Николай Граник

Дэвид Линч. Малхолланд драйв

Надо отдать ему должное, Дэвид Линч — один из тех выдающихся режиссеров, что смогли угодить широкому спектру вкусов, не претендуя на доступность зрителю. Новый фильм Линча подтвердил статус режиссера. Залы расходятся во мнениях: кто разочаровывается в фильмах Линча из-за собственного невежества, кто — от всезнайства; оставшиеся находят останки его гения то в цвете, то в звуке, то в традиции — и удовлетворены просмотром. Наиболее плотные мнения рождаются от сравнения “Малхолланд драйв” с “Шоссе в никуда” и даже с “Твин Пикс”: отмечаются верность эстетике ужасного с ее набором вспомогательных средств. Линч по-прежнему экранизирует сны, в которых любая вещь обладает метафизическим дном и может принести несчастье.

Никто не требует от кино аскетизма, но и нагромождение спецэффектов уже не является “фишкой”, а стало стандартом, который утвердился везде и повсюду. Бюджет фильма не может служить критерием при оценке художественных лент, разница проявляется на уровне художественного осмысления материала. Сегодня нельзя приступать к съемкам без штата программистов и аниматоров — таково состояние развития искусства кино на сегодняшний день, но чем предсказуемее эффекты — тем больше мы устаем удивляться.

Сцепление сцен фильма может принимать самые причудливые формы, но эпизоды “Малхолланд драйв” связаны в голове постановщика, а не на пленке. Кино существует как цельный феномен, и не связать воедино, распустить эпизоды, не перезнакомить героев — все равно что набрать фотоальбом или продавать puzzle из киноленты. Это может сойти за автономную стилистику, только лишенную главного компонента страха — безысходности. Зритель знает, что эпизод уплывет, отпустив его с миром, — и ад превращается в Диснейленд. Линч подхватывает чувства зрителя и предлагает пародию на известные жанры, в том числе — на самого себя: чудище из-за угла, неудачник-киллер, неудачник-режиссер. Оглядываясь на пыльный луч из окошка, зритель постоянно возвращается в зал, не дает увлечь себя, отдыхает — а режиссер достает за уши из волшебного цилиндра то итальянцев-мафиози, то старуху-гадалку, но забывает о том, что стоит к зрителю спиной.

Особенность сюжета “Малхолланд драйв” в его интерактивности, наличии гиперссылок одной части фильма на остальные: линии сюжета возникают и рвутся, оставшиеся переплетаются, меняя местами смыслы и самих героев, их сон и явь. Персонажи рассыпаны по фильму горохом. Подобное обхождение с сюжетом питается общей тенденцией к изменению физических законов, но сыграл свою роль и тот факт, что картина задумывалась как пилотная серия телевизионного сериала, отвергнутая продюсерами.

Невозможность показать существо зла напрямую связана с набором используемых средств: атрибуты современной жизни настолько “ощипаны” сознанием, настолько слились с рекламными щитами, что не способны вместить бессознательное режиссера; настолько повсеместны, что не могут помочь нам забыть самих себя. Этого недостатка лишен ранний фильм Линча “Голова-ластик”, действие которого сразу перенесено в инфернальное пространство с его собственными законами. Режиссер свободен от привычного смысла вещей и не должен их переопределять, при неудаче приходя к пародии. Несмотря на это, целый ряд образов монгольски кочует из фильма в фильм: личинка зла, сцена театра, песня ангела, смерть героя…

Подобно самой младшей матрешке, “Малхолланд драйв” заключен в рамки “Головы-ластика”, не содержит качественно нового материала. Ингмар Бергман сетовал на то, что стал снимать бергмановские картины, что как художник повторил самого себя. Дэвид Линч снял линчевский фильм. А может, тридцать лет творческой жизни не стоят прозрения, что жизнь в шоу-бизнесе — сущий ад? Несмотря на многоуровневое визуальное решение, идея “Малхолланд драйв” скромна. Взято первое, что подвернулось под объектив, так как по сути не важно, чем питать страх. Так появляются стандартные панорамы ночного Лос-Анджелеса и дневной вывески Голливуда, делая визуальный ряд конформным. Это, несомненно, уступка. Кроме того, судьбы главных героев обеих картин набраны одним узором. Проследим параллели-пересечения.

Героиня “Малхолланд драйв” счастлива: она приезжает из глубинки в “город мечты”, она — подающая надежды актриса, ее тетя — известная актриса — на время отпуска оставляет ей квартиру в престижном районе, на следующий после приезда день ее определяют на прослушивание, она первоклассно справляется с ролью, шокируя съемочную группу, с первого взгляда в нее влюбляется режиссер фильма.

Голова-ластик обескуражен: он живет в гостинице один, невеста, с которой он расстался, приглашает его на ужин к себе домой, мать невесты сообщает о родившемся ребенке; невеста, не справившись с ролью матери, уходит от него, он остается один с ребенком, ребенок плачет.

Героиня “Малхолланд драйв” подавлена: в квартире тети объявляется незнакомка, потерявшая память в автокатастрофе, в ее сумочке — куча денег и синий ключ. По случайным совпадениям найдено предполагаемое место жительства незнакомки: в этой запертой квартире на кровати лежит полуразложившаяся женщина. Из ночного театра “Силенсио” приносят синюю шкатулку.

Голова-ластик подавлен: у жены выкидыши каждую ночь, ребенок заболевает — это дитя вообще выглядит странно, оно не похоже на младенца. Герой не может заснуть или отлучиться, шлюха из номера напротив присматривается к нему, он подглядывает за шлюхой. Ему грезится театр, его голова проваливается сквозь сцену, машина по производству карандашей делает из его мозгов ластики.

Героиня “Малхолланд драйв” погибает: она меняет квартиру на более дешевую, ее преследуют кошмары неудавшейся карьеры и личной жизни, она мастурбирует, она ненавидит тетю и ее мужа, пригласивших ее в “город мечты”, преследуемая призраками, она пристреливает себя на кровати.

Голова-ластик погибает: его соблазняет шлюха, они обнимаются под крики младенца. Он ревнует шлюху к клиентам, ребенок смеется над ним, он ножницами разрезает пеленки вместе с тельцем, внутренности пенятся, младенец вырастает на глазах и съедает отца.

Героиня “Малхолланд драйв” воскресает: за ней присылают машину. Лимузин движется по Mulholland Dr., на полном ходу в них врезается джип, она остается жива, но теряет память, случайно она попадает в чужую квартиру, в ее сумочке — куча денег и синий ключ.

Голова-ластик воскресает: он — в грезившемся ему театре, на сцене — девушка, которую он любит, она справляется со злом, она говорит, что в раю все прекрасно. Он берет ее за руки, она не исчезает, как раньше, — они вместе, темнота бессильна.

В “Голове-ластике” для героя находится выход из пагубного круга, несмотря на ужас стертого ластиком мира, в нем действовали кармические законы, спасшие героя. В “Малхолланд драйв” вина за страдания перенесена на героиню. На церемонии награждения “Оскаром” исполнительница главной роли щеголяет в босоножках за миллион долларов. Наверное, она не смотрела фильма, в котором снялась. Мир кинобизнеса неприкосновенен, неизменно жесток и был таким всегда — следовательно, не виновен. Люди должны приспособиться к чужому — другого выхода для них нет. Линч жертвует назиданием в пользу констатации. Человек в его фильмах прекращает говорить о страхе апокалипсиса, он улыбается тому, что еще жив.

Линча интересует антиномия счастье/несчастье как стереотип массового сознания, главный компонент которого — страх. Страх неудачи, страх, что счастья нет, не будет, не может быть. Разница в воздействии на зрителя этих двух фильмов — в выборе рациональной или иррациональной подачи страха. Мертвая женщина в спальне из “Малхолланд драйв” вызывает два вопроса: кто она и отчего умерла — на которые впоследствии дается ответ. Напротив, уродившийся от Головы-ластика ребенок вопросов не вызывает. Ужас заключен в самом существования урода, в отношении к нему родителей, в его эмоциях и болезни; и самый страшный момент — когда зрителю становится жалко этого детеныша. Страх питается родовыми водами эволюции, образами видов, которые не выжили, но остались в памяти бессознательного невоплощенными формами неявленного содержания. Напротив, поздний Линч приближается к подобным феноменам лишь эпизодически: улыбки стариков, ночной лимузин, черная дыра за кирпичной стеной — свалка образов понятного мира.

В обоих фильмах присутствует личинка зла, ключ к пониманию происходящего. Голова-ластик неразлучим с каким-то катышком грязи, которая есть его естество. Он бережно хранит его в настенном шкафчике, не понимая, что в нем таится причина всех его ужасов. Этот образ исполнен средствами мультипликации: козявочка ликует, проявляясь, штопая пространство и захватывая новое. Этот отвратительный нечеловеческий образ — зерно человеческого бытия героев Линча. В “Малхолланд драйв” на смену катышку приходит шкатулка цвета синий металлик. Но открытие крышки означает не более однократного срастания временных лохмотьев, момента перехода героини из радости в боль. Собранный кубик Рубика имеет одну комбинацию сочетания составляющих и не соответствует глубинной дьявольской комбинаторике. Шкатулка пуста внутри, она не обладает должной магией в нашем мире, в пространстве съемки она соответствует не прыжку каскадера, а компьютерному монтажу.

Линч использует сцену театра для доступа в инфернет, который возникает как сон или бред, его можно смотреть, но нельзя коснуться рациональным сознанием. Сцена “Силенсио” в “Малхолланд драйв” — достойное усиление образа возлюбленной головы-ластика. Посмертие стираемого героя вырывает его из воображаемого им же самим мира, помещает в им же созданный рай, разрушает оболочку зла и соединяет с мечтой. В театре “Силенсио”, наоборот, все эмоции певицы — лишь запись, вторичная реальность, и конец фильма означает не воссоединение с образом, а констатацию записи. Рай героини изначально земной, плотный, его не существует, и она расплачивается за “плоскость” своего понимания жизни. Ее смерть — это беспамятство, забвение, разложение города ее мечты на элементы: мир, сидя в партере, безучастно наблюдает ее “успех”.

Есть мнение, что за все приходится платить. Если большой экран дарит полноту восприятия, то зрительный зал ее тут же забирает назад. Мне троекратно повезло — на “линчевании” справа сидели влюбленные юноши, слева — нимфетки; обеспечивая тыл, задний ряд занимала рота солдат. Вышедший последним из зала ефрейтор подытожил сумму восприятия: “Ни х... не понял!”. Все сели в черные лимузины с зашторенными окнами, еще не зная, на каком километре жизни водитель остановится и попросит выйти из машины, за которой едет операторский кран и Дэвид Линч устало произносит “снято”.