлу!

Почти поголовно ворующее и злоупотребляющее служебным положением российское чиновничество под заботливым “демократическим” руководством сильно разрослось даже по сравнению с застойными советскими временами (количество чиновников обычно прямо пропорционально наличию возможности злоупотреблять, так что нынешнему росту удивляться не приходится) составляет сейчас даже по официальным оценкам от трех до пяти миллионов человек (в зависимости от того, кого включать в его число). И все реформы, якобы направленные на уменьшение числа вороватых паразитов, оканчиваются, как все знают и как показывает даже официальная статистика, только очередным пополнением бюрократических рядов. Вместе с членами семей и обслугой, столь же растленной, сколь она была и при советской власти (а пожалуй, и поболее, поскольку вдосталь хлебнула халявных импортных благ), должно набраться миллионов десять, а то и пятнадцать. Для этого слоя открытое общество просто смертельно опасно, так как только в тиши закрытости и неподконтрольности никому, кроме непосредственного начальства, имеющего, естественно, свою долю, он и может процветать. Таким образом, процентов десять населения сразу и просто по определению попадает в непримиримую оппозицию к открытому обществу. Если учесть объем реальной власти, принадлежащей этим десяти процентам, то дело совсем плохо. Но и это еще не все.

Год-полтора назад в выступлении в московском клубе “Свободное слово” философ Вадим Межуев остроумно заметил: “Проблема не только в том, что труд плохо оплачивается, но и в том, что он у нас не обменивается на собственность. У нас на собственность обменивается только власть. Частные состояния у нас рождались не в сфере трудовых отношений, а в сфере властных отношений... Переход к рынку — это не экономическая реформа. Не надо было поручать ее экономистам. Переход к рынку — это правовая реформа. Государство обязано было дать не собственность, а право на собственность. Как ты этим воспользуешься, можно доказать только в рыночной конкуренции. А у нас начали через приватизацию, через аукционы перераспределять между близкими людьми то, что ими не нажито, и причем за бесценок. Мы создали не рынок, а правовой беспредел”. Да, конечно, все эти люди не хотели ждать и терять время на реализацию обеспеченных правом возможностей. К тому же могли и проиграть в борьбе за собственность тем, кто на тот момент у власти не был, но обладал лучшими деловыми качествами. Вот между собой и поделили, для начала присовокупив деньги к власти, а потом и обменяв власть на еще большие деньги. Согласятся ли все эти новые “законные” владельцы крупного и даже частично среднего российского бизнеса теперь на “открытость” всего этого? Ох, сомневаюсь! Так что без особого труда уже чуть не четверть российских жителей можно со спокойной совестью зачислять в принципиальные и могущественные противники Поппера.

Занимательность (но, отчасти, и традиционность) российской ситуации заключается еще и в том, что несомненную тенденцию к закрытости проявляет весь комплекс юридических и правоохранительных органов, превративших всех граждан без исключения (как закононепослушных, так, увы, и законопослушных, причем последних даже охотнее, так как их и разыскивать не надо и дело с ними иметь не в пример легче и безопаснее) в самых настоящих данников. И не случайно бесконечные социологические опросы показывают, что средний российский гражданин с полным на то основанием боится системы охраны общественного порядка куда больше, чем тех, кто ее нарушает. А уж что касается роли адвокатов (порой даже чрезмерное их могущество является характерной чертой гражданского общества открытого типа), то российские газеты буквально пестрят сообщениями о том, как их третирует (вплоть до подстроенных арестов и неспровоцированных избиений) родная советская (виноват, российская) милиция. И опять же, такая ситуация чисто финансово куда выгоднее индивидуальным правоохранителям (а значит, и всей правоохране в целом), чем реальная подконтрольность обществу и необходимость всерьез считаться с адвокатурой. Конечно, эмвэдэшников и разнообразных омоновцев в масштабах страны не так уж и много, но роль они играют исключительно большую и контролируют многие узловые точки общественной жизни (не только вокзалы и телеграф). Статья в “Новой газете” (от 4 ноября 2002 года) перечисляет невиданное даже по советским временам количество сегодняшних спецлужб — СВР, ГРУ, ВТУ, ФАПСИ, ФСБ, Гостехкомиссия, ФСНП, ГУСП, ФСО, Служба безопасности президента — и их военных формирований. Справедливости ради надо заметить, что и, скажем, в США спецслужб немало, но там они действительно находятся под контролем закона, почему при его нарушениях и становятся возможными скандалы типа знаменитого “Иран-контрас”, которых в российской действительности даже самый большой фантазер вообразить не сможет, настолько все укрыто от народа. Трагедия с заложниками в Москве показала, что получение адекватной информации от спецслужб даже после проведения успешной (в военной части) операции является делом почти невозможным. А на фоне необходимости борьбы с терроризмом власть эти спецслужбы набирают практически безграничную (кстати, и терроризм так мгновенно и на таком верху приписали зарубежным козням, что это практически равносильно прямому запрету выяснения его “домашних” корней). И соответственно, сопротивляться замене, позволяющей править бал по своему хотению, закрытости открытостью, задающей неудобные вопросы, они будут изо всех своих вооруженных сил.

Пожалуй, хватит. В соответствии с Оккамом, сущности, служащие доказательству, не должны умножаться сверх меры. Тем более что даже и без их умножения ясно: подавляющая часть наиболее активного и имеющего прямое отношение к власти слоя российского населения просто по определению ни в каком открытом обществе не заинтересована (а неактивной части населения еле хватает времени на обеспечение собственного прокорма, так что в сферу ее интересов политическая структура общества входит в исключительно малой мере). Вот и получается, что в сегодняшних российских условиях на реальные возможности построения основных компонентов открытого общества надеяться трудно.

Взяв более общий план, мы, к сожалению, других выводов не получим. Так, например, в качестве одного из требований открытого общества Поппер выдвигал реальное участие граждан в управлении этим обществом. Не в ленинском смысле, когда кухарку ставили якобы управлять, но за ее спиной маячили комиссар в кожанке и гэбист с наганом, а в самом реальном. И, естественно, нет сомнений в том, что действительно одним из важнейших условий построения открытого общества является всемерное развитие местного самоуправления и вовлечения в реальную управленческую активность большего числа людей. Еще раз повторю — не в советском, разумеется, смысле, где все это хотя и декларировалось, но на самом деле служило выхолащиванию самой идеи самоуправления (об этом говорено-переговорено, так что объяснять, как оно происходило на самом деле, здесь не стоит — все интересующиеся и так знают). Беда лишь в том, что сложившаяся в постперестроечной России политическая система пытается задушить местное самоуправление в корне и еще покруче, чем это делалось в коммунистические времена, как раз потому, что отлично понимает его значение, а стало быть, и опасность своему стремлению длить “закрытость” сколько можно.

Достаточно вспомнить, как “диалектически” Ельцин и его окружение (и не так уж и давно все это было!) в свое время дошли от поддержки лозунга о передаче всей власти “настоящим” советам до утверждения о том, что сама идея советов на любом уровне (то есть, в конечном итоге, идея местного самоуправления) является порождением черного коммунистического прошлого (а вовсе не буржуазно-демократической революции, как было на самом деле) и подлежит полному похериванию. Что лихо и сделали, отобрав у низовых местных выборных властей даже минимальные полномочия (и соответственно, даже минимальные средства). Президентских назначенцев теперь достаточно для решения всех проблем (реальное положение дел при этом не особо учитывается, поскольку виртуальная реальность гораздо удобнее для создания угодной начальству картины мира!). Наводнение в Якутии и перманентный кризис в Приморье, когда восстановлением бараков и покупкой угля для отдельных сел и городков занимаются люди уровня российских министров, чудесно иллюстрируют сложившееся положение (и, в более общем плане, реальный результат “успешного” строительства Путиным властной вертикали). В такой ситуации разговоры о путях построения открытого общества (когда реальное общество становится все более автократическим и олигархическим, то есть закрытым) представляют чисто умозрительный интерес. От этого такие разговоры, правда, не становятся менее занимательными и даже важными для небольшой группы либерально мыслящих интеллектуалов, но проку от них, гм...

Впрочем, не только местное самоуправление сводится на нет. Под все более жесткий контроль ставятся даже самые высшие эшелоны выборной власти. На всех этапах своего существования — начиная от самого процесса выборов (погребенных под лавиной черного пиара и запроданных по твердым ставкам прямо на корню) и до выполнения своих якобы законодательных функций уже избранными депутатами самого высокого уровня. Вполне лояльный по отношению к правительству и президенту депутат Владимир Рыжков заявил по ТВ, что “выборы превратились в фарс”. Думаю, — можно поверить, припомнив, скажем, последние выборы президента Якутии (и ее алмазов). В свою очередь, “Время новостей” в выпуске от 6 декабря 2001 года заметило, что большинство новых сенаторов представляют собой профессиональных лоббистов, которые будут использовать свои новые кресла только для усиления своих “пробивных” возможностей, в результате чего сената как серьезного политического органа больше не существует. Что ж, зато появится новый высокоэффективный орган по обслуживанию лояльных власти олигархов и продаже лоббистских услуг. Вот только самый ли это необходимый компонент открытого общества?

И подобные тенденции, естественным образом становящиеся известными всем желающим, не могут не порождать среди людей абсолютно противоречащие самой идее открытости тотальных апатии и неверия. Не случайно оглашенные по ТВ результаты социологических опросов населения свидетельствуют, что лишь 7% опрошенных говорят, что они нуждаются в свободном обществе, демократии и реальных выборах, тогда как 40% заинтересованы только в решении своих материальных проблем. Конечно, отчасти это свидетельствует о тотальном обнищании населения (в декабре 2001 года сам Путин признал, что малый и средний бизнес, который в странах с нормальной рыночной экономикой дает работу 65% людей, в России вовлекает лишь около 20% трудоспособного населения, да и то постоянно находится на грани банкротства из-за бюрократического давления и поборов как со стороны бюрократов, так и со стороны криминала), а также, к сожалению, и о его безразличии к политической ситуации.

Еще одним ключевым элементом открытого общества и по Попперу, и просто в соответствии со здравым смыслом является свобода слова. Как это ни парадоксально может прозвучать, свободы слова в том виде, в каком ее понимают в традиционных демократиях, в России не то что мало или ей приходится трудно, а ее просто НЕТ И ПОКА НЕ ПРЕДВИДИТСЯ. Более того, создается впечатление, что за постоянными разговорами о якобы все более набирающей обороты свободе слова в России и разнообразных угрозах этой свободе (абсурд — ибо как можно угрожать тому, чего нет?) все время маячит некая методологическая ошибка — люди говорят о свободе слова, но имеют в виду нечто совершенно иное или, точнее, нечто далеко не полное.

Казалось бы, ну что тут непонятного? Свобода, она и есть свобода — говори, что хочешь, если, конечно, это не вступает в противоречие с существующими законами (в России — разжигание национальной розни, призывы к убийству, пропаганда войны или вооруженного мятежа против законного правительства), вот и вся недолга. Разве не так? В том-то и дело, что не совсем так. Ведь понятие свободы слова — двухуровневое. На первом, низшем, уровне речь идет о свободе слова в ее прямом смысле как о свободе высказывания, свободе получать, передавать и распространять информацию. Именно этот уровень как бы сам собой часто подразумевается в рассуждениях российских политиков и журналистов. Но ведь это только основа, то, что собственно свободой слова еще не является, но из чего свобода слова начинает произрастать. (Впрочем, даже эту свободу, похоже, предполагают существенно ограничить, умело используя для этого воздействие московского теракта на население. А программа “Время” смотрится так, как будто мы перенеслись лет на двадцать назад!) Свобода слова в ее полном смысле — это система с обратной связью. То есть не только возможность высказаться, но, что еще более важно, возможность повлиять своими высказываниями на принимаемые в обществе важные решения. Поговорить, конечно, приятно, а безнаказанно покритиковать власти еще приятнее, но как насчет влияния этих разговоров на реальную ситуацию?

Не будем далеко ходить за примерами: одно время газеты были полны разговоров о сомнительных финансовых операциях российского премьера Касьянова, не меньше писалось об экономической деятельности бывшего атомного министра Адамова, только самый ленивый не упрекал министра печати Лесина в финансовых злоупотреблениях и сращивании своего бизнеса с российским правительством... Сколько примеров хотите, столько и наберете. Чем не свобода слова? Ну и каковы результаты? Собака лает, а караван идет. И даже был Адамов заменен по каким-то там своим, чисто совминовским причинам. Как, впрочем, и сгоревшие “на девочках” Ковалев и Скуратов (еще помните?). Но и в этих делах свобода слова ни при чем, поскольку и утечка информации, и ее передача по ТВ были санкционированы государством (президентом) и государственными же источниками проводились.

В качестве контрпримера в виде случайной выборки могу напомнить не такое уж давнее американское дело Дэна Ростенковски — крупного сенатора и даже председателя комитета по вооружениям, которого журналисты уличили в растрате примерно 40 тысяч долларов (по российским масштабам даже секундного внимания не стоит), что повлекло, естественно, на фоне его полной несознанки, немедленное сенатское и судебное расследование и за что в итоге он, сознавшись во всем, и сел на 17 месяцев, лишившись всякого политического будущего. Именно это я и называю обратной связью. Не просто поизгалялись в эфире, а заставили и парламент, и судебную систему отреагировать быстро и решительно. И таких примеров хватает!

Так что российской свободе слова еще только предстоит от земли оторваться. Но вот что интересно: хотя все равно ни на какие разговоры и разоблачения российское руководство внимания не обращает, однако явно начало раздражаться даже по поводу “безответного” свободословия. Примерам несть числа, и я их все пересказывать не буду — достаточно происходившего с НТВ и ТВ-6. На мой взгляд, за этим стоят три основные причины. Первая и наиболее, так сказать, человеческая, просто “тявканье” надоело. Послушали, послушали, но поскольку караван все равно сворачивать не предполагает, то чего дальше слушать-то? Пусть лучше за собственное выживание народ борьбу ведет, а не критику в адрес высших сановников слушает. Тем более что многие из нынешних сановников пришли во власть прямиком из ГБ, где к лишней говорливости всегда относились без особой симпатии. Как, однако, сказал в своей уже упомянутой мной ранее статье Аверинцев, “один из уроков, которые мы извлекаем из анализа тоталитарных безумств, состоит в том, что безумством становится всякая система рассуждений, когда она становится некритической по отношению к себе”.

Вторая причина заключается в нежелательности доведения всей раскопанной грязи до сведения Запада, даже если внутри страны ее постараются не заметить. Кто его, этот Запад, разберет, возомнят себе какую-нибудь “глупость” типа того, что в России коррупция процветает, и перестанут деньги давать, чем тогда коррумпировать?

В-третьих, наконец, налицо вполне естественное желание поставить под свой контроль СМИ и те гигантские доходы, которые дает им реклама. Лучше пусть доходы эти своему брату по руководящему классу капают, чем разным гусинским с березовскими (при всей моей малой приязни к Березовскому трудно было с ним не согласиться, когда он говорил, что принявшее такой оборот дело рано или поздно закончится перераспределением торговых палаток в пользу кремлевских чиновников, поскольку и палатка дает неплохой доход, а под присмотром знакомого фээсбэшника — еще больший.)

При таком раскладе, мне кажется, можно дальше не объяснять, почему представляется, что российское общество убегает от свободы, в том числе и от свободы слова, все дальше. Хотелось бы, конечно, ошибиться, но что-то не похоже...

В общем, беда в том, что многие вполне разумные рассуждения о построении открытого общества (впрочем, равно как и о демократии, рыночных преобразованиях или преимуществах приватизации) прилагаются как бы к некоей реально не существующей ситуации и некоей виртуальной стране, не имеющей ничего общего с сегодняшней Россией. Ну, вроде как уравнение состояния идеального газа, которое, как мы знаем, никакого всамделишного газа описать не может и для своего приведения в соответствие с грубой реальностью требует введения многих поправочных коэффициентов. Так и тут — беда всех теорий, что их приходится проводить в жизнь среди людей, которые российским либералам-открыточникам ну просто о-ч-ч-чень мешают! Как без них, бестолковых (то есть, естественно, представителей народонаселения, а не “отцов реформ”) все было бы славно! В этом смысле очень показательны были многочисленные выступления Гайдара, у которого всегда рефреном звучало нечто вроде “люди должны понять”, “граждане должны понимать”, “пенсионеры должны отдавать себе отчет” и так далее. Увы, проблема в том, что люди, граждане и особенно пенсионеры никому ничего не “должны” и, более того, подавляющее большинство этих людей и граждан настолько заняты своими мелкими каждодневными и отнюдь не высокоинтеллектуальными делами, что и разбираться-то во всех экономических и политических построениях никогда никакого желания не выскажут. В конце концов, даже в древних Афинах, где вроде бы политика была кровным делом каждого свободного гражданина, избавленного от мелочных забот трудом обращенных в рабство пленных, на самом деле мыслителей и политических активистов было раз, два и обчелся — остальные всегда находили, чем еще заняться, пусть даже и к гетере забежать! А наших соотечественников еще к тому же и “квартирный вопрос испортил”. Так что ждать от них единодушного (или почти единодушного) крика: “Я понял!” и последовательного воплощения понятого в жизнь, увы, не приходится.

Конечно, положение о том, что открытость общества является в настоящее время императивом для любой страны, желающей двигаться вперед, можно полностью одобрить и горячо приветствовать. Беда только в том, что “страна” состоит из определенных групп людей, каждая из которых имеет свои собственные групповые интересы, вовсе не всегда связанные с желанием двигаться вперед. И если в историческом плане я тоже оптимист и считаю, что рано или поздно и Россия вполне может двинуться к открытому обществу, то в конкретном настоящем времени в этом не заинтересован практически никто, и такое отсутствие интереса (при полном сохранении и даже развитии интересов чисто материальных) может продолжаться неопределенно долго.