Елена Гродская

Александр Анашевич. Неприятное кино + бонус-трек

Осколочная роза

Название книги Александра Анашевича вполне оправданно. Приятного в его стихах довольно мало. Это, может быть, не “жесткое порно” и не фильм ужасов, но “одурманивающие пары” чувствуются. Цикл “цветочки для блаженного в.”, конечно, напоминает по названию “Цветы зла” Бодлера. Декадентства своего Анашевич не скрывает. Сюжетов разрушения, угасания, распада в его стихах достаточно. Почти все герои и героини находятся в пограничных ситуациях. Собака Павлова лежит на операционном столе “вся в зеленке”, девушка пишет из сумасшедшего дома. Кстати, этот адрес характерен, интонация стихов Анашевича горячечна, болезненна, многочисленные повторы, неравные по длине строчки.

Выходят на улицу, 
спрашивают почтальонку:
пошты нету, нету ли от милой 
                               письмеца.
Та: нету нету пошты, посмотри: 
пустая сумка, хожу с пустой сумкой,
сама жду письмо от мужа, 
муж на войне, написал одно письмо
                             за три года,
три слова написал в письме, 
                            и те не смогла разобрать,
пошла к соседке, к невестке ходила, 
                          ходила по всей деревне,
как тигр по клетке, до сих пор 
ношу листок в кармане,
посмотри — штамп солдатский 
                            треугольный,
какая уж тут пошта, 
от мужа письмо. Где письмо?

Часто Анашевич ведет речь от лица женщин: это письма, монологи. При том, что стихи жесткие, мужские, хотя и какие-то жалобные и жалостливые. Жалко собаку Павлова, несмотря на сумрачную иронию.

не замерзну даже в сердце твоем
даже без сердца, под скальпелем
                                  не замер
мои волосы станут огнем
пылающая уйду от тебя на мороз,
                                на свежий воздух
павлов, ты злой, я не знала об этом, 
                                  любила тебя
я не любила в начале, 
                       потом полюбила, потом разлюбила
все от отчаянья, под капельницей, 
                                  день ото дня
думала и смотрела в глаза твои 
                            голубые

Как видите, собака тоже говорит “женским голосом”.

Поэта Елену Фанайлову относят к одной с Анашевичем воронежской школе. Их личное знакомство, упоминание имени Анашевича Фанайловой и наоборот, в общем, подтверждает взаимное влияние. По интонации поэты, в самом деле, схожи.

Люди проходят, как тени кулис,
Шепотом мучают, пристают,
Пальцы просовывают в живот,
Плачут, бормочут, поют.

Это Фанайлова. Бормотание, наговаривание, заговаривание явно сродни Анашевичу. Но у Фанайловой ее “особый цинизм” слишком открыто декларирован, чтобы ему верить “взаправду”. Фанайлова вполне по-женски надрывна, впрочем, хорошо отрефлектированной истерикой. У Анашевича никакого надрыва нет. При общности декораций (и у Фанайловой, и у Анашевича любимый город — Петербург, тут, конечно, культурный ореол и гирлянды ассоциаций: “В Петрополе прозрачном мы умрем”, перекошенное лицо убийцы-Раскольникова, вагиновский город мертвых; город миражей и чахотки, как встарь, мучит, околдовывает, не отпускает) актеры поэтов говорят на разных языках. Фанайлова, по выражению одного критика, “восхитительно старомодна”, Анашевич, при всей его оглядке на начало века, абсолютно современен. Фанайлова говорит от себя с чертами стилизации, Анашевич стилизует, оставаясь собой. Его маски не обманывают. Он мучается не вместе с собакой Павлова, а самим фактом ее существования.

Поэт, которому родствен Анашевич, — это Сологуб с сосредоточенностью и горячечностью его “Чертовых качелей” (“Держусь, томлюсь, качаюсь, / Вперед, назад, / Вперед, назад, / Хватаюсь и мотаюсь, / И отвести стараюсь / От черта томный взгляд”). Не в нечисти, которой у Анашевича достаточно, тут дело, а в некоей обреченности. Лев Шестов написал про Сологуба: “Можно покориться Творцу, исполнить его закон и веления, — но чем смыть обиду и стыд?.. Кончается ли с самой смертью стыд?.. Не спасут от черной гибели вещие звезды. Что же может спасти? И нужно ли спасенье? Только чертовы качели”.

Между садом и адом 
                      какой заповедник цветет
между правой и левой рукой 
                        какое скрывается чудо и
такое блаженство, такой 
                      изливается мед, что понимаешь:
как близко до вооруженного бунта и
уже накрывает меня петербуржский 
                                изорванный край и
немного теплеет, к лицу 
                      подступает февраль и
покачивается, занятый этой игрой.

Сеанс окончен, выход налево.