Владимир Елистратов

Ю.А. Бельчиков, М.С. Панюшева. Словарь паронимов русского языка

Если дать самое простое определение словам-паронимам, то выглядеть оно будет примерно так: паронимы — это слова, очень похожие, которые легко спутать. Например, можно преставиться, а можно — представиться. Согласимся, что, мягко говоря, это не одно и то же.

Так вот, все-таки — представляя книгу проф. Ю.А. Бельчикова и М.С. Панюшевой, следует в первую очередь сказать об огромной актуальности изучения и описания паронимии в наши дни.

В данном случае этикетно-дежурные реверансы насчет “актуальности темы” — далеко не пустой звук. Объяснюсь.

Многие лингвисты и психологи отмечают следующую особенность современного языкового сознания (причем — не только русского): в языке идет очень интенсивный рост форм выражения категории неопределенности. Что это значит? Это значит, что мы, говоря, к примеру, о времени свидания, не скажем: в шесть, а скажем: где-то в шесть, в районе шести, около шести, в шесть так примерно, ну, приблизительно так в шесть, где-то плюс-минус… и т.д. и т.п. Просим мы не тысячу рублей, а рублей так под тысячу, в районе того. И далее — пресловутое как бы пришел, как бы здесь и тому подобное.

Современный человек, получивший, казалось бы, все свободы и осознавший себя как полноценную “самовитую личность”, в том числе и языковую, вдруг стал надламываться под тяжестью ответственности за все совершаемое им и произносимое. Он упорно уходит от ответственности за произносимые слова, все время как бы извиняется, мнется: дескать, “сами мы люди не местные, вот как бы тут чего-то говорим, но это все ерунда, короче, слушайте…”. И это сакраментальные короче в начале длиннейшего рассказа — опять же не что иное, как извинение за неумение сказать коротко, ясно и интересно.

Тенденция эта — всемирная. У нас — как бы, у американцев — like. Думаю, и у китайцев есть что-нибудь в этом роде. Можно поинтересоваться у китайцев.

Так вот: современная речь (будем ругаться!) очень туманна, многословна, мутна, полна недомолвок и аберраций, всевозможных случайных наложений смыслов. Все это усугубляется еще и массовой, если сказать помягче, релаксацией языковой памяти. История человечества — это вообще история медленной утраты памяти. Сначала были аэды, типа Гомера, которые могли сутками шпарить наизусть свои древние эпосы. Потом по памяти ударила письменность. Потом — книгопечатание. Наконец — компьютер. В современных школах все меньше учат наизусть стихи и отрывки из прозы. А в “их” школах вообще подчас считается ущемлением прав человека заставлять ученика учить хоть что-нибудь наизусть. Заставлять запоминать — нарушение прав человека. Вдумаемся! Современный человек — это не “человек разумный”, а человек, в первую очередь “плохо помнящий”.

“Да, да, да… чего-то такое слышал… но точно не помню…” — вот дежурная фраза человека эры “незаучивания стихов наизусть”.

Но — возвращаюсь к паронимам. Паронимы, можно сказать, болевая точка современной языковой личности. Особенно — школьника. Вот некоторые выдержки из школьных сочинений и комментарии к ним:

Примеров — множество. У пишущего (говорящего) есть в голове некий туманный образ слова, образ собирательный, синтетический. Например, “нечто связанное с жизнью”. Сюда идут и живительный, и живой, и жизненный, и житейский. “Развести” эти слова по значениям и сочетаемости не так-то и легко. Здесь нужна железная ментальная дисциплина. “Гигиена мысли”, как любил говорить В. Вернадский.

Необходимо навести порядок во всем этом постмодернистском речетворчестве. Замечу, что постмодернизм — это не только и не столько “литературное направление”, сколько современное мироощущение, в том числе и ощущение языка. Нет ничего более постмодернистского, чем школьные сочинения (имею право заявлять это как жертва проверок сотен “постмодернистско-абитуриентских” штудий). Сорокин с Пелевиным — желторотые подмастерья постмодерна по сравнению с каким-нибудь чертановским выпускником экспериментального лицея.

Так вот, рецензируемый словарь — “очень своевременная книга”. Она, в общем-то, должна быть настольной для любого человека, имеющего дело с языком.

Описание паронимов в словаре можно охарактеризовать как доскональное и — исчерпывающее.

Скажем, статья “Мальчиковый — мальчишеский”.

Сначала даны толкования. Мальчиковый — “предназначающийся для мальчиков”. Мальчишеский — “относящийся с мальчику, мальчишке, принадлежащий мальчику, мальчишке; свойственный ему; такой, как у мальчика; не свойственный взрослому, т.е. легкомысленный, ребяческий”.

Все это — т.н. семы, компоненты значения. Еще Пушкин любил повторять: “Определяйте значения слов, и вы избавите свет от половины его заблуждений”.

Далее идут иллюстрации из классики (Чехов, Куприн и др.) и из современной речи.

Потом — сочетаемость, т.н. валентности, около полусотни. Из этой части мы можем узнать, что, например, мальчиковых вихров не бывает, а вот ботинки бывают и мальчиковые и мальчишеские.

В заключении даны интересные лингвокультурологические комментарии. К примеру, оказывается, слово мальчиковый первоначально было распространено в среде производственников обувной и швейной промышленности, а в разговорной речи отличается с 40-х гг. XX в.”.

Комментарии завершаются т.н. “отрицальным языковым материалом”. Скажем, у А. Дрожжина: “У тебя — и наивность мальчиковая [нужно: мальчишеская] и упорная сила мамонта”.

Таким образом, рецензируемая работа многофункциональна. Она не только словарь (справочное издание), но еще прекрасное учебное пособие и — что главное — симптоматичный факт современной культуры, постепенно выбирающейся из вязкости киселя “как бы конкретных” слов на почву точного, а значит, и более эффективного словоупотребления.