Галина Ермошина

Евгений Бунимович. Естественный отбор

Многоточие

Во-первых, он поэт.

Во-вторых, он — учитель математики, но вид у него такой, будто он всю жизнь преподает французский язык: углубленный в себя, несколько медлительный человек, допускающий оговорки и неточности вопреки строгой математической логике.

В-третьих, он — депутат Московской городской думы. Наверное, самый спокойный и ироничный из всех депутатов. Таковы и стихи поэта Евгения Бунимовича — спокойные, негромкие, уговаривающие.

Пространство его текстов приближено к повседневности — вид из окна, контрольные работы, ученики, поездка на отдых. Простые, ожидаемые вещи, выстраивающие вполне определенную линию, по которой располагаются события. Стихи довольно сильно привязаны к месту и не выходят за пределы, которые автор сам для себя определил. “Там в Садовом кольце я зажат, как в прихожей сквозняк. / Мне отечество здесь — за оврагами груда коробок”. Автор старается быть незаметным, он как бы немножко стесняется сам себя.

лучше быть не шишкой 
                 на ровном месте,
а тем самым местом, 
                на котором долго
из еловой шишки прорастает ёлка… 

Иногда — сожаление о несостоявшемся или неудавшемся. Человек — пленник клетки — города, класса, тетрадки, в конечном счете, — пленник жизни, которую выстроил своими руками. Возможен ли выход из нее (из клетки? из жизни?)?

но мосты за собою сжигая дотла,
в концентрических кольцах столицы
 не сыщешь угла,
кроме края письменного стола, 
кроме прямого угла страницы,

есть дамоклово чувство 
                    контрольных работ —
ничего не успеешь, а время пройдёт,
н-и-ч-е-г-о-н-е-у-с-п-е-е-ш-ь-а-в-р-е-м-я-
                                        п-р-о-й-д-ё-т
жизнь пройдёт, вырвешь лист 
                           из тетради

И не понять — то ли это иллюзия выхода, то ли добровольное согласие на неизбежность утраты, на отторжение того, что улетает, — хотя бы не удерживать, если сам не можешь лететь вслед. “Но никто не сведет за спиною мосты, / как умеют у них, / в Ленинграде…”

Или наоборот — стихи как способ выхода в иное пространство, которое требует отказа от привычного и близкого, но и гарантирует возвращение обратно, так как ни то, ни другое невозможно по отдельности, а соединения не получается, слишком они равновелики, — возможно лишь поглощение, потеря одного из них. Уход в одно из состояний означает слишком категоричное отрицание другого, а иначе не получается. Блуждание между неизбежностью утраты и необходимостью восстановления связей. Существование параллельных пространств заставляет искать способ быть одновременно в нескольких местах, не теряя ни одного из них. Возможно ли такое — и как возможно? Может быть, это происходит, когда обращаешь внимание не только на потери, но и на приобретения.

… а ещё, лишаясь площади, 
                          обретаешь объём
города, по которому легче бродить 
                              одному, чем вдвоём

Проблема времени сводится к проблеме возраста, к утеканию в невозвратность, исчезновение, — при том, что освободившееся место остается пустым. Пустота и начинает затягивать, насильственно заполняя появляющиеся пробелы. Для автора возможно лишь осознание этого процесса, но не сопротивление ему. Человек понимает, что его сносит, захватывает с собой поток, но не противится ему. Почему? Возможно, для него не очень важна территориальная привязанность внутри определенного круга. Возможно, он понимает, что слишком далеко его не унесет — из микрорайона № 17 в микрорайон № 3 и обратно. Что этот путь превращается в круговорот, и человека непременно вынесет опять к тому же самому месту, расположенному не дальше пределов Москвы. Но и здесь не все так просто, невозможность побега тоже неоднозначна, и правильно решенная задача может не сойтись с ответом.

когда бы не след реактивный,
сквозной,
меловой,
шероховатый линолеум 
                   над головой —
небо с разбивкой на два варианта,

когда бы не бездна, ошибок полна,

когда б не взошла над ответом —
                                     она,
слепящая ненулевая константа…

Хотя, скорее всего, Бунимович намеренно не старается вырваться из своего круга жизни, который очерчен достаточно определенно. В нем присутствует и школьный учитель, и житель Чертаново, и политический деятель, и поэт. Привязанность становится привычкой, привычка — образом жизни, способом существования. Центр мира находится здесь, расходясь концентрическими кругами возраста, города, времени, пространства. “Потому что мы годы свои узнаем / в концентрических кольцах столицы”. Жизнь вписана в город, вросла в него, и нет необходимости разрывать эти годовые круги, потому что здесь есть все, что нужно.

Бунимович — городской поэт, воспитанный на графике названий, “растворенный” в городской среде, которая воспринимается уже не только как среда обитания, но и как символ врастания в пространство, подчинения города ритму роста, пульсации живого организма. “Да хранит нас Неглинка, текущая в венах, / потому что на карте Москвы ее нет”. И может быть, осознание того, что пространство ставит человеку ловушку, в которую неизбежно попадаешь, независимо от того, идешь или стоишь, защищает от разочарований? В стихах есть печаль, сожаление, иногда растерянность — но нет ощущения потерянности или оторванности: от времени, от поколения, от эпохи. Все, в общем-то, идет так, как и положено, — дети растут, жены стареют… Жизнь не проходит мимо, а увлекает с собой.

Как проходит время? В трудах.
Дети наши в школу пошли.

Наш непросыхающий брасс
надоел московским прудам…

Жёны наши смотрят на нас
чуть трезвей, чем хочется нам.

Бунимовича привлекает незавершенность, длительность мысли, фразы, строчки. Он словно бы говорит — это еще не все, не конец, еще возможно продолжение разговора, диалога, воспоминания, жизни, и для каждого это продолжение — свое. Он приглашает к соучастию, дает читателю возможность вхождения и до-думывания. Не простор для догадок, а именно доверительность беседы, в которой никто ничего не скрывает — просто незачем. Наверное, поэтому многие стихи не заканчиваются, а остаются в состоянии недоумения, неуверенности — многоточия.

Многоточие — любимый знак препинания автора, обозначающий еще и пропуск в тексте. Возможно, он частично заменяет тире, образуя плавные и ненавязчивые пробелы, глубокие и мягкие параболы, переходящие в синусоиды, по которым сознание легко скользит вдоль оси координат, где состояния падения и взлета, в общем-то, неотличимы друг от друга. Многоточие — это еще и замедленность, возможность остановиться и вдохнуть, набрать воздуха для следующей фразы. Это еще и знак прерывистости речи, постоянно сомневающейся или извиняющейся, снижающей голос до шепота. Иногда текст переходит в бормотание для себя или уговаривание больного засыпающего ребенка, когда важны даже не слова и смысл, а лишь интонация, успокаивающее произнесение.

Текст для Бунимовича — это еще одна попытка разобраться в жизни, условная форма промежуточной реакции на событие, позволяющая, впрочем, не столько развеять сомнения, но иногда и усугубить его. Вопрос остается вопросом — неважно, в горизонтальной он плоскости или в вертикальной. Иногда от необходимости выбора спасает ирония, позволяя на некоторое время уравновесить “там” и “здесь”, балансируя на сведенных в точку гранях пространства.

Я — москвич…
Обидно,
что не ЗИЛ.
Не хватает лошадиных сил.
Вял дизайн…
Мешает лишний вес…
Извини, красотка Мерседес.  

Графика черно-белого пространства, определенного городом, им же и замкнутого. Способ развития не вширь, а по вертикали; поднимаясь, оно отмечает на температурной шкале столицы перепады эпохи. Оно линейно и непрерывно, без провалов и скачков, мягко и бесшумно, почти неощутимо — тем труднее заметить его изменение, переход в другое качественное состояние. Бесцветное, не окрашенное интонационно время — натурального оттенка, как цвет древесного ствола. Поэт исповедует понимание и приятие: другого времени не будет, и нужно научиться жить, не испытывая к нему ни ненависти, ни нежности, принимая его как данность и не пытаясь ни избежать, ни убежать; ни ожесточиться, ни примирить в нем всех. Поэт отвечает только за себя и не собирается учить других правильной жизни. Только математике.

мне ещё не чужая
религия полых пространств
мне ещё не чужой
безнадежный язык человечий  

Для Евгения Бунимовича поэт — это человек, живущий среди людей, идущий с ними рядом, почти не выделяющийся — по крайней мере, внешне. А все, что остается от этого, — простая черточка, пробел между человеком и стихами, вмещающий пространство и время, произнесенные вполголоса. “На скрижалях среди поправок останется мой дефис”.