Александр Твардовский

Рабочие тетради 60-х годов

1966 год

16.VII.66. П[ахра]

Пытался вчера установить по тетрадям, когда, в каком хотя бы году было это со мной, ужасное¹ <...> — не удалось, хотя ясно уже, что даже не 3 года назад, а 4–5 лет, т.к. вспомнил, что В. Ардамац[кий] в Коктебеле (в 63 г.?) дал мне понять, что он знает об этой истории. И спустя столько времени министр Тикунов нашел возможным и полезным в смысле воспитания, что ли, коснуться этого эпизода на всесоюзном семинаре пропагандистов, с приведением отвратительных добавлений и все это отнеся к нынешнему, сегодняшнему времени — «на днях».

Вырезка из газеты «Телеграф Торонто», мое интервью корреспонденту ее Петеру Воршангтону, где, м[ежду] пр[очим], сказано, что у Т[вардовского] такой авторитет, что уже ничто и никто не может его... Может!

Утешаюсь только тем соображением, что это, конечно, борьба не с моим пьянством, а с моей зловредной трезвенностью. Но — все-таки. Лучше бы мне опровергать не только это «на днях», но и вообще. Однако сколько же нужно памятливости злобной и мстительной, чтобы вытащить этот факт теперь. Впрочем, м[ожет] б[ыть], этим «на днях» меня вызвали на признание самого факта — любой давности, но факта.

20.VII.66. П[ахра]

Живем, можно сказать, в эпоху списков, копий документов, писем и т.п. После «Заявления Варги»¹ — запись совещания комиссии по истории ВОВ (так пишется) при ЦК². «Сталин — преступник», «Ворошилов, Буденный — подонки», «Калинин — старый трепач» — бог весть что там говорилось. И когда председательствующий пытался «ввести в норму», его осаживали недвусмысленно: «Опять за старое», «Мы с Колымы — нас не запугаешь» (это Седых, всюду так выступающий, уже отчасти примелькавшийся). —

По редакции. Отрадный случай — «Козлотур» Искандера³ — весело, непритязательно, как бы только фельетон, разоблачающий газетную шумиху, а по существу не менее серьезно, чем самые глубокомысленные и угрюмые наши вещи. И сила: сочетание «фельетона» с лирикой детства, родных мест, природы. Вчера он был в редакции — красивое умное лицо, не полностью восточное, но с таким очерком — отец иранец, мать абхазка. Сказал ему все приятные вещи, но и о том, что ему трудно будет писать новую вещь: тронул золотой запас детства.

Вчера же Солженицын, сделавший кое-какую, как всегда скупую правку, измученный, напряженный и неуковырный. Мы сделали, что могли, но когда это увидит свет? Огорчение — Панова⁴.

Вчера отослал тщательно вычитанную с Дементьевым «Реплику» «уважаемому Александру Борисовичу». Нет сомнений, будет «советоваться», но должен бы напечатать, что для меня было бы большим удовлетворением, а для Плучека и театра большой и, м[ожет] б[ыть], решающей поддержкой⁵. Как-никак они, эти критики, перехватили, выдавая поэме в целях противопоставления ее спектаклю такие выдачи, каких я не слыхал даже во времена ее появления в «Известиях». Это сделал спектакль, хоть и не совсем в том смысле, как сказано в «Реплике», но все же. И как выгодно привести эти цитаты, которые означают, по крайней мере, признание поэмы настолько решительное, что, похоже, и это как-то согласовано. Хрен, мол, с ней, ее мы издавать все равно не будем, а спектакль — тут все наружу, все на публике. Впервые за много месяцев — почувствовал себя «автором», способным что-то написать — хоть такой опус на 4 странички. Как нехорошо долго не писать. —

Вчера же — Алексеев из Якутии, аспирант Томского ун[иверсите]та, готовит диссертацию «Тв[ардовский] — лит[ературный] критик»⁶. Мне это было приятно почему-то более, чем если бы он писал, как многие, о поэмах. Разрешил ему «доступ» к моим редакторским письмам. —

22.VII. П[ахра]

Вчерашняя поездка. Сел в машину с тяжким грузом ссоры на душе, но там занялся делом, — есть все же надежда вытащить ж[урна]л из ямы запаздывания, пусть с жертвами; заехал в магазин, купил «заказ» с сосисками и пирожком, поделился с Олей, питающейся через силу от усталости и небрежения собой. Она была заметно оживлена: вызывали в деканат¹, пошловато пошучивали насчет разделения с папой искусств («он, значит, поэзия, а ты — живопись»), но вызывали, чтобы «ближе познакомиться с абитуриентами», — по-видимому, то, что она там малевала, как-то было замечено, а шутки указывают на известное расположение, благоприятствие. Возможно, она пройдет. Но, боже: еще 5 лет! А ей уже 24. Бедная моя доченька, что тебе посоветовать, как помочь? —

М[аша] в городе, «я на даче один»², за открытой дверью балкона — дождик грибной, завтра, м[ожет] б[ыть], выедем на грибы, — вижу, как хочется Маше — редкая для нее радость.

Антон <собака> <...> от прежних хозяев подыхает, доходит, переползает с места на место, забивается под елочки, дышит неровно, толчками. Кашляет, ничего — даже кровяной колбасы не ест. —

(Подвинулся на 3—4 строфы с «сыном». Что-то должно получиться нужное)³.

24.VII.66. П[ахра]

Сегодня во Дворце спорта (где, кстати, я не удосужился побывать ни разу) вечер поэзии. Сбор в пользу Вьетнама, — от участия в котором я уклонился, что легко запомнить и припомнить мне при первой надобности. Но читать старые стихи, состязаться с любимцами публики (Евтушенкой, Вознесенским и др.), это в моем возрасте не гоже. И, несомненно, есть что-то фальшивое и стыдное в том, чтобы оказывать помощь Вьетнаму таким легким способом — красуясь перед многотысячной аудиторией. Не уверен, что все бы пришли, если бы в пользу Вьетнама нужно было один день отработать на стройке или уборке — были бы справки о болезни и т.п. А так — чем, в сущности, это отличается от благотворительных балов-маскарадов или концертов в пользу голодающих? —

Вчера закопал Антона. Кончился он на моих глазах утром, — он уже больше сидел, содрогаясь весь не то от кашля, не то от каких-то спазм — точно бы его рвало — и словно задыхался. Но ни воя, ни ноя — только страшно тоскливый взгляд, в котором и мольба о помощи, и недоумение, и виноватость собаки, что с ней что-то происходит, что не может быть приятно хозяину. Шел в нужник, он волочил задние ноги (подогнувшиеся и уже непослушные) на дорожке у крыльца, — возвращаюсь — вижу, лежит бочком на крыльце, голова под лавкой, зубы оскалены.

30.VII. П[ахра]*

День — второй уже — с явным веянием второй половины лета, — хоть и тепло, но что-то уже набежало, а что-то отошло — та ранняя жара июня, когда утра гудят медовым гудом, дымятся душистым паром, предвещая разворот длинного дня, и день набирает свою долготу и жару.

Новостишки. — Оля вчера сдала историю на 5¹, следовательно, должна быть принята, — дай ей бог, по крайней мере, она укрепится в осознании себя не глупее всех, в чем я обычно старался ее укрепить. Отвечала, между прочим, на вопрос о 23 съезде (воспитательная роль литературы, — так, что ли) и выехала, как сама говорит, на критике ошибок «Нового мира». От Вали ей уже досталось за это, она и сама чуточку смущена, чувствуется, но я ни на йоту не попрекнул ее, — все это достойно только улыбки. —

В «Литгазете» опубликована моя «Реплика» с небольшим и вполне терпимым «от редакции» (прочел по тел[ефону] Кондратович). Обе эти заметки «По поводу «Теркина на том свете» помещу в «Приложении» к т. III Сочинений, что, признаться, было одной из побудительных причин к написанию этой заметки — мечталось, чтобы и т. III у меня был с автокомментариями². Какие пустяки иногда нас побуждают к тем или иным серьезным поступкам. — Тон «от редакции», на слух, таков, что спектакль, в общем «на ряду и целым рядом имеет ряд».

«Живой», за которого мы так опасались, кажется, проходит, — радость³.

Сегодня, разбежавшись, навалял вчерне строф 8–9, и уже как-то все скругляется, если приторочится набросок. «Вот если б Ленин встал из гроба». Не хватает, пожалуй, какой-то «далевой» черточки, уже не хочу делать встречу с «кулаком» — поселенцем, довольным жизнью («работа не страшна»). Это особая тема. —

Все эти дни — самое острое и неприятнейшее впечатление — документ об усилении мер по борьбе с хулиганством, с преступностью⁴. Получается, что к 50-му году революции на первый план выходит фигура милиционера, имеющего право не только тащить и не пущать, но и «давать дрозда», а его не тронь. Ни одного слова оговорки относительно ответственности держащего и не пускающего, о строжайшем запрещении самоуправства и т.п. И ни одного слова о причинах явления роста преступности, а ведь они — как материальные (диспропорция населения деревни и города, переполнение города барачными, беспрописочными и т.п. элементами), так и моральные (падение авторитета власти, раздражение фальшью и ложью разнообразной — выборы, напр[имер], и т.п.).

31.VII.

Встал около пяти, до 10 предавался утехам: копал, косил, купался. После завтрака сморило, задремал на малый часок. Вчерне перебелил вчерашнее. Набросок о Ленине еще не приторочился по-настоящему, но концовка хороша:

Вчерашнее чтение о заплыве Мао¹ подсказывает соблазнит[ельную] концовку — он встал, он есть на свете, только сбрил усы и на потеху всей планете дельфином плавает в Янцзы.

Нет, м[ожет] б[ыть], все же набросок о Ленине сделать отдельно. Из темы-то все же выходит. —

Оля — не помню, когда ее такой видел — (всегда озабочена, удручена, утомлена, замотана), вся лучится счастьем, удовлетворением, радостью победы. Давай ей бог. Володю даже немножко жаль: он чувствует, пожалуй, что Олина удача отдалила его от нее, — она уже в другом горизонте: институт, не училище.

2.VIII.66. П[ахра]

<...>* 

15.VIII.66. П[ахра]

<...>

За этот промежуток — письмо Солженицына — поступок, окончательно освободивший от недоговоренности того, что давно уже обозначалось¹. —

17.VIII. П[ахра]

Выдержал опять же только первые два часа вчерашней сессии¹ — тоска дремучая, время тянется так, как только оно умеет тянуться на этих сессиях. Доклад тов. Пысина — никто не слушает и сам он вряд ли слышит и понимает, что он читает, зал вроде читального — газеты, газеты. А это мирно беседует — сосед с соседом, в зале тихий ровный улейный гул.

Накануне Плучек в последнем порыве перед неотвратимым звонит, всячески благодаря за «реплику», взывает: не сходите ли к Шауре. Позвонил с сессии к Черноуцу²,пошел к нему, от него к Шауре, тары-бары — любитель душевных разговоров, рад-радешенек, но всего только и дела, что, кажется, он решился посмотреть вчерашний спектакль. Я в таком случае решил не идти туда, отправил Лакшина.

Лакшин, его статья вторая. Только я от Шауры в редакцию, там уныние и подавленность, 8-й идет в машину, а статью задержали: «посоветуйтесь»³. А я только что с умыслом сказал Шауре о цензуре, что, мол, вроде бы она остепенилась, не иначе — получила разъяснения. — Да, у нас записано: содержание ж[урнал]а всецело в компетенции редакции. — Звоню Степ[ану] Петровичу — он жалобно просит посоветоваться. Вчера уже не дозвонился ни до Черноуца, ни до Беляева — ровно в 5 их уже нет⁴. Еду сегодня отбыть еще хоть два часа на сессии, а главное звонить, спасать статью и решать вопросы «отдыха».

19.VIII.66. П[ахра]

Начал вычитывать третий том с задачей, м[ежду] пр[очим], подразбить строки и строфы, чтобы натянуть, сколько можно, объем, но все благородно.

С удовлетворением увидел, что вещь эта¹ написана очень хорошо, хотя, правда, в ней нет предчувствий и прогнозов на будущее. Там еще одна беда — война, т.е. внешнее, навязанное извне, пришедшее, как некая стихия на землю радости и благоденствия. Однако — «Как ты была еще бедна!»

Поэма закончена в 46 г. 20 лет назад. Подготовка этого Собрания вообще как-то очень сокрушительно подводит черты: старый писатель, м[ожет] б[ыть] сказавший все свое самое главное, чему, конечно, верить не хочется и, пожалуй, нет еще оснований.

На днях, работая на крыше с полудурком Колей, стал слезать,

— Смотри, не загреми.

— Не такой уж я старик, — говорю.

— Старик — не старик, а уж, наверное, седьмой десяток.

Рассказываю об этом для смеха, прибавляю, будто Коля сказал: «под семьдесят». А ведь — под шестьдесят же есть!

21.VIII. П[ахра]

<...>* 

22.VIII. П[ахра]

<...>* 

23.VIII.66. П[ахра]

«Здесь уместно сказать о расточительности, какую проявили авторы пособия при освещении некоторых монографических тем. Так, непомерно большое место заняла в учебнике тема «А.Т. Твардовский». По программе (и действующей и предполагаемой на будущее) на изучение всей темы отводится три часа; текстуально изучается только поэма «За далью — даль». Авторы же пособия сочли возможным отвести освещению творческого пути поэта целых двадцать шесть страниц. Одной лирике Твардовского посвящено шесть страниц, хотя по программе не предусмотрено изучение каких-либо стихотворений поэта».

А. Пластинин, «Октябрь», №8, 66¹.

25.VIII.

Переписал на листы, вводя новые — 10 моих страниц.

Страшное нетерпение прочесть хоть условно, с оговорками. —

<...>* 

29.VIII.

Перед отъездом в См[олен]ск. Прочитано дважды <глава «Отцам и детям»> — Маше и группе новомирцев.

1.X.66. П[ахра]

Месяц «творческого отпуска» позади. На добрую половину он насыщен весьма невеселыми воспоминаниями. Поездка в См[олен]ск, досадное отсутствие Маруси в городе (не написавшей об этом мне). — У Кости¹. Ремонт самоличный дома; грустное изобилие яблок и незнакомые ранее грустные, стариковские нотки у Кости; поездка в Загорье, посещение «моего» Дома культуры², прибранного накануне по распоряжению извещенного из обкома райначальства; наша усадьба, от которой только одна отметка — полузаросшая сажалка, — вишня, обгрызанная и обломанная на месте двора — мне даже не помнится, м[ожет] б[ыть], посажена уже после меня. Костя: мне уже здесь ничего не нужно, не больно. Верно, на месте даже теряешь ту отчетливую картину, как что было, какая всегда на памяти в отдалении. — «Законная» выпивка где-то в районе горы Петуховки, на природе. Возвращение то ли во сне, то ли что — беспамятство. Ночная добавка у Кости, поспешные сборы в дорогу (машина казенная) — не побывал даже на кладбище, — для этого нужно было сворачивать — с шоссе, проезжать весь город, терять часа два, да — главное — был уже не в порядке. — Все это по проторенной дорожке этих моих поездок.

Неделя-другая по возвращении — болезни, скитаний по дачам («ходит, ищет») и просто моя четырехдневная болезнь без выходов из дому. Потом недели две — до вчерашнего дня — лечение лопатой, пилой, топором (яблоня с земляничника, смородина к одному месту, дрова, навоз, — почти все осенние работы. Путевки в Сухуми откладывались два-три раза, потом были сданы, теперь жду, что позвонит Шинкуба³, м[ожет] б[ыть], поедем хоть на две недели. — От Тбилиси уклонился, нет сил для праздников, многолюдства, знакомых харь вроде Соболева⁴, слов, слов, слов, какие не то что произносить, выдавливать из себя, но и слушать нет сил.

Испытал в период «депрессии», кажется, первый такой тяжелый приступ «возраста»: жизнь прошла, осталось дожитие и т.п., не дай бог, постепенно лопата помогла. Снова стала мила, хоть и грустна и тревожна, прелесть природы даже во всей ее безнадежности, отрешенности.

В редакции, кроме обычных радостей (задержание Симонова, после предоставления всех необходимых справок и заключений вплоть до военной цензуры)⁵, новая, во всяком случае, не известная нам в такой определенности в прошлом году: «резкое ограничение» подписки на «Н[овый] м[ир]» (исключение ж[урна]ла из рекомендательных списков для бюджетной подписки в Армии и школах!).

Живу так, что не знаю, вернусь ли из отпуска и что делать дальше. — Должно быть, буду тянуть до конца, т.е. до снятия с поста.

Только и сделал за это время, что переписал Главу доп[олнительную] из тетрадки на листы и теперь получил с машинки, но еще не прочел даже в этом виде, — завтра примусь, хоть, конечно, без иллюзий относительно напечатания. Работа еще большая, и ее нужно сделать «несмотря ни на что».

Последняя радость домашняя: вчера Оля с Володей объявили Маше, что они намерены пожениться. <…>

7.X.66. М[осква]

Ночевали здесь — в 11.40 улетаем наконец в Сухуми. Улетаем без охоты, как бы по необходимости. М[аша] считает, что наше временное отсутствие будет пользительно для Оли. У меня это дополняется тяжелыми предчувствиями насчет журнала, усталостью (не физической, хотя все эти дни отдавал лопате и порядочно сделал — почти все осенние дела), а также ненадежностью этого срока в смысле работы. Везу с собой листки с набросками из предыдущей тетради (стихи из зап[исной] кн[ижки]) и машинописную главу, которую начал уже отделывать, но оборвался на серьезных местах. — В этом месяце будет идеологическое совещание (узкое), где, по сведениям, будет проборка кино и «Н[ового] м[ира]», возможно, это предварение того, что еще будет на съезде писателей. В конце концов, дело, по-видимому, идет к концу, — так дают понять люди аппарата, сочувствующие нам. Пусть бы уж! Я готов не возвращаться из отпуска и, если съезд не даст возможности прозвучать голосом в защиту лит[ерату]ры, то и не сидеть на нем. Но основные положения речи думаю набросать. — Надежда на работу по рассказу¹ гаснет в отношении Сухуми, — пробудем там недельки две, м[ожет] б[ыть], я останусь, если будет видно. — Тетрадь эту, как и желтую, оставляю дома. —

21.X. Пахра. 6 ч. утра

Третьего дня два раза купался — утром по холодку и около часу — вода 22–23, в три часа по моск[овско]му вр[емени] погрузились мы со всеми курбурушками (Маша!), обливаясь потом, в самолет, а в сумерки увидели в иллюминаторе перемещающиеся то в одном, то в другом наклоне подмосковные мокрые, показалось, совсем голые березнячки. Ночевать нужно было в городе. Вечером пришел невеселый Демент, порассказал со своих «записей» на пустом ред[акционном] конверте кое-что о совещании в Кремлевском театре, о занятной и чем-то очень показательной встрече Лакшина с Деви Стуруа, уже выступившем на совещании с наиболее погаными выпадами против «Н[ового] м[ира]» и, в частности, Лакшина («оскал врага» — «ответ на критику XXIII съезда»)¹. Прочел Дымшица в «Огоньке» — точно в тихий летний вечер проехала мимо бочка с продуктами, «вывоз коих в дневное время воспрещается», статью Молдавского в «Октябре» (бедняга Демент!)². Утром пригласил Лакшина — интереснейший рассказ о 5–6-часовой беседе с Дэви, его однокашником по МГУ, в ресторане «Будапешт». Секретарь ЦК Грузии, только что так недвусмысленно выступивший на совещании и, казалось бы, ободренный аплодисментами в наиболее ударных «пассажах» своей речи («мы — сталинисты и гордимся этим»), в течение пятичасовой беседы, состоявшейся по его настоятельнейшей, встревожившей редакцию и семью Лакшина, инициативе, объясняется, извивается, оправдывается перед заклейменным в критике, взятым уже на заметку «отделом» в смысле неразрешения выезда даже в Чехословакию, злокозненным критиком. — Наши догадки и соображения: Дэви перестарался, на что ему указали, и теперь пытался вернуть ту жертву, что принес «для пользы дела». — Заехал в редакцию перебелить главу, заехал к Сацу навестить Раису Исаевну³ с кульком образчиков даров абхазской природы. Приехал Демент с совещания, поговорили весьма невесело, и при обсуждении предложенного Лакшиным плана перестройки библиографии я уже был утомлен изведанным редакционным утомлением.

Письмо полковника запаса и литератора С.С. Дорошенко из Ровно с цитатой из директивы ПУ ПриКВО (№, дата, подпись зам. нач. ПУ) и мое письмо Демичеву, вчера же отправленное по согласованию с редколлегией. «Неужели я должен согласиться с вытекающим из директивы ПУ ПриКВО положением, равным политической дискриминации одного из старейших и популярнейших в стране журналов, оставаясь его редактором?

Прошу Ваших указаний, как мне поступать в сложившейся ситуации»⁴.

Закс: Зачем же «оставаясь», лучше бы являясь. Но дружно поддержанный всеми, я оставил «оставаясь», с чем быстро согласился и Закс. — Дело заварено, остается ждать, и, кажется, на этот раз что-то должно лопнуть. № 9 с его «Без комментариев» — порск бензина (не унимаются, несмотря на…)⁵. Будь что будет, быть же чему-нибудь когда-нибудь. «Партия никогда не допустит того, чего вы опасаетесь, т.е. чтобы безопасность встала над партией (о себе позаботилась!), но она никогда не допустит какого бы то ни было течения, направления в идеологии, выделяющегося и привлекающего к себе внимание» (Дэви)⁶.

Покамест я купался в лазурном море, утешался тонкими поучениями Манна о жизни и смерти, о смысле искусства, даже в его упадке приносящем душе сладостную пищу и высокое успокоение, общался с более и менее приятными людьми, дочесывая главу, — здесь, тем временем, фамилия моя называлась соответственно двоякой моей злокозненности. —

Ответ Демичева на записку о том, когда же наконец будет снят Т[вардовский] с «Н[ового] м[ира]», и ответ Фурцевой на записку о том, когда же будет снят антисоветский, клеветнический спектакль «Т[еркин] на том свете». Ни тот, ни другой ответ, как передают, отнюдь не содержал возражения по существу постановки вопросов, но лишь указывал на трудность и деликатность этих акций⁷. Фурцева — та с женским простодушием и доверительностью среди своих: «…спустим на тормозах».

Похоже, если все так пойдет, то выступление на съезде будет невозможным. —

Приехал, — особенно это почувствовалось вчера, когда под вечер вступили на усадьбу и теплую хату, — точно приехал из командировки, в общем приятной, но все же утомительной и оторвавшей на две недели от привычного и единственно способного держать меня «на плаву» быта и обстановки. — Дай бог.

Раздал главу членам <редколлегии>. В понед[ельник]-вторник обсудим. Трудно, почти невозможно представить себе ее напечатанной. —

Точно в даль захолустную — из каких-то там дней, занесло меня в позднюю, грустную пору жизни моей. —

В тот же день. Еще раз прошел по главе. Мелкая штопка. Завтра еще раз по чистому экземпляру.

Осенило: почему бы в «Приложениях» ко второму тому не поместить публикацию Буртина «Стихи читателей «Теркина»⁸. Если откинуть соображения псевдоскромности, то ведь это очень знаменательное сопровождение «Теркину». Этого ни у кого нет, — у многих есть стихи подражателей-поэтов, но это другое.

И почему бы не сделать для т. III такой же обзор читательской стихопродукции, это возможность высказаться за и против поэмы стихами читателей, сопроводив их опять же соответствующими пояснениями. — Я не должен сам отгораживаться от того, что вызвано моими стихами, другой возможности хоть раз явиться на свет — не вдруг дождешься. В отношении «Т[еркина] на т[ом] св[ете]» это особенно важно⁹. —

У Оли лицо постаревшей девочки: подвижная тонкая кожица, на ней уже заметный набросок морщинок, — усталость, напряжение, нерадостные думки.

Как обрадовалась Маша, что кошка Мика, о пропаже кот[орой] писала Оля, вернулась и льнет к ней. Пожилая, уставшая от жизни женщина, отдаленная от детей и внуков — не только, — от мужа, находит эту старушечью привязанность.

22.X.

Нет, пожалуй, с «приложениями» не выйдет.

С утра зачищал главу, потом перебелял «стишочки-грибочки» на листах. —

«Есть два вида любви к жизни: одна ничего не знает о смерти; это незатейливая, грубоватая любовь; и другая, та, которая хорошо ее знает; только эта любовь, как мне кажется, обладает настоящей духовной ценностью. И это та любовь к жизни, которую ведают художники, поэты и писатели».

Т. Манн, т. 9.

«Лишь созрев для смерти, человек по-настоящему зрел для жизни».

Т. Манн, 9, 450.

24.X.66. П[ахра]

Перенес на листы, наскоро причесывая, около 15 штук <для> «Зап[исной] кн[ижки]»¹. Работа, конечно, весьма условная, хотя бывает, что именно так, с ходу, по необходимости найти быстрее подходящую строку, слово — как в изустной речи, когда выпаливаешь приблизительно то, что хочешь сказать, — бывает, что получается. Но почему-то вчера после этой пробежки стало тоскливо: м[ожет] б[ыть], просто потому, что увидел, как небогат этот сбор в целом. —

Собирался было прочесть Маше и Оле, приезжавшей обедать, но удержался: глава, показалось, была трудновата и чем-то далека Оле, а стишки тоже вряд ли были бы к минуте, к настроению. — Согласен, что если так пойдет, как она рассказывает, то в институте этом пропадать ей 5 лет незачем. Но что ей делать, покинув институт? Сперва нужно куда-то приторочиться. —

Глава еще не отпускает меня — завтра обсуждение на редколлегии, а все еще обнаруживается то, се.

Выгодной показалась, напр[имер], строка «В ряды бойцов страны родной», предваряющая строку нед[остающей] строфы «В рядах бойцов страны родной», но тогда строка «Пропихнуть с целью подрывной» теряет необходимые кавычки².

Сегодня и завтра продолжается совещание в Кремлевском театре, возможно, выступит Суслов, во всяком случае — Демичев. Дементьев там — уехал на ночь в город. — Его изложение обстоятельств речи Г. Маркова, пытавшегося там быть приличным³. Первый же вопрос к нему был: «Когда и какие меры будут приняты в отношении «Н[ового] м[ира]»?» — «Будем обсуждать, дело это не простое, трудное». — Гул возмущения: какие такие трудности! Вряд ли это чему-нибудь научит Мокеича, кроме того, что нужно «не вякать».

Идет совещание, в печати ничего, кроме бесполой информ[ационной] заметки. Идеологич[еское] совещание, не обмолвившееся до сих пор ни словом об идеологическом содержании «культурной революции». И более того: откровенно сталинист-скими выступлениями (Стуруа), скалозубовскими замашками по адресу «профессоров» и «людей свободных профессий» отнюдь не противостоящими «хунвейбинству» — только не на улице, гласно, открыто, а здесь все в закрытом помещении.

«Рев[олюционный] справочник-календарь на 1957 г.». Справки о Постышеве, Рудзутаке, Раскольникове. О последнем сказано, что он «умер на чужбине от менингита», — обычно причину смерти не принято указывать, — и сказано, что он одно время имел «колебания», но потом уж до самой смерти был хорош. П[остышев] и Р[удзутак] неизвестно от чего умерли, но умерли, достигнув высоких степеней⁴. — Если можно у истории отнимать то, что было на самом деле, то, конечно, можно и приписывать ей то, чего не было или нет. Так оно и делается. И этого именно хотят от литературы. Мрак. Трудно предвидеть, как долго и в каких еще видах все это может продлиться. «Поймут ли нас будущие поколения?» — эти слова куда с большим правом можем повторить мы, чем сказавшие их в свое время. Но несомненно, что поймут, как понимаем мы теперь тех, кому принадлежат эти слова. —

В доме — мрачновато. М[аша] томится угрожающей неясностью с Олей. Оля молчит, она сказала, что «спешить не будет». Впереди — зима, когда нечего делать на участке, даже дров довольно <…>

Пришла мысль съездить в Л[енинград], м[ожет] б[ыть], с Машей и Олей? На праздники? Одному до праздников? — С Дементом? —

25.X.

Где-то был набросок:

6 ч[асов] 26.X. П[ахра]

Впервые за долгий срок проспал с 10 до 6 утра, не просыпаясь даже за стариков-ской нуждой. А день накануне был городской, трудный. Благодарение богу, в бушующих непогодах светел, пусть не весел, но бодр: чему быть — тому быть, но постоим до конца. Вчера при обсуждении главы и стихов сказал Лакшин то, что для всех было несомненно: наше решение напечатать главу (со стихами или без) — новый порог, еще одна ступенька, на которую ступает журнал, — отказаться от этого — значит — смириться, начать свертываться, «входить в колею» по принципу — быть бы живу. Правда, Дементьев, отчасти поддержанный Лакшиным, начал пороть нечто тяжкое по линии различения «типов кулаков» в главе и недостаточности обрисования «настоящего кулака», т.е. вел к тому, что в главе можно усмотреть тенденцию неразличения кулака и середняка и т.п. Он сделал попытку подсказать мне, что в ней неправильно и что может послужить для крайних выводов критики. Но, боже мой, «правильно» эта глава вообще не могла быть написана, она вся «неправильная», говорю, и усилия к тому, чтобы сделать ее правильной, могут только лишить ее того, чем она обладает. Относительно же заключительной части замечания его и Лакшина я принял с готовностью — это можно и нужно сделать, и есть охота, эта часть вообще меня беспокоила.

Из информации Дементьева о речи Демичева: речь в целом пустоватая, из общих мест и диалектики типа «да, но это не значит, что да». Из вопросов главным был вопрос о «Н[овом] м[ире]», на который он отвечал обширно и в духе той же диалектики, имея, м[ожет] б[ыть], в виду прежде всего экстремистские настроения. «Просто снять редактора — это не просто». Но мы не против и оргвыводов. «Н[овый] м[ир]» напечатал много ошибочных вещей, но печатает и хорошие. Т[вардовский] большой поэт, его все знают — «Теркин», «Дали», — «Т[еркин] на т[ом] св[ете]» мне не нравится, я ему говорил, но он...» и т.п. Большой поэт, но противоречивый человек, имеет большие слабости личные (пьянство?). Был в составе ЦК, но в результате критики XXIII съездом его ошибок избран не был, — (это все бесподобно!), «был депутатом (?), но не стал им в нынешние выборы». И далее: «мы не хотим администрировать, это дело Союза писателей, — съезда — пусть они решают»¹. Не ясно что.

Ну что ж, на прощанье набрать да тиснуть эту главку хоть на листах верстки! Если ее задержат, я свободен от речи на съезде, да и от съезда, — все уже будет ясно. —

Страшное расстройство по поводу отделов. «Без комментариев», сработанных без меня и глупо, в ущерб журналу, его достоинству — поддавки для противников и огорчения для друзей. Что бы я дал, чтобы не было этих страниц в 9 и 10 номерах, — 11-й можно просто снять, а в 10 — то ли выдирку делать, то ли что². Еду в Москву, хотя не хотел, хотя лучше бы сидеть за столом — все так просветилось относительно стихов и главы. —

27.X.66. П[ахра]

К возможной (предполагаемой) беседе с Брежневым (или Сусловым) по поводу задержания (вторичного, после того, когда уже отпечатаны листы) работы Симонова «Сто суток войны»¹. —

(тезисы)

1. Факт задержания (запрещения) этой вещи К. Симонова в канун съезда писателей — сам по себе обязывает довести его до сведения Политбюро. Но дело в том, что этот факт, последний по времени в длинном ряду «санкций» против «Н[ового] м[ира]», приобретает особое значение как для судьбы журнала, так и для перспектив развития литературы в целом.

2. Для журнала этот факт увенчивает «систему мероприятий» против ж[урна]ла, которую трудно характеризовать иначе чем установкой на умерщвление журнала (редакции). (Задержание романа Бека, работы Драпкиной, арест романа Солжени-цына.²)

Журнал становится для авторов «гиблым местом»: раз «Н[овый] м[ир]» — держи, брани и т.п. Апофеоз — запрещение подписки для армейских читателей.

3. Для литературы. Все эти «мероприятия» имеют поводом прямое или косвенное касание темы «культа», безотносительно к тому как. «Молчанка».

4. Вопрос о культе решен в партийно-политическом и государственном смысле постановлением 56 г. Значит ли это, что такой значительный своей трагичностью период в жизни общества автоматически закрыт для литературы? Наложить такую печать на недоговоренное, имеющее необходимость «снятия» в плане художественного выражения, — просто немыслимо и губительно для искусства. Это было практиче-ским применением «культовых» принципов регламентации искусства.

5. Тема эта не исчерпана, только затронута, и не дать ей выговориться, выписаться нельзя, безрассудно и вредно. (М[ожет] б[ыть], о моей дополнит[ельной] главе, явившейся при подготовке «Далей» к новому изданию, без которой переиздавать эту книгу для меня теперь все равно что с купюрой.)

6. О страхе перед вымыслом при бесстрашии перед фактами.

7. О цензуре: пережиточный орган, превзошедший в формах и методах «охранения общества от литературной «скверны» царскую цензуру (предварит[ельная] цензура). Уж лучше бы система предупреждений. В царской цензуре сидели, м[ежду] пр[очим], умные люди, не говоря о либеральных (Гончаров, Никитенко), но и наиболее «зоркие» были зорки в пользу своего класса и строя. У нас — чаще всего усердие не по разуму. Над редактором (редколлегией) редактор, которого не поставишь на ж[урна]л.

8. О чем говорить на съезде?

Для журнала (к п[ункту] 2).

Откуда возникло, как сложилось такое отношение «сверху» и в критике к журналу, имеющему безусловный успех у читателей.

Во-первых, «Н[овый] м[ир]», утверждая честь и достоинство советской лит[ерату]ры — наследницы великой русской, — по мере возможности печатая образцы, напоминающие, что такое лит[ерату]ра, держится линии критического, нетерпимого отношения к мнимой литературе, к лит[ерату]ре иллюстративной, конъюнктурной и т.п.

Во-вторых, и это наиболее ходовой козырь наших противников: вас хвалит «Запад» (какой?). «Запад» же, видя нападки на журнал, порой относит к ж[урна]лу значение чуть ли не оппозиции. А это порождает новые нападки, основанные уже на этой характеристике и т.д. Но что было бы, если бы мы, видя, как Запад хвалит Шостаковича, продолжали бы его ругать в духе статей о «сумбуре в музыке»? —

29.X. П[ахра]

Симонов уклонился от совместного похода наверх с расширенной задачей, видя, должно быть, что ему это ни к чему. Он озабочен только судьбой своей вещи, а не судьбой ж[урна]ла и литературы. Ему, пожалуй, даже лучше решить бы свой вопрос при неизменности общего положения, — иметь в саду яблоки в безъяблочный год. Но он наивен, полагая, что можно, не решив главного вопроса о запрете «культтемы», решить свой частными доказательствами, готовностью кое в чем уступить и т.д. Он пошел по «отделам». Вчера еще не было никаких показателей. — Меня он толкнул позвонить Суслову; тот говорит: после праздников — пожалуйста, а сейчас уезжаю за границу до 5.XI. — Отсюда некоторые осложнения, — мне уже как бы назначена встреча...

Вчерашний день пустоватый. Накануне поздно вечером, когда я уже мирно спал, пришла бедняжка Белла, пьяненькая, в слезах и т.п. Пила чай, потом пришел за ней Орест¹ — все без меня. А вчера с утра — втроем: Верейские и она, оклемающаяся. Читала стихи искусно («Антикв[арный] магазин») и даже не без чувства («Елабуга»), но все как-то не за ребро, в полуусловных эмоциях. Но — поэт.

С утра принялся за главу, подключил строчки из наброска «Опять при имени заглавном», кот[орый] был уже отнесен к «Зап[исной] кн[ижке]».

Разные мысли: глава распадется как бы на две половины, «кулацкую» и вообще. Внимание!

Еду в город помыться, забрать зимнее: вчера первый утренний заморозок, а к вечеру — снег.

30.X.66. П[ахра]

Щедроснежная зима:

В «Зап[исной] кн[ижке]», где уже выявляется «круглый год» — хотелось написать безоблачно хрестоматийную миниатюрку вроде «весны» или «лета».

«Оленьи рожки, раковые шейки»?

Вечером приходили Симоновы (ему нипочем, как он однажды в горькую мою минуту встретил меня воспитательной декларацией). Показывал свое письмо к Брежневу — как обычно длинное, многословное. Называет Сталина великим (хотя и страшным), напоминает о своей неуступчивости редакторам после XXII съезда².

1.XI.66. П[ахра]

Вчера и сегодня с утра — вступление к главе:

Вчера же, посоветовавшись с Дем[ентьевым] накануне, написал донесение <в> ЦК, о задержании № 10, вызвал машину, отредактировал текст с Заксом и Кондр[атовичем], отослал (и копию в Союз) и позвонил Беляеву¹. — «А зачем?» — «Затем, чтоб вы не спохватились где-нибудь в марте 67 г., что «Н[овый] м[ир]» не выходит давно». — «Как так?» — А так, что не можем же мы выпустить № 11 и т.д., не выпустив 10-го, а он лежит...» — «Да, это верно. Не зашли бы сюда поговорить, — есть о чем». — «О чем я теперь могу говорить, кроме этого?» — «И об этом». — «...уж либо закрывать ж[урна]л, либо снимать редактора». — «Ни того, ни другого не имеется в виду». — Далее я спросил насчет предполагаемого обсуждения журнала в Союзе. — «Да будут обсуждать, но уж наверно в 67 г., т[ак] к[ак] редакция все просит отложить» — ??? — «Так говорили». — Кто? — «Да так...» (это при том, что есть текст протокола, в кот[ором] по моему настоянию указано, что обсуждение откладывается ввиду перегруженности секретариата подготовкой к съезду).

Лакшин (со слов Лисичкина из «Правды») о наших критиках: их корабли тонут. — О выступлении Зимянина на ред[акционном] совещании. — Смена Абалкина Куницыным², — обнадеживающие вести, но в целом все безнадежно гадко и вывод один: если из беседы с Сусловым не произойдет (скорее всего, что нет) решительного поворота — уходить.

3.XI.66. П[ахра]. 5 ч. утра (встал в 3 за обычной нуждой и уже не мог улежать — пошел работать в голове над вступ[лением] к главе).

Вчерашняя заведомо непродуктивная беседа с Беляевым. — «Что вы думаете о съезде?» — Прорепетировал перед ним примерное изложение того, что собираюсь сказать Суслову.

Два возможных варианта съезда:

1) Парадно-пустопорожний (тогда не более двух дней);

2) Деловой, с установкой высказаться всему, что имеет быть высказанным (вариант невозможный при нынешнем состоянии, в частности — фокусном положении «Н[ового] м[ира]»). Зачем мне съезд, если там будут развивать «оскал врага», что мне там делать, редактору фактически запрещенного ж[урна]ла? Посидеть для проформы на открытии? Воспользоваться трибуной съезда для жалоб на «руководство литературой», на советскую власть?

«Помогает вам критика?» (умоляюще настоятельное: скажи, мол, что помогает, выправляемся и т.д.). — О своих недостатках мы знаем больше, конкретнее, чем наши критики, а общее ее направление — не принимаем и знаем, на что идем.

Потом неизбежные и безнадежные объяснения по поводу последнего «Без комментариев». Вообще он полон сочувствия нам, но сам ничегошеньки не знает и не может и чуть ли не у меня спрашивает: что же это такое, напр[имер], с повестью Бека? —

Лакшин: 3/4 всего того, что за последние годы было в центре внимания, — наши, появились в «Н[овом] м[ире]».

4.XI. П[ахра]

Везу на машинку главу со вступом и новой концовкой; не для того свершали люди всемирный подвиг в Октябре.

Во вчерашней «Литгазете» жданное и предвиденное, но оттого не менее неприятное. Негодовать на моих мыслителей, так подставивших задницу для сечения, при котором нечего рассчитывать даже на сочувствие друзей ж[урна]ла, — негодовать и подчеркивать, что это не я, — утешение малое. Склонность к манипуляциям с цитатами, характерная черта Дем[ентье]ва, опять подвела. Погано, что при обсуждении этой подборки (вскоре после приезда из Сухуми) получалось, что Закс был против, еще кто-то сомневался и т.д., а все же поспешили, хотя здесь-то не грех было и меня дождаться. В основе истории, как и в др[угих] случаях, «Н[овый] м[ир]» прав, исходил из благородных позывов, но не расчел, что это безнадежная по существу и невыгодная для ж[урна]ла форма борьбы против Кривицких и Бровманов, кот[орые] при этом лишь выигрывают. Вот оно «стыдное», против чего я столько раз предупреждал, наставлял и чего всегда боялся больше всего¹. —

5.XI. П[ахра]

Держатся морозы, хотя в городе вчера все было в развезеньи, обычном для поздней осени. А тут дни почти январско-февральские — морозно-солнечные, с отблеском того зимнего света, какой вступает с прибытием дня после той скудости, которая теперь еще впереди. —

Валя прислала Кропоткина со своим предисловием¹ и надписью на листке — на книге не решилась, хоть там и стоит «предисловие и комментарии В.А...»: «Дорогой папа! Я уверена, что никакие предисловие и комментарии не смогут испортить эту прекрасную книгу. Валя».

Вот уже дочка моя, та самая «Вальга» — сопровождает всемирно-известную книгу своими суждениями о ней и знает о ней, как и вообще о многом, куда больше меня. Но я не чувствую себя в отрыве от нее, это она подравнивается, становится зрелым человеком. А я это — и я, и она, и в какой-то мере ее Андрей. Поздний возраст не остается одним сам с собою — в нем все предшествующие и, конечно, последующие.

Вышла наконец воениздатовская книга с молодым подполковником на серийном супере². Это уже и в общем обиходе мой давний возраст идет по второму заходу. «Мне 19, 20 было лет, мне 21-й» и т.д. — строчки соответствующей давности. —

Планировал с Мишей кабинет-библиотеку в гараже б[ывшего] владельца дома. Тоже одна из утех возраста — представлять, как там у большого окна будет большой письменный стол, а справа поперек у стенки — лежачок, и все это под косым «неформенным» потолком, и как там будет хорошо писать. Впрочем, молодость была куда больше занята мечтаниями о рабочем месте, о жилье, о четырех стенах и двери, о моем окне. —

Переписана вновь на машинке глава, отделаю ее, додержу и вдруг даже напечатаю, а нет — раздам кой-кому, прочту на магнитофон — ладно. Праздничные дни, если все будет хорошо, посвящу «Зап[исной] кн[ижке]»³. Потом — надо же наконец написать рассказ, что в голове подрабатывается уже столько лет. А потом — о смерти деда, о первой в жизни моей смерти, которая — ничего не выдумываю — хорошо помню, подступила к моему пяти-четырехлетнему сознанию с такой же, может, не-отвратимостью ужасной, что впору и зрелым годам. Это уже, м[ожет] б[ыть], была бы первая глава «Пана». А там засяду (если иметь в перспективе свободу от ж[урна]ла и от всего такого), за эту мою «главную книгу»⁴. А потом, «е.б.ж.»⁵ и е.в.х. (если все будет хорошо) совершу кругосветное путешествие по воде и запишу все по-маннов-ски со всякими отвлечениями и т.п. А потом? Потом буду стар совсем и в кр[айнем] случае буду вести хотя бы одни эти записи, что так-сяк-кое-как веду же столько лет, (сработаюсь уже, как хороший топор ссекается и стачивается по самый обух), и все же это будет дело «несмотря ни на что». —

«Песни и романсы русских поэтов» — прелюбопытная книга в смысле показателей живучести поэтического слова в общечеловеческом потреблении по самым загадочным (не вдруг понятным) причинам.

Да! «Трансвааль» («Бур и его сыновья») написан забытой или просто неведомой Г. Галиной, женщиной или девицей с немыслимыми для поэтессы именем, отчеством и фамилией: Глафира Адольфовна Эйнерлинг (в замужестве Гусева-Оренбургская). «Позже Галина отошла от общественно-литературной борьбы и вместе с мужем выехала за границу, откуда на родину не вернулась». Умерла в 1942 (?) году, т.е. когда «Трансвааль» вновь зазвучал у нас с особым смысловым наполнением⁶. —

Вчерашний день в редакции. Подписание приветствий впервые на «новомир-ском» билете⁷. — Пренеприятнейший разговор по тел[ефону] с Рюриковым по поводу истории с Бёлем — этот тип показал, что он знает, как со мной можно разговаривать после XXIII съезда и идеологич[еского] совещания; не стесняясь ухватить хоть что-нибудь еще до официального извещения о распродаже с торгов имущества «Н[ового] м[ира]»⁸. — Караганов, предложившийся через С[офью] Г[ригорьевну] в советчики мне на основе добытой им у своего министра (Романова А.В.) информации (она оказалась скуднее той, что я уже имел от Дем[ентье]ва) и понудивший меня своим перепуганным тоном на, м[ожет] б[ыть], излишние высказывания⁹. — Впрочем — бог с ними со всеми.

6. XI. П[ахра]

Вчера и сегодня:

7.XI.66. Пахра

С утра доводил, вышелушивал лишние строчки, а что и добавлял в главе. Еще не уверен в конце, нужна, должно быть, еще строфа перед заключительной (о не чудесах, так причудах века) и, м[ожет] б[ыть], усиление заключительной многостишием. —

Замечательное — не открытие — общее наблюдение, изложенное в книге Н.Я. Эйдельмана «Тайные корреспонденты «Полярной звезды»¹.

«Было две российские истории: явная и тайная.

Первая — в газетах, книгах, манифестах, реляциях [в устных преданиях].

Вторая — в анекдотах, эпиграммах, сплетнях и, наконец, рукописях, расходящихся среди друзей...

Если сопоставить ту историю (от Петра до...), которая была на самом деле, с той, о которой разрешалось знать, говорить и писать, то «не досчитаемся доброй половины событий».

Не было:

1) Особых обстоятельств смерти царевича Алексея Петровича, или Петра III и др.

2) «Путешествия из Петербурга в Москву»

3) Мемуаров Екатерины

4) Шешковского («Шешковского боялись до того, что произносить его имя считалось уже довольно смелым делом»)

5) убийства Павла I

6) 14 декабря 1825 года.

Каждое десятилетие накапливало новые главы российской тайной истории. Секретное царствование Николая I.

Постановление от 8 марта 1860 г. о том, чего вспоминать и знать не разрешается:

«...а как в цензурном уставе нет особенной статьи, которая бы положительно воспрещала распространение известий неосновательных и по существу своему неприличных к разглашению о жизни и правительственных действиях августейших особ царствующего дома, уже скончавшихся и принадлежавших (?) истории, то, с одной стороны, чтобы подобные известия не приносили вреда, а с другой — дабы не стеснять отечественную историю в ее развитии, — периодом, до которого не должны доходить подобные известия, принять конец царствования Петра Великого. После сего времени воспрещать оглашение сведений, могущих быть поводом к распространению неблагоприятных мнений о скончавшихся лицах царствующего дома».

«При Александре II... началась длительная, упорная война за рассекречивание прошлого. Подвижную зыбкую грань между «нельзя» и «можно» колебали десятки оппозиционно настроенных историков и литераторов и пытались удержать десятки (только-то!)² цензоров».

«В Зимнем дворце боялись прошлого едва ли не больше, чем будущего».

8.XI.

Мучался все утро (с пересыпом после завтрака) над строфами, назначение которых была связь главы¹ с «Далями» — картинка в репликах о том, куда в лихие сроки... Решительно пытался перевести из вставной «картинки» в «изложение»: там называли Зауралье, — помимо древних Соловков, для среднерусских земляков; для зауральских — Забайкалье — для забайкальских — даль за далью — угодья лен-ских берегов (для забайкальских казаков) — нет, не хватило еще одного слова на «Валье» — стыдно сказать, — и последнее двустишие было слишком очевидно пушкинским.

Потом ходил к Дементьеву, гулял, болтал с его гостями—немцами, говорящими по-русски и знающими все, выпивал там и дома, и — вдруг — пришло решительно, что «Картинки» не нужно и даже «изложения» — это м[ожет] б[ыть] для особого случая, а здесь достаточно двух строф от «Я помню» до «чего-чего вы эти дали не повидали на веку». Также: не нужно двух строф: да, он умел без оговорок... — Строки: как будто чей-то злой и странный узнал и отменил закон — полностью охватывают содержание этих «общих» строф. — Решение принято в подпитии, но на предшествующей трезвой основе. —

10.XI. П[ахра]

Ясно, что эти строфы уже как бы и не на тему, но опустить их жаль, они все же «фон». Покамест оставляю, несколько переиначив. Недоволен «тем потоком» — в первый раз не совсем ясно, во второй — годится. —

Вчерашний звонок Суслову, — он явно уклоняется от беседы, и это понятно. Сказал, что имеет задание, над которым будет работать «за городом», чтобы удалиться от звонков. Разрешает позвонить «на той неделе».

В Секретариате, не хуже нас, новомирцев, сидят на реках вавилонских.

Звоню Беляеву. Он говорит, что Шаура хотел со мной говорить до того, как я «куда-нибудь» пойду. Звоню ему — похоже, что не взял трубку. Буду звонить сегодня от Верейского, м[ожет] б[ыть], поеду.

11.XI.66. М[осква]

Ночевали в городе (после спектакля «Смерть Тарелкина» — впечатление, прежде всего, огромной жажды зрителя услышать, угадать нечто в этой обветшавшей соц[иально]-ист[орической] фактуре; уж если не «Т[еркин] на том св[ете]», то дай хоть классику (кстати, отпечаток «Теркина» на постановке очевиден)¹. С утра отвлекся от невеселых дум главой — окончательно опустил место насчет «кулацких маршрутов» — м[ожет] б[ыть], случится втиснуть где-нибудь в основном тексте «Далей». Добавил строфу в конце, переставив на место «кит[айский] образец». —

Проведу день здесь, но уже звонить сам не буду — обзвонил все этажи, — все явно избегают встречи и неприятных объяснений. От Демичева позвонил обязательный Ген[надий] Алексеевич: он вас примет, но еще не осмотрелся по приезде. Шауро молчит, но вчера Галанов затребовал два экзем[пляра] Симонова², — все идет опять малой скоростью. Наверняка в интересах романовского мундира потребует каких-нибудь для блезиру купюр и, тем самым, положение останется ужасным — новый набор и т.д. Надоело все с преизбытком, но уже нет охоты горячиться и, собственно, развязать бы этот узел с № 10, да и концы!

Уже мне неловко появляться в общественных местах: вчера две дамы (порознь) — одна из Свердловска, педагог, искусствовед: Знаете ли вы, как вас любят? — Знаю и как не любят. — Другая — дура, по-видимому, москвичка, пыталась целоваться³. —

Переделанное начало опущенного места:

А, скажем, с Дальнего Востока и т.д. до конца: «Премудрость». —

Моя редакторская слава и на родине уже заслоняет немодную славу поэта, отмеченного почти всеми знаками официального признания. Все это — прах, ото всего нужно быть свободным. —

20.XI. П[ахра]

Хроника событий и небытий с 11.XI.

В конце дня (пятница 11.XI.) в ред[акции] Дем[ентьев] подошел к телефону, и ожидание погоды у моря окончилось: «Симонов не идет» — сказала цензура, сказала уже без обиняков. Это означало, что № погиб, пошли-таки под откос 1200 тысяч уч[етных] тетрадей¹.

Нездоровое чувство «освобождения»: чего еще ожидать, — разве что завтра еще позвонят от Шауры или Демичева. А пока пошли к Лакшину (с Сацем), усидели три четвертинки, погоревали, поахали. Поехали с Сацем к нему, — хотел только его завезти, но по пути взято было еще по 100, а у парадного своего он впервые сказал мне такие слова: «Р[аиса] Ис[аевна] умирает». Я поднялся к нему, выпил еще без нужды и, ничем ему не пособив, отправился на такси домой на гор[одскую] квартиру, где переночевал, а наутро пождал-пождал звонков, да ведь суббота — махнул к Мих[аилу] Фед[оровичу]², т.е. вошел уже в «невесомое состояние», успев, однако, записать у него главу на магнитофон, и вызвав машину туда, поехал на дачу, уже без особых запечатлений своего состояния. Здесь уже смутно помню, что был Симонов, смотревший на меня своим утратившим интерес ко мне взглядом «трезвенника» и человека дела.

Поход на фабрику³, поправка дома и т.д.

В эти дни — звонки Воронкова: меня искал Федин, которого я все не мог разыскать, а 21.XI — Демичев — встреча с секретарями союза. В четверг — разговор по тел[ефону] с Дем[ичевым]: редакция переделывает №, из ЦК запросили 20 экз[емпляров] симоновских листов, ищет меня Федин. В пятницу еще полубольной поехал к Федину — оказывается, он в ту, прошлую пятницу (или субботу) был у Демичева и в сущности по его поручению должен был встретиться со мной, чтобы объяснить положение с журналом. Свел к тому, что «нужно что-то уступить» (не только в смысле признания ошибок, но и готовности обновить или «укрепить» редколлегию). Был отчасти он жалок: вроде бы все понимает, но в этот момент, когда, в сущности, от него мастито-беспартийного почти все зависит, «позабыл» даже дать сноску к отрывку в «Правде» о том, что в целом вещь идет в «Н[овом] м[ире]». Чего же больше! Но как бы и все понимает, хотя и полон самозащитной готовности отступиться, как уже не раз делал (Пастернак и др[угие] случаи), а для чего и во имя чего?⁴ Неужели только для этого не столь уж веселого почетного бытия в чинах, болезнях, творческой импотенции и просто старости? По-видимому. Сговорились на том, чтобы до Демичева встретиться «малому секретариату» с «малой редколлегией», т.е. завтра, где как-то «обменяться мнениями»: — помочь Секр[етариату] выпутаться из этой ситуации. Демичев указал в числе причин перенесения съезда⁵ (Сессия, Пленум) еще и нерешенность вопроса с «Н[овым] м[иром]» — решение же сводилось к тому, чтобы, по словам Федина, сохранить Твардовского, которого он, Демичев, очень любил, да и теперь любит такого, каким он, т.е. я, был, прежде чем стал проводить «линию» «Н[ового] м[ира]», — сохранить Тв[ардовско]го, «укрепив» журнал.

Мои слова Федину: ни в чем принципиальном уступать ни я, ни ред[акция] не могут, хотя, конечно же, готовы признать ошибки, которых, м[ожет] б[ыть], больше, чем даже видит критика. Что же касается «укрепления» редколлегии при «сохранении» Тв[ардовско]го, на это я не пойду по той простой причине, что я не был «шеф-редактором» и ничто серьезное и решающее в ж[урна]ле без меня не являлось.

На прощанье, когда уже шофер постучался — нельзя ли ему отлучиться пообедать, прочел ему (и его подруге Ольге Викторовне) главу⁶. Та все время слезилась, по окончании сказала, к заметному его смущению, что это «История КПСС», а он хвалил: «живопись», «рука» и т.п. и спросил, можно ли это будет напечатать. — Я бы напечатал, — сказал я, и он засмеялся этому, как шутке, понятной нам обоим. Простились дружески, но уже без объятия, как обычно, ввиду заявленного им наперед гриппа. —

От него в редакцию, где хотел подготовить своих и где было все так мучительно некстати: посещение Лифшица, благодушно-умудренного и покровительственного, невыносимого Майского, кот[орый] приковылял со своим инсультом и намерением поговорить часок-другой, высказаться о том, как он оценивает «Н[овый] м[ир]» и меня в этой ситуации («я видел ваш портрет в «Экономисте» — для него это, по-видимому, знак мировой славы), запоздание увальня Демента, самоподключение к беседе непо-средственно мной для этого Виноградова, сообщение С[офьи] Г[ригорьевны] о том, что А[лександр] В[асильевич] имеет сообщить нечто особо важное (о речи Демичева в МК), но не хотел бы делать этого в «Н[овом] м[ире]» (я не вдруг понял, что она всерьез о том, что у меня, конечно же, звукозапись в кабинете) и т.д. со всеми подробностями (я уехал было на дачу, поручив выслушать К[араганова] Кондратовичу и Лакшину, но потом не уехал) вплоть до вчерашнего изложения Кондратовичем у меня доклада Демичева со слов (запись) Караганова при Дементьеве и Виноградове⁷. — Воздержусь от особой записи о странном в чем-то поведении последнего, т.к. в случае ошибочности моего впечатления — она ни к чему, а в случае верности — я все помню до мелочей. —

В речи Демичева «Н[овый] м[ир]» занимает чуть ли не целый раздел и, говоря обо мне, он уже обходится без реверансов, а повторив опять, что я не был избран ни в ЦК, ни в Верх[овный] Совет, сказал, что это, мол, предупреждения Тв[ардовскому], — не учтет — примем дальнейшие меры. Словом, я в компании с Хрущевым все это (Солж[еницын], «Т[еркин] на т[ом] св[ете]») учинил. Боже правый, не Хрущев ли снимал меня с этого же поста 12 лет назад и не с теми ли же формулировками⁸.

«Заутра — казнь»...— записывать надоело.

Ошибки признаем, но работа «Н[ового] м[ира]» — это не ошибки в уч[еническом] сочинении — должна быть рассмотрена во всем объеме.

Симонов сегодня — перед обедом, когда я дворничал вокруг дома — подошел с прогулки — новостей нет, про речь Демичева знает из того же источника, посидел, поговорили на эту тему — и вдруг (это весьма необычно для него) о себе:

— Я человек по-внешнему скрытный, но вот вижу, что меня это так садануло, так это меня садануло, как второй раз в жизни, когда было с «Дымом отечества», вещью-то весьма слабенькой, но казавшейся мне тогда необходимой: приехал из Америки, побывал в избирательном округе, посмотрел жизнь — надо про это. И вдруг — нет, не надо!

Вообще-то «Сто суток» для меня особая вещь. Пишешь роман, пьесу — пишешь потому, что это доставляет известное удовлетворение; пишу роман. Ну и даже, можно сказать — пишу, хочу и прославиться, допустим. А эту вещь я писал, отвлекаясь начисто от того, что я писатель-не-писатель и как напишу, а лишь считая, что не могу этого не написать. Написал — и вот. Что же я теперь буду писать новый роман, пьесу? Или болтаться просто, выслушивая соболезнования и красуясь тем, что у меня запрещенная вещь? Нет. Не знаю. Наверно, поеду на Д[альний] Восток — в войска, погляжу, послушаю, сдается мне, что у нас что-то вроде 41 г. складывается, — буду писать хоть докладные ЦК.

21.XI. П[ахра]

Встал в пять — еще до того, как Евг[ений] Ант[онович] грюкнул дверкой котла внизу, но встал не по-доброму, когда спешишь к делу, пользуясь ранним часом, и не по-ужасному (слава богу!), когда не знаешь, куда рвануться от тоски и муки, а так и весьма спокойно, без малейшего трепета перед торжественностью предстоящего дня, — торжественностью и значительностью, — речь идет о дальнейшей жизни ж[урна]ла, которому отдано в общей сложности 12 лет жизни и который за это время — так ли, сяк ли — стал частью жизни многих людей, частью истории и т.д. Потому что знаю по опыту, по известной до малейших тонкостей природе обстановки, что сколько ни заготовляй неотразимо логичных доводов, убедительных и ясных, как божий день, построений на основе самоочевиднейших фактов, как ни вооружайся насчет существа дела, — все это не играет, если машина заработала, — она все равно свое сработает и найдутся, всегда есть люди, которые представляют винтики и колесики этой машины, хотя бы они и понимали в какой-то части эту свою роль, — высшая мудрость для них — не задумывайся по существу дела, делай, двигайся, как угодно машине. Единственно что остается — не задираться, не выглядеть слишком защищенно — машина этого терпеть не может, — проявлять в обычных, привычных ей словах готовность «воспринять любую критику», но желательно прояснить ее в отношении всей в целом работы, т.е. подводить к необходимости обсуждения, пусть там уже все готово: «чего еще обсуждать?» —

7 ч. 23.XI.66. П[ахра]

24.XI. Понедельник — утреннее совещание в малом секретариате (Федин, Марков, Воронков — я, Дем[ентьев], Кондр[атович], Лакшин)¹.

Воронков: речь идет о журнале, который мы все любим и уважаем и о котором последнее время слышишь, что говорят уже черт знает что. И о Твардовском, чье имя и т.д. — Тут, конечно, не без «перста», но и то слава богу. Условились провести обсуждение ж[урна]ла на расширенном секр[етариа]те 12.XII., нет, передумали, чтобы не получилось, что это вместо съезда, открытие которого намечалось в последний раз на это число, — на 18? — Оттуда мы пошли вчетвером в редакцию, обсуждая по пути слушок, пересказанный Кондратовичем и восходящий к Эренбургу, насчет «четырех и восьми».

В 3 ч. нужно быть у Демичева.

Там все получилось так, как будто хозяин, созвав гостей на обдуманный и пристойный по всем правилам проходивший обед, вдруг был оглоушен совершенно неприличной, неуместной и, м[ожет] б[ыть], неумной выходкой одного из гостей, вынужден был уже в ходе обеда осадить его, а тот не вдруг-то послушался, — начался «диалог, пикировка» (как выразился Корнейчук², желая пристыдить «гостя»), а затем, когда уже все разошлись, гость, подошедший попрощаться и, м[ожет] б[ыть], пробормотать какое-то извинение, был удержан хозяином, продолжавшим «пикировку», объяснение, и они присели на отодвинутых так-сяк стульях — и пошло, и пошло — просидели с 6 до 12 ч., причем хозяин предложил остаться и одному из своих приближенных (Шауро) вернувшимся за своим..., оставленном на стуле, где уже сидел задержавшийся гость. Правда, этот приближенный помалкивал, склоняясь то к тому, то к иному настроению хозяина в ходе продолжавшихся объяснений. И получилось так, что хозяину не меньше, чем гостю, важны были эти объяснения, он точно ждал только случая, а у него уже было заготовлено столько вопросов, упреков, наставлений, претензий и раздражений против этого гостя, которые он сдерживал до поры. И они говорили, говорили, перебивая друг друга, припирая к стенке, уворачиваясь, бросив одно и цепляясь за другое, но все в напряжении этих прорвавшихся счетов. Дополнительно посылали за чаем, за сигаретами для «гостя», искурившего все свои и захламившего край стола импровизированными пепельницами (приближенный деликатно выявил настоящую среди так еще и неприбранного стола). Слабели, задремывали, выбегали поссать — не по очереди, а в одно время, дотерпевшись до края — и опять, и опять за свое. Приближенный уже вовсе клевал носом, отставая. Наконец, надо было кончать, и кончали с выражениями взаимного удовлетворения, что так получилось («Я рад», — говорили и хозяин, и гость), с чувством обычной в таких случаях неловкости³.

Едва нашел в предыдущей тетради этот завалящий набросок и округлил его примерно для «Зап[исной] кн[ижки]», которую хочу дать в № 12 вместо главы, забранной мною уже <из> корректорской (Зельма Яновна, говорят, прослезилась, шутка ли!).

Где-то набросок: город спит и вбирает сквозь сон запах свежей натоптанной хвои — запах праздников и похорон. В нем есть что-то, эта «деталь» может выстрелить с большим смыслом⁵.

Письмоносец нашего дома, как потом узнал, Нина, поднимаясь со мной в лифте, попросила надписать ее сыну мою книжку, которая у него есть, — наверно, «Теркин». Не удивительно, что знает по имени-отчеству — столько адресов разобрала, но, честное слово, это кое-что в жизни бедной, небогатой.

24.XI. П[ахра]

Хорошо, но жаль оленьих рожек и раковых шеек, самих нежнолюбимых моих простеньких цветочков моей пешеходной юности, цветов поры любимой. Авось, еще найдут место себе. —

Перебелял для цикла, подправлял, где мог.

Выбросил из цикла, помимо заведомо неподходящего «опустевшего времени», еще и старушку, и сон, не считая уже «Опять при имени заглавном», ушедшего в главу². —

Предложить «Правде» на выбор «из цикла, публикуемого в № 12».

Все время с утра думаю в плане редакторской исповеди — о нравств[енной] стороне этой работы, о родительском в ней.

25.XI. П[ахра]

23 ноября — день рождения Вали, пропущенный не только мною, но и Машей и Олей, — какой беспамятной, напряженной, перегруженной жизнью живем мы все трое — каждой по-своему. Вчера Валя по телефону отвергала мои объяснения и ахи по этому поводу, не считая это существенным, стоющим объяснений, но, м[ожет] б[ыть], в голосе была и обида, — впрочем, нет, она сама живет такою же перегруженной донельзя, м[ожет] б[ыть], больше всех нас — жизнью. — Вале 35 лет, она уже старше того меня, что на суперобложке последнего издания «Теркина».

Мне бесконечно дорого то, что мы с ней, являясь представителями, как говорится, двух поколений, не только не отдаляемся с годами друг от друга, а наоборот — становимся ближе и ближе. Это — счастье, по крайней мере для меня.

То и дело наплывает чувство какой-то не то неловкости, не то тревоги за последствия моего ахового выступления на совещании у Демичева и многочасового «выяснения отношений» с ним в тот день. Бог весть что за всем этим. Но пусть. А мысли о том, что надеюсь высказать на обсуждении «Н[ового] м[ира]», все дальше от «отчета», все более складываются в нечто общее и принципиальное.

Придется изъять из цикла «Кремлевскую березу» — она явно не сделана и явно вырастает из цикла, требует другого развития, чем «запись» — все это, конечно, весьма условно. Во всяком случае в ней недостает — многого: птиц — потомков стай, что, может быть, еще при Грозном над куполами этими взлетали; зарниц ночного неба прифронтовой столицы; кратких слов о том, что такое «диво» было ревниво укрыто за этой стеной и видеть ее могли лишь немногие. Невидящим иль отчужденным взглядом в тот краткий миг, как проносились рядом¹. —

Вклеил «кулацкие маршруты» в книжку «Далей» («Огни Сибири»), но нет, не встает на место — вроде бы к месту, как раз, но насколько тут другая степень по сравнению с протиснувшимся там словечком «беда» — другая степень свободы.

27.XI. П[ахра]

Вчера и сегодня развернул-таки «Березу», изъятую из «Зап[исной] кн[ижки]», примерно так, как это представлялось в первоначальном замысле. —

Гулял по «черной тропе», т.е. по траве мокрой из-под стаявшего почти на нет снега. Утром чуть-чуть подсушило, посветлело, но лужицы не затянулись. Выходил сейчас на балкон посуху, хотя уже с месяц он лежал по-зимнему занесенный. Сейчас снег только у наружного края — у стены стаял, и доски просохли.

Оля привезла газеты. В «Правде» должны были быть «Стихи из «Зап[исной] кн[ижки]» (4 вещицы), но утром вчера Куницын позвонил, похвалил стихи, сообщил, что идут, только редакция не дает сноску «из публикуемого в «Н[овом] м[ире]». Не даете — не надо. Из-за этой-то сноски я решил выйти хоть с кое-какими невинными стишочками в «Правде», чтобы назвать «Н[овый] м[ир]»¹. —

Настроение так себе, более того — невеселое, спал плохо, среди ночи читал Грекову², курил, пил кофе. Но работать силы есть, а значит, можно тянуть — так ли, сяк ли.

Где же все-таки опубликовать главу?

Дементьев: если «Ив[ан] Ден[исович]» и «Т[еркин] на т[ом] св[ете]» ошибки «Нового мира», то спорить не о чем, нужно уходить. — Он прав, долбали Семина и др[угих]³ п[отому], ч[то] не могли долбать «гл[авных] преступников» — меня и Солж[еницына].

28.XI. П[ахра] 4 ч[аса] утра.

Забыл записать пятницу прошлой недели, когда дозвонился до Воронкова, что, мол, хотел бы поделиться с ним и Марковым тем, что было в понедельник после окончания у Демичева, т.е. о моей беседе с ним. — Очень хорошо, но здесь и Федин (по поводу юбилея Тихонова) — вы не против? — Наоборот, рад. — Мы будем свободны к часу. — Но перед часом дня он звонит мне (я уже в редакции): вдруг к нам едет Шауро с Мелентьевым, я сказал, что ждем вас, он сказал, что очень хорошо, — словом, как вы хотите. — Я немного задержусь. — Приезжаю — они еще там — Шауро, М[елентьев], Беляев: съезд еще откладывается, уже с января на... Марков: если не январь, так уж и не апрель, давайте — на май. Поддерживаю майский вариант. Прошу Шауро позвонить Грачеву¹: № 10 переформирован, готов, но в машину пойдет лишь с 7.XII, т[аким] о[бразом], выйдет уже в 67 г. и т.д. Обещает, уезжает. Остаемся вчетвером, рассказываю в избранных моментах (гл[авным] обр[азом] о том, что я отклонил предложения об «укреплении» ж[урна]ла, о Солженицыне («не меняю оценки пера»), о пожеланиях Д[емиче]ва быть союзу самостоятельнее в решении своих вопросов («вы могли бы быть вовсе независимой ни от кого организацией»). Воронков: я в нужник сходить не могу без «отдела», не то что... Переходим в «чулан» закусить, Вор[онков] выставляет начатую поллитровку, с отменным лицемерием уклоняюсь (правда, спешил на ред[акционное] парт[ийное] собрание). Уславливаемся о совещании перед обсуждением (20.XII.) «Н[ового] м[ира]». Благорасположение крайнее, кажется, кто же будет критиковать нас, — все свои...²

30.XI.66. П[ахра]

Береза

Стал переписывать с утра после прогулки по заскорлупившим, подсушенным морозцем тропинкам, вытаявшим за дни оттепели.

Переписывал, чтоб отвлечься каким-никаким делом (есть недотяжки), и не сразу пытаться записать все, что на душе от чтения двух папок Р. Медведева, — читать закончил во втором часу ночи за столом¹. Вчера устроил полку поэзии, сняв ее с «надвратной» высоты и расположив за спиной.

1.XII.66. П[ахра]

Несколько перебил густоту впечатления от работы Р. Медведева чтением рукописи Б. Поршнева о снежном человеке, — талантливо, интересно, но вряд ли вполне научно — не хватает хотя бы скелета, хотя бы черепа или той засушенной руки сн[ежного] человека, — будь это покороче, пожалуй, можно бы и напечатать. Неприятна широковещательная, при такой нехватке вещественных доказательств, интонация: открытие совершилось. А совершилась остроумная концепция «звена» между зверем и человеком, развитая с такой решимостью, как если бы вещ[ественные] док[азательст]ва были уже налицо¹. —

У Медведева мало того, что бы не было известно ранее, хотя бы в отрывочках и разрозненных деталях, но все это охвачено обстоятельным, последовательным изложением, опирающимся на документы, на даты, цифры, имена людей, на фиксированные в печати показания, — это история, и потому это вступает в сознание с новой силой и не как оглушительная сенсация, а как приведенное в систему множество фактов. Нет, утопическая задача — «коллективно забыть» все это, что коллективно усвоено, воспринято, распочато так или иначе.

Ужасы и вся фантастическая причудливость минувшего режима — они, конечно, не были в такой степени жутки для общественного сознания и даже сознания самих пострадавших, т[ак] к[ак] воспринимались в большинстве порознь как трагическая беда отдельной судьбы (Б[ухари]н в своем письме говорит лишь о своей личной невиновности и непричастности к «группам» и «центрам», отнюдь не отрицая реальности этих групп и центров с их фантастическими планами реставрации капитализма, с их шпионскими связями и т.п.). Кроме того, помню по себе, ужасаясь по-человечески тем, что происходило, мы не допускали мысли, предположения, что это просто ужас, всегда будучи готовы уйти под защиту привычного: «партия знает, он знает, ему видней» и т.п.

Работа Р. Медведева — не просто эмоциональный всплеск возмущенного и непримиримого сознания: ужасно, нельзя забыть, не должно повториться, но именно работа, м[ожет] б[ыть], беглый, первоначальный набросок, но набросок истории, некая хроника общеизвестных событий с подчеркнутыми в ней обстоятельствами, ускользавшими, как-то опускаемыми или не замечаемыми «наукой» Трапезниковых², как, напр[имер], внезапность коллективизации в ее практических масштабах сплошной, никак не вытекавших из решений 15 съезда и др. —

Стало вдруг совершенно ясно, впрочем, и без того уже осознававшееся, что все «ошибки «Н[ового] м[ира]» — следствие чистосердечного и отчасти наивного восприятия указаний о культе личности без учета того глухого и мощного сопротивления развенчанного культа, которое было, есть и имеет тенденцию развиться ныне (правда, всегда с опаской).

Работа Медведева Р., как и работа его брата Жореса о Лысенко³ — свидетельство неусыпности того, что разбужено было в сознании общества XX и XXII съездами. Люди предпринимают труд поистине подвижнический, осознавая, что, не сделав этого, не взяв на себя с риском и отвагой этой задачи, не скоро дождешься чего-нибудь. Люди изучают, насколько это возможно, по нашим источникам, наловчившимся издавна прятать концы в воду, работают, чтобы выявить, вынести на свет то, что охранители в силу инстинкта самосохранения замазывают, затушевывают, искажают, скрывают.

Веселая мысль: охранители, по счастью, не умеют и не любят писать, а если пишут, то крайне плохо, бездоказательно, опираясь лишь на законы о сохранении военной тайны в отношении вещей, которые не являются военной тайной. Трудно представить, чтобы они могли написать что-нибудь подобное по убежденности и основательности в защиту культа, выдать такой документ своего сознания — партийного, гражданского — каким является эта работа. Они умеют умалчивать, но не умеют говорить в открытую, — не смеют. Их сила в молчаливой их круговой поруке, в навыках догадливости относительно «последних указаний», но продуктивной, творческой силы они не имеют. — Внушения темных и трагических лет — долго ли они еще смогут влиять на души?

Все дело в том, что мы всерьез восприняли то, к чему призывали съезды и другие решения партии относительно ликвидации последствий культа личности, не учитывая, не желая догадываться, что все это езда с ограничителем, тогда как в проведении сталинистской политики и практики никаких ограничителей не было — любое безумное и изуверское развитие принципа «бдительности» поощрялось («врачи-отравители»). Мы всерьез, а критики наши себе на уме: погодите, мол, дурачки, покаетесь, поплатитесь. Да что говорить, если Хрущев, если вспомнить его критику о пернатых (не могу вспомнить, но речь о глупых птицах, которые сами идут на манок, что ли), его слова о ношении медалей ста[линскими] лауреатами (вопрос, конечно, Михалкова): «Я сам бы носил и гордился», — да и вся его двойственность, открывание и закрывание ящика — то так, то этак⁴. —

Работа Р. Медведева, м[ежду] пр[очим], строго держится соблюдения авторитета партии, признания великих достижений народа под ее руководством, незыблемой преданности идеям марксизма-ленинизма. Она чужда всякому нигилизму, ниспровергательству, «очернительству», но отлично может быть обвинена во всем этом по системе, завещанной от сталинских времен. —

Вдруг какая-нибудь газета 6 декабря перепечатает мою «Балладу о Москве», хотя она уже исключалась мною из собр[ания] соч[инений] и сборников⁵. Да по нашей манере не обязательно и дату ставить внизу. Но нет, этого все-таки не сделают — что-то запрещает. —

4.XII.66. П[ахра]

Последние дни — главное, переполняющее душу впечатление и содержание мыслей и представлений, воспоминаний — все в связи с тремя папками Р. Медведева.

Какой поистине подвижнический, огромный, дерзкий и благородный труд предпринял один человек, чтобы собрать все, что доступно, и выстроить в цельном, убедительном и глубоко партийном изложении историю сталинской эпохи. Как нужна эта книга, как непостижимо после нее и без того непостижимое и удручающее стремление верхов спрятать голову в песок от этой темы, — от нее не спрятаться.

Говорят, что рукопись была найдена в столе Ильичева¹, покинувшего свой кабинет в ЦК, и возвращена автору с надписью секретаря ЦК: «ЦК и Президиум не могут еще решить вопроса о культе личности, а какому-то Р.М. Медведеву все ясно». Вот оно: не позволено, не твое дело, сами все знаем. Чисто культовое представление, что мысли могут быть только наверху и, по мере надобности или готовности их, вносятся в сознание низов, т.е. всех, всего общества, для усвоения и пользования ими впредь до замены новыми.

Голова ломится, сердце замирает, и просто жутко от этого всего, что наплывает, связывается, обступает и не дает жить вне этого. — Какова еще будет судьба книги и автора? Что-то нужно делать.

Побывал на тоскливом юбилее Н.С. Тихонова², — первый из писателей Герой соц[иалистического] труда и т.д., а в зале недоумение: наряжают седого толстого дядьку то в один, то в другой халат и тюбетейку, подносят цветы, папки, подарки, а кто он такой, что он — нет узнавания, душевного отклика, и не зря. Ватный человек со своей запланированной беспартийностью и чиновничьей готовностью потрафить чему полагается. И стишки вчера были в «Правде» — подводит итог 70 лет жизни, полувековой взрослости, говорит о «чертовых мостах», но ни звука о том, о чем не положено. Пустота, не приведи господь. —

Думается об обсуждении — оно все ближе. Кое-что складывается в голове.

1) Овечкин — начало «линии» «Н[ового] м[ира]»³.

2) Эренбург, Горбатов, Залыгин, Можаев — это все ошибки «Н[ового] м[ира]»? Лучше было бы не печатать этих вещей⁴. <?>

3) Солженицын — ошибка? Не следовало печатать? А как быть с Айтматовым — «Прощай, Гюльсары», — этой повести не было бы на свете без Солженицына⁵.

4) Быков.

5) Кардин — Кривицкий. Ошибка («Без комментариев»), но из чего она произошла. Не из дурной мысли, но из недостаточности ее⁶. —

5.XII. П[ахра]

Встал близ восьми, и от закрытой форточки или вчерашнего чревоугодия чувствовал себя несвежим и почти несчастным до первого глотка кофе и сигареты. Но вышел погулять, уже рассвело, был легонький, 10 градусов морозец, сеялся мелкий, как мука-крупчатка (но не крупа), снежок на снег, накрывший и заровнявший тот первый снег, что был порван проталинами и промоинами, — прошелся по северному своему кругу — помолодел и взбодрился. Обдумывал послесловьице к Марьенкову¹, думал и об этом, но уже не в таком тупом раздражении и унынии, как вечером.

Неоспоримо, священно право павших в войне за родину на память, на почести, которые воздаются им посмертно и дают некое удовлетворение их близким, друзьям, родным и всем, кто был с ними в одной доле, но остался в живых по жребию войны, и тем, конечно, кому еще воевать и быть готовыми к смерти во имя родины, — по крайней мере, они знают, что о них вспомнят грядущие поколения. (Правда, и в этом во всем немалая примесь «воспитательной политики», государственного соображения по руководству настроениями «масс», которым нужно «подбрасывать» этакие сентиментальные выдачи, вроде организованной на днях могилы неизвестного солдата — не дай бог ему оказаться каким-либо чудесным, непредвиденным образом — солдатом известным — лишние хлопоты, подобно тому как совершенно некстати 5 и 6 из 28 <панфиловцев> оказались живыми, — все так, но все же неоспоримы и священны права павших на войне).

Но как быть с памятью тех, что были лишены возможности заслужить ее знаки, общенародное внимание к ней? Медведев, по-видимому, справедливо подытоживает: ни одна армия в мире никогда ни в какой войне не имела таких потерь в комсоставе, какие понесла наша армия накануне войны и отчасти после войны². Как быть с этой памятью? Помнится, XXII съезд принимал решения (или об этом только говорилось) о сооружении памятника жертвам культа личности³. Но это тоже непросто: здесь идут заодно Тухачевский, Якир, Уборевич с Егоровым, Блюхером, Беловым, судившими и осудившими на смерть первых⁴. И так сверху донизу. Жертвы, и судьи, и палачи, вместе ставшие жертвами высших судей и палачей, осужденных историей, но со свойственной ей мягкостью. Это — относительно только военных кадровых. Но живыми и мертвыми героями минувшей войны никак не меньше счетом являются люди до войны не только не кадровые, но вовсе штатские. И опять непросто. Такой же памяти, как эти последние, заслуживают, несомненно, и те, что погибли в канун войны и во время войны не на войне, а в тюрьмах, лагерях, в застенках безумного режима. Но среди этих погибших сколько таких, чьи руки в крови, тех, что погибли после того как приложили немалые усилия и усердие по умерщвлению своих предшественников. И наиболее крупные из этих еще упоминаются, значатся жертвами сталинизма: Постышев, Косиор⁵ и т.п., тогда как те, что не успели отличиться (или куда меньше успели) по части фабрикации «врагов народа», идут чохом, не поименно, суммарно. Бог знает, как тут быть. Однако были же, как показывает история, и подлинные герои сопротивления самоистреблению партии и общества в роковые годы — северо-казахстанский секретарь обкома Н.С. Кузнецов, ленинградский работник НКВД Дровяников, принявшие свой крест с истинно коммунистическим мужеством⁶. Но и на этом еще не конец, — нельзя все относить к 37 году.

6.XII. П[ахра]

Вчера и сегодня с 5 ч. намахал заметку о Марьенкове — 9 моих страниц. Не нужно, чтобы слишком очевиден был личный повод к этому напутствию, но и без него совсем нельзя¹. Поправил верстку стихов для № 12. Немножко доволен собой — как всегда, когда хоть что-нибудь делаешь, а не только витийствуешь в мечтательных экскурсах. У Толстого молодого в дневниках — это очень частый мотив. Сейчас читаю его по 20-томному собранию — досадны отточия в скобках, не говоря уже о сокращениях не отмеченных — из 13 т[омов] дневников — здесь два².

Предстоит трудный разговор с дамским автором — И. Грековой³. — Кажется, 20 градусов мороза — не выходил по занятости перед Москвой. —

Сдам Марьенкова — и за тезисы к обсуждению «Н[ового] м[ира]». —

8.XII.66. П[ахра]

Вчера и сегодня доводил с увлечением послесловие к Марьенкову — работа приятная — выполнение некоего обязательства юношеской дружбы, да и по существу: несомненно, что после меня это самый талантливый человек в Смоленске, которому, кстати, я сам многим обязан — об этом еще будет случай рассказать. Для ж[урна]ла это замена, м[ежду] пр[очим], литературно-крит[ической] статьи, кот[орую] прочтут — да как — не только друзья ж[урна]ла. Рад, что не был выведен из строя даже в результате вчерашней перебранки с Машей («Так ты не едешь сегодня?» — «Я же сказал, что не еду...» — «Когда ты сказал?» и т.п. вплоть до «твоя — моя машина»). Еду сегодня из-за этой заметки, не дожидаясь Маши, ночевавшей в городе и нынче навещающей Елену¹. Буду ночевать, мыться ( м[ожет] б[ыть], в баньку?) и завтра — день в редакции — деп[утатский] прием. —

Обсуждение 20.XII может не быть, но готовым быть нужно. —

10.XII. П[ахра]

«Марьенков» хорошо принят в редакции, вычитывали его вместе (я, Дем[ентьев], Закс, Кондрат[ович], Виногр[адов]). Потом — отдельно Сац с Лакшиным.

В тот день мне дали сигнальный 10-го с наклейкой «сотый номер» (из «пятисотый») — мой сотый во второй редакторский срок. Отмечали вечером в пустынном ресторане зимнего Эрмитажа.

Рассказываются «исторические анекдоты». Будто бы «Н[овый] м[ир]» обсуждался на Политбюро. Вызывают Тв[ардовско]го: вам предоставляется слово. — Что я, бывший редактор этого порочного ж[урна]ла, могу еще сказать?..— Зачем же — бывший? Настоящий, но вот есть мнение, что нужно укрепить журнал, дать вам крепкого заместителя — Грибачева¹. — Грибачева? Я с ним на одном поле <…> не сяду, а не то что... — Смятение, негодование, неловкость, Брежнев, по-видимому, хочет как-то поправить дело, другие — ни в какую. Наконец все уходят, Бр[ежнев] оставляет Тв[ардовско]го и говорит: — Видишь, Ал[екса]ндр Триф[онович], с кем работать приходится. —

Тираж подписки на 67 г. (при таких запозданиях ж[урна]ла, позволявших наверняка многим предполагать что угодно: будет ли та же редакция, будет ли выходить ж[урна]л вообще) <подписка>, не только не упала, но чуточку вроде поднялась даже. По одной Москве — прибыль свыше 3000 подписчиков. (Приятно сознавать, что среди них, м[ожет] б[ыть], есть и те, кому на идеологич[еском] совещ[ании], на активе МК тт. Демичев, Семичастный и др. объясняли, в чем пороки ж[урна]ла.) — По армии — заметная убыль, но меньше московской прибыли².

Что же с Симоновым, будет ли обсуждаться на обсуждении эта последняя и такая беспримерная «ошибка» ж[урна]ла (ликвидация тиража — второй случай за 41 г. — первый в 26 г. «Свет непогашенной луны»³)? — Звоню Воронкову вчера. Он сообщает («только вам»), что Секр[етариа]ту отказано в тех 20—30 экз[емплярах], которые он просил: недоверие уже такому органу, кот[орый], по словам Дем[иче]ва, «мог бы быть независимым ни от кого». «Мы доложили куда следует — ответа еще нет». — Похоже, что обсуждение может быть отложено.

После «Правды» от стихов из «Зап[исной] кн[ижки]» отказались и «Известия» по той же причине. Хитров рассказывал нашим, что все шло хорошо, стихи очень понравились, Полторацкий (!) чуть ли не прослезился, но дошло до редколлегии — сноску? Нет. Мы еще, мол, не расквитались за сноску к отрывку Симонова, — могут понять так, что мы продолжаем, и т.д.

В тот же день — записка Чаковского: не дадите ли что-нибудь в первый № новой «Л[итературной] г[азеты]»? Пожалуйста (посоветовался со своими: нам нельзя ничем пренебрегать). Дадут сноску — пожалуйста. Отобрал 4 штучки, в т[ом] ч[исле] «волки», и передал Гале, дочке С[офьи] Г[ригорьевны], работающей там. Должно быть, откажутся⁴. А еще у меня на минуту была мысль предложить главу! Что же, все-таки, делать с главой? Как ее довести до третьего тома?

Задумал и отчасти предложил Заксу и С[офье] Г[ригорьевне] — заменить в № 12 «Березу» двумя-тремя добавочными «Записной книжки», а «Березу» — в первый.

С этим заглянул в послевоенные тетради, ища набросок «Запах свежей, натоптанной хвои...», хоть и знал, что там не более того, что и так помнил. Нашел в конце второй толстой тетради.

Строчки эти были задолго до смерти Сталина, но теперь, когда мне их вдруг как-то напомнил Закс, захотелось подвести и вторую строфу:

Но пока искал, набрел на россыпи всяческого рифмованного и нерифмованного добра, пришла мысль — не выписать ли кое-что для «Дн[евника] писателя», а там и пошло — вплоть до решения уже на прогулке и за завтраком организовать из этого нерифм[ованного] добра нечто вроде второй книги «Родина и чужбина». И сейчас ничем не могу заниматься — хочется провериться, увериться, пробежать все тетради за 20 лет, обводя красным места, которые выписать, как, впрочем, было и с «Родиной и чужбиной», м[ожет] б[ыть], с подстрочными примечаниями изредка — все, что «из жизни» и об искусстве. Сейчас почти что счастлив и очень встревожен — не обмануться бы — уж очень вдруг нашлось. Спокойствие!

11.XII.66. П[ахра]

Просмотр — (за два дня) тетрадей с 45-го по 55-й, примерно, годы развеял, конечно, бурный самообман насчет «второй книги», но добра там действительно, порядочно, хотя записи не так однородны, как в годы войны*.

Несомненно уже, что можно будет

1. пополнить «Родину и чужбину» несколькими главками — записями, напр[имер]:

1) Нюрнберг — См[олен]ск.

2) Колхоз «Большевик».

3) Старушка-попутчица («ночной сторож»).

4) Рассказ Коли-шофера.

5) Уральские странички.

6) Теплоходом по Волге.

7) Из записей Фролова.

8) Природа — погода — Малеевка (?).

9) Из Болгарии¹.

2. Решительно нужно написать статью о «Далях» (чтобы поспеть с нею к III тому).

«При подготовке к печати нынешнего собрания сочинений я нашел не лишним сопроводить и вторую мою <по> объему книгу «За далью — даль» — некоторыми пояснениями, подобно тому, как это было сделано лет за.......... до этого в отношении «Василия Теркина». И там и тут ближайшим побудителем явилась почта...

Примерный план статьи, как он уже сейчас обрисовывается:

1) Двуединое зарождение замысла «Далей» («Когда в безвестности до срока» и «Мост», и, м[ожет] б[ыть], «свет всему свету»).

2) «Борьба» стихотворного варианта с прозаическим «Пан» — без упоминания².

3) Книга, переломившаяся на середине («На мартовской неделе»)³.

4) Эволюция темы Сталина.

5) «Дали», «Теркин» и «Т[еркин] на т[ом] св[ете]». («Фронт и тыл», лит[ературный] раз[говор]).

6) «На Ангаре», «Друг детства», «Так это было».

7) Читатель о «Далях» («как ты посмел» и «как ты мог» — точно один читал первую половину (главы и книги в целом) а другой — вторую). «Черная папка»⁴.

8) «Глава дополнительная»⁵.

Продолжаю просмотр тетрадей за второе 10-летие (после войны), тут будет гл[авным] обр[азом] ж[урна]л.

14.XII. П[ахра]

Из находок при чтении дневников*

Не приведи, судьба, — нашим детям и внукам пройти через всякое такое. И опыт вынести такой. Да будет опыт наш порукой¹. —

Подключены к «Зап[исной] кн[ижке]» вместо «Березы», отнесенной № 1 или для др[угого] случая:

Вечером:

Как мог я забыть, просто забыть, что вчера Валю увезли в больницу, какую-то 46-ю, на обследование по подозрению чего-то ракового. Сегодня она уже дома, но, по словам Оли, очень навпечатлялась обстановкой, хотя сама «комок мужества». Сейчас говорил с ней. —

Вчера — ред[акционный] день, Надя⁴ со своими разводами и примирениями с мужем (отправил в См[олен]ск), Рой Медведев с товарищем (прекрасное впечатление от этих людей). Вечером и утром читал предпоследнюю папку⁵. Соображая тезики к обсуждению — а будет ли оно 20? И к чему приведет?

15.XII.66. П[ахра]

В чем был почти уверен заранее, хотя только что собирался засесть за тезисы выступления, — обсуждение «Н[ового] м[ира]» отложено, по обстоятельствам болезни К. Федина и Г. Маркова, на неопределенный срок. Пожалуй, что все, кому ведать надлежит, рады этому прискорбному обстоятельству, относящему необходимость хоть какой-то определенности в отношении «Н[ового] м[ира]» на некий срок, — «а там видно будет» (т.е. как и со съездом).

Мое слово в кратких чертах сводилось бы к тому, что оно не нужно, подобно авторским объяснениям по поводу представляемой рукописи, — ведь все дело в ней. Но там хоть рукопись, т[о] е[сть] данность, ограниченно известная или вовсе неизвестная. А тут книжки журнала, доступные всем для обозрения и изучения. И редактор ж[урна]ла, в сущности, еще меньше может сказать, чем автор рукописи. Однако, поскольку редакторам свойственно в отношении того, что они печатают, чувство почти что авторства, по крайней мере соавторства, хотя бы в ином случае он не заменил, как говорится, там ни одной запятой, — допустимо, что и ему хочется сказать некие сопроводительные слова к тому, что сейчас представлено на рассмотрение.

Этот позыв оправдывается прежде всего некоторым недоумением по поводу критических замечаний журналу, предшествующих этому обсуждению. Таких замечаний много, и тут нечему удивляться, — их могло бы, со всеми основаниями, быть еще больше.

Но очень важно тут прояснить кое-что.

Обсуждение журнала — это нечто больше, чем обсуждение одной какой-либо книги или рукописи, как бы они ни были значительны сами по себе. Журнал, обладающий сколько-нибудь развитой и признаваемой журнальной «физиономией», обликом и т.п., — это явление общественной жизни, это некий узел, где сходятся и ввязаны интересы и настроения, взгляды и оценки не только одного редактора или редколлегии, или даже коллектива ближайших и неближайших сотрудников, и не только более или менее значительной армии читателей (о чем нельзя забывать), но и ближайшим образом тех органов печати и контингента их сотрудников, которые так или иначе отзывались на существование журнала.

Должен ли обсуждаемый журнал иметь в виду только критические замечания и суждения критики и читателей, отбрасывая все одобрительные отзывы, как тех, так и других, хотя бы этих отзывов было неизмеримо больше?

Можно ли только к журналу и его редакции обращать упрек за опубликование произведений, которые были приняты литературной общественностью с удовлетворением или, по крайней мере, интересом и оценивались в духе, наиболее благоприятном для редакции?

Может ли журнал сделать для себя полезные выводы из той критики, которая часто бывает основана не на конкретных образцах его продукции, а на тех крайне общих голословных и тенденциозных характеристиках этой продукции, которые явились извне и не сопоставляются этой критикой с самой продукцией (статья Кардина из «Литературки», возникшая по поводу этой статьи).

Иными словами, ж[урна]л живет и действует под общепринятым знаком «порочности», «очернительства» и т.п., а между тем самый беглый обзор того хотя бы, что написали различные органы печати о вещах, напечатанных в нем, дает совсем другую картину. Журнал куда более хвалили, благодарили и приветствовали, чем бранили и упрекали. И дело не в прямом количественном сопоставлении оценок, но в том, что положительные конкретны, доказательны, обращены непосредственно к материалу страниц ж[урна]ла, а отрицательные чаще всего основаны на трудно уловимых «дуновениях» молвы, на письмах земляков, мимоходом брошенных обвинениях руководящих товарищей, не дающих, м[ежду] пр[очим], оснований заподозрить их в самоличном прочтении произведений, о которых идет речь. —

Хватит покамест.

Дальше о «линии Н[ового] м[ира]» — линия с «Рай[онных] будней» — линия жизненной правды — в двуедином направлении (лит[ературно]-худ[ожественном] и публицистическом).

Кто возьмется доказать, что опубликование вещей Солженицына принесло нашей лит[ерату]ре вред, урон, словом, является ошибкой ж[урна]ла? А между тем, Солженицына уже и упоминать не разрешают, как будто это уже решенный вопрос. И т.д. Эренбург (по-другому), «Дали» и «Т[еркину] на т[ом] св[ете]». —

Третьего дня, вышелушивая для № 12 всякие крохи в «Зап[исной] кн[ижке]», выписал было из одной тетради:

Да не стоит, слишком очевидно, что из «Далей», да и Суркову много чести¹. —

Захвачен тетрадями, записи по работе над «Далями» все более выглядят годными для напечатания просто в виде «страниц дневника» — с предисловием, заключением и, м[ожет] б[ыть], кое-какими построчными примечаниями. Но и др[угие] записи интересны.

16.XII.66. П[ахра]

Пролистал 22-ю тетрадь.

Конечно, в этой публикации будут наибольшее место занимать страницы дневника, в отличие от «Ответа», где к дневниковым записям я лишь прибегал, — эта вещь писалась в других условиях и как бы с сознательно поставленной «лабораторной» фиксацией ее «творческой истории». И есть большая выгода говорить теми словами и теми мыслями, но все же вчера показалось, что одним введением и подстрочными примечаниями не обойтись, — нужны «связки».

Еще стало ясно «перекрестие» в эти годы «Далей» с «Теркиным—загробным». Не позволяет разъединять их, — придется, как и было задумано с самого начала, обозревать две эти работы этих лет совокупно. И хоть мельком касаться примыкающих к ним вещей — «Моск[овское] утро», «Разговор с Падуном», «Басня» (?) и «Сиб[ирские] стихи»¹.

Очень хорошо бы надиктовать из тетрадей весь этот материал, но еще не решил окончательно.

Дневник Толстого — совсем другое дело, масса житейских заметок «для памяти» в плане неусыпного самонаблюдения, — о том, что пишет только информации, — дневник отдельное дело. Однако в швейцарской 57 года записи очень значительное: «...память о себе, которая производит бессилие...

Всемогущество есть бессознательность — бессилие — память о себе. Спасаться от этой памяти о себе можно посредством любви к другим, посредством сна, пьянства, труда и т.д.; но вся жизнь людей проходит в искании этого забвения...

Отчего самое ужасное наказание, которое придумали люди, есть вечное заточение? (Смерть как наказание выдумали не люди, они при этом слепое орудие провиденья.) Заточение, в котором человек лишается всего, что может его заставить забыть себя, и остается с вечной памятью о себе. И чем человек спасается от этой муки. Он для паука, для дырки в стене хоть на секунду забывает себя. Правда, что лучшее, самое сообразное с общечеловеческой жизнью спасенье от памяти о себе есть спасенье посредством любви к другим; но нелегко приобрести это счастье».

Поразительное наблюдение человека, изнемогавшего от памяти о себе, от самонаблюдения и спасавшегося от них всю жизнь в своих титанических художественных сооружениях или, потом, в «учениях», поисках веры (ни того, ни другого без «памяти о себе» не было бы).

Хочется записать одну, наверно, глупость. В нас есть некий ум, который умнее и справедливее нас, и если бы слушаться его, то как бы все было хорошо и правильно, но мы убегаем от него, от того безошибочного и доброго человека, в нас самих находящегося, и поступаем по-своему — в угоду страстям и страстишкам, т.е. по-дурацки. Хотя знаем о его присутствии даже в состоянии опьянения и даже немножко (до поры) слушаемся его².

Дневник — работа, только до поры не контролируемая, как, например, само писанье — дело, непосредственно предназначенное, находящееся под контролем читателей, а прежде редакторов, цензоров и т.п. Но как всякая работа, она выполняется не в совершенстве, с упущениями и стремлением уклониться от нее. Удивительно, как в дневнике наряду с пустяковыми и даже стыдными по своей ненужности, мелочности записями не находишь записанными факты, переживания, мысли, которые отлично помнишь много лет — они в том «дневнике», который у «того человека», все помнящего, все отмечающего, который все время живет в нас. И нечего в дневнике искать совершенства и полноты, — их нет даже в том, что пишется для непосредственного употребления в дело — в самих наших писаниях, — и они лишь часть того, что мы хотели или даже были способны сделать. Несомненно, что и у самого Толстого, помимо всего, что в его писаниях, выданных наружу, помимо, кажется, предельно доходящих до корня, до дна, — бог весть что, чего за бортом всего этого, нанесенного на бумагу. —

Где-то у меня есть запись о том, что человек по природе своей нуждается в обществе себе подобных столько же, сколько и <в> уединении от них (это сказал как-то М.А. Лифшиц). Отсюда два рода мучительнейших для человека условий: одиночка и общая камера.

Одиночка страшна до ужаса, но и безысходное пребывание в общей камере может свести с ума. Мухина-Петринская рассказывала, что она, проведя лишь недели три в общей камере, была на пороге безумия, и с тех пор даже в отдельной комнате ялтинского дома творчества ей было не по себе, и она признавалась, что боится ночью. А Олег Волков, проведший в тюрьмах около 30 лет в общих камерах и бараках, рассказывает (в своих рукописных воспоминаниях), как он чуть ли не целое лето наслаждался полным, абсолютным одиночеством (по выходе на волю, но еще без права возвращения) на островах какой-то сибирской реки, где было достаточно рыбы для пропитания и т.п., как он там был бесконечно счастлив, что никого нет³. Думаю, впрочем, что это счастье вполне можно и даже полней испытать в подобных условиях вдвоем с добрым товарищем. —

18.XII.66. П[ахра]

Оказывается, ничего я не понял по звонку Воронкова о перенесении обсуждения «НМ» на неопределенный срок.

Можно написать предельно кратко и в то же время точно по существу: «По сложившимся обстоятельствам прошу ЦК КПСС освободить меня от должности главного редактора «Нового мира».

Можно добавить еще фразу: «Постараюсь быть полезным партии моим пером, принадлежащим ей безраздельно».

Можно с коротким изложением «сложившихся обстоятельств», т.е. предложением Отдела «укрепить журнал», освободив и заменив Дементьева и Закса на их должностях неизвестными мне людьми и совершенной невозможности согласиться с ними.

Можно написать на прощанье письмо с кратким очерком судьбы журнала под моим и нынешней редакции руководством — это больше для истории.

Во втором варианте остается зацепка — надежда на то, что сверху Отделу предложат посчитаться с моими предложениями об укреплении журнала. Вряд ли стоит. Нужно свыкаться с мыслью, что и этот период моей жизни уже остается за чертой¹.

А что дальше?

Чудесное письмо — заношу его сюда целиком как знак того, что «есть память обо мне, есть в мире сердце (и не одно!), где я живу».

«От г[ероя] гражданской войны пенсионера 1900 г. рожд[ения], проживающего: Московская область, г. Истра, ул. Войкова, д. 21, кв. 24. Фролов Емельян Дмит-риевич.

Уважаемый и любимый поэт, Александр Трифонович, как я и вся моя семья любим ваши произведения, но к большому сожалению, как говорят, их не найдешь даже с огнем, даже в Москве на центральных улицах в книжных магазинах Ваших произведений нет, в других городах и подавно нет Ваших произведений. Раньше хотя по радио передавали, а сейчас и по радио не услышишь, один раз только слышали, как Василий Теркин ходил на тот свет, но, к большому сожалению, я и моя семья слушала только один раз.

Какую массу я прочел книг, но так замечательно, как Вы пишете, никто не писал, не пишут, и, наверное, и в будущем никто не сумеет так написать.

У всех авторов их сочинения какие-то обыкновенные, а Ваши произведения отдельное, от всех произведений, и мне очень хотелось приобрести Ваши книги. Почему не выпустят больше Ваших книг, или они кому не по душе. Еще год назад я писал в Московское радио, почему не передают по радио Ваши произведения, но они ни звука, даже удивительно!

Дорогой Александр Трифонович пожелаем Вам долгой жизни и больших успехов в Вашей честной и трудной работе.

15/XII 1966. Фролов».

«Что касается «Нового мира», то он никаких деклараций не делал и продолжает вести свое дело. Я думаю, что его нелепо и нельзя было бы закрыть. Это — явление, выражающее настроения определенных писательских кругов и даже такой обывательской интеллигенции, — они должны иметь свой печатный орган, иначе они за границу будут направлять, что мы видели на примере Синявского».

Из речи Д. Старикова на конф[еренции] читателей (библиотекарей?) в Уфе...²

21.XII. П[ахра]

Вчера — сигнальный первого тома.¹

Оказалось, что не так легко сообщить тому, кто ждал от меня немедленного или отсроченного по необходимости «подумать» ответа на предложения относительно «укрепления» ж[урна]ла.

Заехал вчера на Секретариат, он уже окончился, «приняв решение» по поводу съезда², — на май. Рассказал все, м[ожет] б[ыть], и лишнего, Воронкову, как было решено с Дементьевым — «поставил в известность». Воронков начал было о том, что важнее всего «сохранить ж[урна]л и сохранить Тв[ардовско]го», но потом махнул рукой и сказал: «Я вас понимаю»³. Ближайшим образом он как бы задет тем, что Секр[етариа]т Союза оставлен в стороне при решении вопроса об «укреплении»—оргвыводах, предпосланных обсуждению, которое, во всяком случае, должно было им предшествовать. А это было 20.XII, т.е. день обсуждения, отложенный на неопр[еделенное] время в связи с болезнью Федина («ему лучше») и Маркова. Еще что-то о том, что «Демичеву трудно — его нужно поддержать» (!) и также и «Федин будет переживать». Словом, забот у меня достаточно. Звоню раз, и другой, и третий по вертушке — Шауры нет. Не там ли Сурков — вроде там. — В редакции похоронные шуточки. «Звонили от Ш[ауры], еще позвонят». Не дождался — звоню сам. «Ах, Ал[ександр] Триф[онович], у меня тут был Сурков, 4 часа просидели, а секретарша не поняла». — «Так я хотел сообщить, что, к сожалению, ничего не могу добавить к тому... По зрелом размышлении и т.д. предложения принять не могу, так что вряд ли есть нужда мне отнимать у вас время...» — «Нет, как же, нужно будет встретиться, я вам позвоню завтра». — А то, что я сказал, — мимо ушей.

С разных листков:

Примечания

16.VII.

¹ Попадание в вытрезвитель, о чем есть запись в тетрадях 1962 г. В.И. Ардаматский — писатель; В.С. Тикунов — министр охраны общественного порядка РСФСР.

20.VII.

¹ О «Заявлении» («Завещании») академика Е.С. Варги см. запись в Рабочих тетрадях А.Т. 22 июня 1966 г. («Знамя», 2002, № 4).

Варга отказывался признать советское общество социалистическим, поскольку в нем утвердилась социальная несправедливость и не осуществляется принцип «от каждого по способностям — каждому по труду» (Варга Е.С. «Вскрыть через 25 лет». С пред. М.Я. Гефтера. // «Полис», 1990, № 2–3).

² Вероятно, Комиссия по истории ВОВ, возглавляемая П.Н. Поспеловым, при Институте марксизма-ленинизма (ИМЛ), числившемся при ЦК КПСС.

³ Повесть Фазиля Искандера «Созведие Козлотура» («Новый мир», 1966, № 8).

⁴ В редакции готовили к печати «Раковый корпус» А.И. Солженицына. Исторические повести В.Ф. Пановой «Лики на заре», предложенные автором «Новому миру», были отклонены А.Т. В № 7 «Нового мира» за 1966 г. опубликована пьеса В. Пановой «Сколько лет, сколько зим!».

⁵ «Реплика автора» — ответ А.Т. критикам спектакля «Теркин на том свете» в Театре сатиры, Ю. Рыбакову и Д. Орлову, противопоставлявшим постановку В. Плучека поэме А.Т. (Ю. Рыбаков. К итогам сезона. // «Театр», 1966, № 6; Д. Орлов. Оглянись во гневе…// «Труд», 1966, 26 июня). Высоко оценивая спектакль, А.Т. напоминал, что поэма «Теркин на том свете» была встречена теми же нападками, как ныне ее инсценировка. «Реплика автора» опубликована в «Литературной газете» 30 июля. (см.: А.Т. Твардовский. Соч. в 6-ти томах. Т.5. М., 1980. С. 144–147).

⁶ А.Ф. Алексеев — аспирант Якутского университета, опубликовал по теме диссертации статьи: «Проблемы современности и тесной связи литературы с жизнью во взглядах А. Твардовского» (Труды историко-филологического факультета ЯГУ. Вып. 1, 1966) и «А. Твардовский о некоторых вопросах наследия прошлого. («Полярная звезда», 1967, № 3).

22.VII.

¹ Младшая дочь А.Т. Ольга поступала в Институт изобразительных искусств им. В. Сурикова.

² Строка из стихотворения И.А. Бунина «Одиночество».

³ Здесь и далее продолжение работы над фрагментом «Сын за отца не отвечает», задуманным как дополнительная глава к поэме «За далью — даль», но ставшим основой поэмы «По праву памяти».

30.VII.

¹ Вступительный экзамен в Институт им. Сурикова.

² «Реплика автора» (см. примеч. к записи 20.VII) и «Содержание действительное и мнимое» (открытое письмо Б. Чиркову — ответ на его критику поэмы «Теркин на том свете») опубликованы в Приложении к Собр. соч. в 5-ти томах. Т. 3. М. 1967.

³ Повесть Б. Можаева «Живой» напечатана под названием «Из жизни Федора Кузькина» («Новый мир», 1966, № 7).

⁴ Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении ответственности за хулиганство». В передовой «Правды» говорилось, что борьба с преступностью — «гражданская обязанность и патриотический долг каждого из нас» («Правда», 1966, 28 июля).

31.VII.

¹ «Правда», 1966, 30 июля.

15.VIII.

¹ В письме к А.Т. 3 августа А.И. Солженицын объявлял себя свободным от всяких обязательств перед «Новым миром». Сообщал, что посылает повесть «Раковый корпус» «в другие редакции» (архив А.Т.). В своих мемуарах он назовет это освобождением от «туповатой опеки» А.Т.

17.VIII.

¹ Очередная сессия Верховного Совета РСФСР, депутатом которого (от Коптев-ско-го района Москвы) был А.Т. последний год. Более в депутаты властями не выдвигался.

² В.Ф. Шауро — заведующий Отделом культуры ЦК КПСС. И.С. Черноуцан — заведующий сектором Отдела культуры.

³ В.Я. Лакшин. Писатель, читатель, критик. Статья вторая. // «Новый мир», 1966, № 8. В первой (с привлечением читательских писем в редакцию) рассматривались отношения внутри обозначенного «треугольника» («Новый мир», 1965, № 4). Во второй на основе анализа рассказа Солженицына «Матренин двор» («Новый мир», 1963, № 1) и повести В. Семина «Семеро под одной крышей» (там же, 1965, № 7) — произведений, отрицательно оцененных в печати, В. Лакшин продолжает отстаивать жизненную правду как необходимое условие развития литературы. Он отвергает деление ее на «мелкую» и «историческую», утверждая, что нет правды, не достойной внимания художника.

«Новый мир» в 1965 г. оставался единственным изданием, выступавшим в поддержку Солженицына.

⁴ С.П. Аветисян — зам. начальника Главлита. А.А. Беляев — зав. сектором Отдела культуры ЦК КПСС.

19.VIII.

¹ Речь идет о поэме «Дом у дороги». А.Т. считал ее «полупрочитанной», заслоненной «Теркиным». Имеются в виду строки поэмы: «Моя великая страна, // У той кровавой даты // Как ты была еще бедна // И как уже богата».

23.VIII.

¹ А. Пластинин. Литература — школа — учебник. // «Октябрь», 1966, № 8. Автор — педагог-методист — критиковал учебник, одним из авторов которого был А.Г. Дементьев — зам. редактора «Нового мира». Сетуя на «расточительность», с которой представлен в учебнике А.Т., автор посчитал, что А. Жарову и А. Безымен-скому места отвели мало. С конца 1960-х и на протяжении 1970-х гг. А.Т. стал вытесняться из учебных программ как автор недостаточно идейно выдержанный. В 80–90-е гг. присутствие А.Т. в учебных программах продолжало сокращаться: он был отнесен к официальным советским поэтам, представителям «соцреализма».

1.Х.

¹ Мария Трифоновна — сестра А.Т., Константин Трифонович — брат, живший в совхозе «Лонницы», где работал кузнецом.

² На строительство Дома культуры на родине А.Т. передал Ленинскую премию, полученную им в 1960 г., и подарил собранную им библиотеку — более 2000 книг.

³ Б.В. Шинкуба — народный поэт Абхазии, председатель Президиума Верховного Совета Абхазской ССР. Об его отношении к А.Т. см.: К.М. Симонов. Таким я его помню. // Сб. Воспоминания об А. Твардовском. М., 1978. С. 345–347.

⁴ Л.С. Соболев — председатель Правления СП РСФСР.

⁵ Дневниковые записки К. Симонова «Сто суток войны», набранные для №№ 10 и 11 «Нового мира». Об их судьбе см. далее.

7.Х.

¹ Упоминаемый в предшествующих «Рабочих тетрадях» замысел рассказа «Дом на буксире», оставшийся неосуществленным.

21.Х.

¹ Имеются в виду выпады секретаря ЦК КПСС Грузии Д. Стуруа против статьи В.Я. Лакшина «Писатель, читатель, критик». О ней см. примеч. 3 к записи 17.VIII.

² А.Л. Дымшиц. Литературная критика и чувство жизни. // «Огонек»,1966, 9—16 октября, № 41. Автор обвиняет «Новый мир» в дегероизациии советской действительности и «издевательстве над воспитательными образами литературы». Критиков «Нового мира» он называет «поборниками регресса», воспевающими «ущербность в психологии и сознании людей».

Дм. Молдавский подверг разносной критике книгу А.Г. Дементьева «На новом этапе» (М., 1965). (Дм. Молдавский. А литературная критика — творчество! // «Октябрь», 1966, № 10).

³ Игорь Александрович Сац — критик, искусствовед, член редколлегии «Нового мира». См о нем в предшествующих «Рабочих тетрадях». Р.И. Липскер — жена И.А. Саца.

⁴ Цитируя директиву Политического Управления армии об исключении «Нового мира» из каталога журналов на 1967 г., С.С. Дорошенко задавался вопросом: «Почему один из популярнейших и любимых истинно культурными людьми журналов, а для меня самый близкий и дорогой, вдруг подвергается остракизму? Неужели считают, что содержание журнала может «дурно» повлиять на военного человека…? У меня в голове такое отношение к «НМ» никак не укладывается» (Письмо С.С. Дорошенко 15 октября 1966 г. Архив А.Т.). Пересылая письмо С. Дорошенко в ЦК как «документальное подтверждение тех сведений об «особых санкциях» в отношении «Нового мира», которым редактор журнала «долго не мог поверить», А.Т. заявлял, что вопрос, поставленный в письме, «не может не получить ответа: в таком ответе нуждается в первую очередь редакция журнала» (письмо А. Твардовского П.Н. Демичеву 20 октября 1966 г. Копия. // Архив А.Т.).

⁵ Раздел «Без комментариев» появился в журнале по инициативе В.Я. Лакшина и А.Г. Дементьева. Он был задуман как возобновление традиции старой русской журналистики ХIХ в. — публикации выборочных мест из разных изданий, достаточно характерных, чтобы обойтись без оценок и примечаний. Идею А.Т. поначалу одобрил, однако содержание раздела оказалось не соответствующим стилю журнала. А.Т. не понравилось уже первое появление рубрики — в № 6, а ее материал в № 9, подготовленный, когда он был в отъезде, был воспринят им резко отрицательно. Помещенные там отрывки из книги А. Кривицкого «Не забуду вовек» (М., 1961) переводили серьезный разговор, начатый в статье В. Кардина «Легенды и факты» («Новый мир», 1966, № 3), на уровень, недостойный «Нового мира», давая повод для новых нападок на журнал (см. запись 20.III. // «Знамя», 2002, № 3). По мнению А.Т., не стоило по мелочам раздражать идейных противников — самим «порскать бензином» в огонь, направленный на «Новый мир».

⁶ А.Т. цитирует слова секретаря ЦК Грузии Д. Стуруа из беседы его с В.Я. Лакшиным, о которой см. выше.

⁷ Речь идет о выступлениях на Всесоюзном идеологическом совещании в Кремлевском театре 23–25 октября 1966 г. См. далее запись 26.Х и примеч. к ней.

⁸ «Стихи читателей «Василия Теркина». // «Литературное наследство». Т. 78. Кн. 1. М., 1965. Предисловие и публикация Ю. Буртина. Замысел о таком приложении к «Теркину» в 5-томном собр. соч. не был реализован.

⁹ Замысел о приложении к «Теркину на том свете» стихотворных откликов читателей также не осуществился. «Другой возможности явиться в свет» с этой поэмой при жизни А.Т. не дождался: она была перепечатана лишь в посмертном 6-томном собрании соч. (Т. 3. М., 1978).

24.Х.

¹ Имеется в виду подготовка к публикации «Стихов из записной книжки». В подборке оказалось 16 стихотворений («Новый мир»,1966, № 12).

² «Сын за отца не отвечает». В первоначальном варианте: Война предоставляла право // На смерть, // На честь, // На долю славы // В рядах бойцов страны родной. В окончательном варианте: Война предоставляла право // На смерть и даже долю славы // В рядах бойцов земли родной.

³ Георгий Мокеевич Марков — член правления Секретариата СП СССР. М.А. Сус-лов — член Политбюро ЦК КПСС, ведал вопросами идеологии.

⁴ Члены ЦК ВКП(б). Репрессированные П.П. Постышев и Э.Я. Рудзутак расстреляны в 1939 и 1938 гг. Ф.Ф. Раскольников — один из первых «невозвращенцев», умер в эмиграции.

25.Х.

¹ Начало стихотворения «В самый угол шалаша…». См. запись 6.XI.

26.Х.

¹ Речь идет о выступлении П.Н. Демичева на Идеологическом совещании 24—25.Х. На заседании Политбюро ЦК в ноябре 1966 г. кандидат в его члены Демичев назвал «Новый мир» главным источником неверных идейно-политических взглядов. В то же время он считал, что «если сейчас снять с работы Твардовского» (а именно этого требовало большинство в Политбюро), то «он уйдет героем». Политбюро приняло решение передать дело «Нового мира» на усмотрение Союза писателей (из рабочих записей Политбюро. // «Источник», 1996, № 2. С. 114).

² Рубрика «Без комментариев» последний раз появилась в № 9 «Нового мира».

27.Х.

¹ См. запись 1.Х и примеч. к ней. По предварительной договоренности с К.М. Симоновым А.Т. рассчитывал на его участие в этих переговорах.

² О многотрудной борьбе А.Т. за опубликование романа А.Ф. Бека «Сшибка» («Онисимов») см. в «Рабочих тетрадях» 1965–1966 гг. («Знамя», 2001, № 12; 2002, №№ 2 и 4). Повесть Е. Драбкиной «Зимний перевал» о последних годах В.И. Ленина, набранная в 1966 г., «обросшая» внутренними (положительными) рецензиями, в том числе и из ИМЛ, задерживалась Отделом пропаганды ЦК. Автор, дочь С. Гусева — соратника Ленина — телеграфировала Л.И. Брежневу, призывая решить вопрос о публикации. В ответ повесть снова отправили в ИМЛ. Опубликована в № 10 «Нового мира» за 1968 г. Роман «В круге первом» (с А.И. Солженицыным заключили договор на его публикацию в «Новом мире») автор забрал из редакции, вопреки уговорам А.Т., и передал на хранение В.Я. Теушу, у которого его изъяли при обыске.

29.Х.

¹ Орест Георгиевич Верейский — художник, иллюстратор произведений русской классики (Л.Н. Толстого, А.П. Чехова и др.), а также изданий А.Т. 50–70-х гг.

30.Х.

¹ Стихотворение опубликовано — в ином варианте — в цикле «Стихи из записной книжки» («Новый мир», 1966, № 12).

² См.: «Нужно знать всю правду…» (К. Симонов о И. Сталине). // Вестник АП РФ, 1996, № 5. С. 131–136.

1.XI.

¹ Алексей Иванович Кондратович — зам. гл. редактора «Нового мира», Борис Германович Закс — отв. секретарь редакции.

² Г.С. Лисичкин — экономист, в 1966 г. — обозреватель «Правды», с 1967 г. — автор «Нового мира». М.В. Зимянин — тогда редактор «Правды»; Н.А. Абалкин — до 1966 г. зав. отделом литературы и искусства редакции «Правда»; Г.И. Куницын — до 1966 г. зам. заведующего Отделом культуры ЦК КПСС, в 1966–1968 гг. — член редколлегии «Правды» (cм. о нем: А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 1991. С. 73–74).

4. ХI.

¹ Имеется в виду отклик на рубрику «Без комментариев» («Новый мир», 1966, № 9): Литературные забавы. По поводу одной компиляции журнала «Новый мир». // «Литературная газета», 1966, 3 ноября. См. запись 21.Х и примеч. к ней. А.Ю. Кри-вицкий — публицист, член редколлегии «Нового мира» при редакторе К.М. Симонове. См. о нем в упоминавшейся статье В. Кардина «Легенды и факты». Г.А. Бровман — критик, обличавший «Новый мир» в «дегероизации» советской действительности (Г. Бровман. Объективность анализа и позиция критика. // «Москва», 1966, № 8).

5.ХI.

¹ П.А. Кропоткин. Записки революционера. М.: «Мысль», 1966.

В библиотеке А.Т. было предшествующее издание воспоминаний Кропоткина (Academia, М.—Л., 1933).

² А.Т. Твардовский. Василий Теркин. Военная лирика. М.: Воениздат, 1966.

³ Подборка «Стихи из записной книжки» («Новый мир», 1966, № 12).

⁴ Неоднократно упоминавшиеся в записях этого и предшествующих лет замыслы рассказа «Дом на буксире» и автобиографического романа «Пан Твардовский». О смерти деда Гордея Васильевича см. стихотворение «Мне памятно, как умирал мой дед…» (1951) и записи в «Рабочих тетрадях» в мае 1965 г. («Знамя», 2001, № 12. С. 141).

⁵ Толстовское «если будем живы…».

⁶ Песни и романсы русских поэтов. Вступит. ст. и примеч. В.Е. Гусева. М.—Л., 1965. Сведения о Г. Галиной, почерпнутые А.Т. из названной книги, неточны. Урожденная Глафира Николаевна Мамошина, по отчиму она — Глафира Адольфовна Ринке. Эйнерлиг — по первому мужу и Гусева-Оренбургская — по второму. От общественной жизни отошла после 1917 г., но осталась на родине. Умерла в 1942 г. в Ленинграде (Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. Т. 1. М., 1989).

⁷ На «билете» (небольшой карточке) с логотипом «Нового мира» и праздничной датой обычно расписывались члены редколлегии. А.Т. от себя писал несколько слов поздравления авторам журнала.

⁸ Согласно договоренности с Г. Беллем, «Новый мир» в плане публикаций на 1967 г. (в № 9 за 1966-й) объявил его повесть «Конец служебной командировки». Гл. редактор «Иностранной литературы» Б.Ю. Рюриков предъявил на нее свои требования, доказывая, что Г. Белль — автор его журнала, отбиваемый у него «Новым миром». Г. Белль согласился на публикацию в «Иностранной литературе», объясняя, что должен жить в мире с партийными функционерами, чтобы ездить в СССР и встречаться с интересующими его людьми. К тому же положение журнала А.Т. было достаточно шатко, чтобы автору ждать до 1967 г., а Б. Рюриков опубликовал повесть в том же 1966 г. (Г. Белль. Чем кончилась одна командировка. // «Иностранная литература», 1966, №№ 11–12). «Новый мир» откликнулся на нее рецензией Р. Орловой и Л. Копелева «Писатель и совесть» (1967, № 12).

⁹ А.В. Караганов — критик, искусствовед, член Комитета по кинематографии. С.Г. Караганова — зав. отделом поэзии редакции «Нового мира». А.В. Романов — председатель Комитета по кинематографии.

6.ХI.

¹ См. запись 25.Х. Впервые опубликовано посмертно. «Известия», 1988, 25.VI. Публикация М.И. Твардовской.

7.ХI.

¹ Н.Я. Эйдельман — ученик, как и я, профессора МГУ, историка П.А. Зайончковского — подарил мне эту книгу с дружеской надписью, по-видимому, не без расчета, что она попадет в поле зрения А.Т., что и произошло. «Новый мир» откликнулся на нее рецензией В. Ермакова «История явная и тайная» (1967, № 2).

² В скобках — замечание А.Т.

8.ХI.

¹ Работа над фрагментом «Отцам и детям» (или «Сын за отца не отвечает»), мыслившимся как дополнительная глава к поэме «За далью — даль».

11.ХI.

¹ Спектакль Театра им. Маяковского, режиссер П.Н. Фоменко, художник Н. Эпов. Как и «Теркин на том свете», вскоре был запрещен.

² Геннадий Алексеевич — один из секретарей в приемной П.Н. Демичева. А.М. Га-ланов — инструктор Отдела культуры ЦК КПСС, «курировавший» «Новый мир», затребовал уже набранные для №№ 10 и 11 и утвержденные Главлитом записки К. Симонова «Сто суток войны» (см. записи 1, 27, 30 октября и примеч. к ним). На совещании в ЦК 10 ноября Л.И. Брежнев, имея в виду подготовленную в «Новом мире» публикацию, говорил о том, что «Симонов заводит нас в какие-то дебри». Судьба публикации была тем самым предрешена (из рабочих записей Политбюро. // «Источник», 1996, № 2. С. 111).

³ Эпизоды при посещении Театра им. Маяковского.

20.ХI.

¹ В справке Главлита утверждалось, что «основываясь на субъективных впечатлениях», Симонов ошибочно трактует причины наших отступлений в первые месяцы войны, связывая их с репрессиями 1937 г. Признавалось недопустимым и то, что «говоря о злоупотреблении властью и ответственности Сталина за войну и ее жертвы», К. Симонов поднимает вопросы «об ответственности общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека» (История советской политической цензуры. М., 1997. С. 558–559). Из № 10 был выброшен также роман А. Бека, продвигаемый в печать с 1965 г. (см. записи в предшествующих «Рабочих тетрадях»).

Тираж № 10, уже подписанного Главлитом, но задержанного ЦК, пошел под нож. № 10 был своего рода юбилейным — 100-м номером «Нового мира» под редакцией А.Т.

² М.Ф. Яковлев — фотограф, приятель А.Т.

³ Имеется в виду продуктовый магазин при фабрике.

⁴ К.В. Воронков — секретарь Правления СП СССР, К.В. Федин — 1-й секретарь Правления СП СССР, член редколлегии «Нового мира». Поместив в «Правде» (1966, 6 ноября) отрывок из романа «Костер», Федин не упомянул, что он начал печататься в «Новом мире» (1965, №№ 1, 5) и будет продолжен там же (1967, № 2). Роман К. Федина — единственный пример появления в журнале А.Т. произведения «секретарской» литературы. А.Т. считал его все же «приличным», хотя и скучным. Друг дома Пастернака, Федин как секретарь СП активно участвовал во всех меро-приятиях, направленных против поэта в связи с публикацией «Доктора Живаго». Отношение к позиции Федина выразилось в письме к нему А.Т. 7–15 января 1968 г. («Огонек», 1989. № 47. Публикация М.И. Твардовской).

⁵ IV съезд советских писателей состоялся в мае 1967 г. (см. о нем записи в «Рабочих тетрадях» 1967 г.).

⁶ Глава «Сын за отца не отвечает».

⁷ М.А. Лифшиц — философ, искусствовед, автор «Нового мира», друг А.Т. со времен учебы в ИФЛИ. См. о нем записи в «Рабочих тетрадях» предшествующих лет. И.И. Майский — академик, дипломат, посол СССР в Англии в 30-40-е гг. С начала 60-х гг. печатал в «Новом мире» воспоминания, вышедшие затем отдельным изданием (И.И. Майский. Воспоминания советского посла. М., 1965). «Экономист» — респектабельный и влиятельный английский журнал. О С.Г. и А.В. Карагановых см. примеч. 9 к записи 3.XI. И.И. Виноградов — член редколлегии «Нового мира».

⁸ В Секретариате ЦК КПСС в июне 1954 г. «ошибочная политическая линия» «Нового мира» объяснялась «идейно-порочными взглядами самого А. Твардовского, которые наглядно выявились в его новой поэме» («Новый мир» и общественные умонастроения в 1954 г. Публикация Ан. Петрова и Ю. Буртина. // «Дружба народов», 1993. № 11). О позиции П.Н. Демичева см. примеч.1 к записи 26.Х.

23.XI.

¹ На совещании присутствуют члены секретариата СП СССР, главный редактор «Нового мира» (А.Т.), его заместители (А.Г. Дементьев и А.И. Кондратович) и член редколлегии В.Я. Лакшин.

² А.Е. Корнейчук — драматург, член секретариата СП СССР.

³ Выступая на совещании Политбюро 10.XI., П.Н. Демичев («хозяин») заявил, что «хотел бы обратить внимание на то, кто пропагандирует вот эти неверные взгляды» (о которых шла речь на заседании. — В.Т.), указав на «Новый мир», как главное зло. См. запись 26.Х и примеч. к ней.

⁴ Стихотворение в ином варианте опубликовано в «Новом мире» (1966, № 12).

⁵ См. далее запись 10.ХII.

24.ХI.

¹ Продолжение работы над стихотворением, опубликованным в ином варианте в «Новом мире». 1966, № 12.

² Речь идет о стихах «В живых-то меня уже нету…» (впервые — в «Юности», 1967, № 5) и «Который год мне снится, повторяясь…» («Новый мир», 1966, № 12). Стихо-творение «Опять при имени заглавном…» вошло в поэму «По праву памяти».

25.XI.

¹ «Береза», завершенная согласно этому замыслу (см. запись 30.ХI), осталась в цикле «Стихи из записной книжки» («Новый мир», 1966, № 12).

27.ХI.

¹ А.Т. отказался печатать стихи в «Правде» без ссылки на их публикацию в «Новом мире».

² Повесть И. Грековой «На испытаниях» опубликована в № 7 «Нового мира» за 1967 г.

³ Нападкам критики в 1965–1966 гг. подверглись, кроме повести В. Семина «Семеро в одном доме» («Новый мир», 1965, № 7), повести В. Быкова («Мертвым не больно». // Там же, 1966, №№ 1 и 2) и Б. Можаева («Из жизни Федора Кузькина». // Там же, 1966, № 7).

28.ХI.

¹ В.Ф. Шауро — заведующий сектором культуры ЦК КПСС; Ю.С. Мелентьев — его заместитель; Грачев — директор издательства «Известий», в типографии которого печатался «Новый мир».

² Заседание Секретариата 22 декабря 1966 г., о котором А.Т. не был предупрежден и проходившее без его участия, свидетельствовало, что критиков журнала было среди секретарей СП более чем достаточно, не оказалось лишь защитников (Из истории общественно-литературной борьбы 60-х годов. Публикация Ю. Буртина и А. Воздвиженской. // «Октябрь», 1990, № 8. С. 177).

30.ХI.

¹ Имеется в виду исследование Р.А. Медведева «Перед судом истории». В библиотеке А.Т. оно сохранилось в виде переплетенных автором трех томов машинописи с автографом. Автор посвящал свой труд 50-летию Октябрьской революции. Эпи-графом ему были взяты слова В.И. Ленина: «Нам нужна полная и правдивая информация… А правда не должна зависеть от того, кому она должна служить». Эти мысли о правде из вышедшего в 1966 г. 54-го тома В.И. Ленина А.Т. уже выписал для себя, но полностью, обнаружив тем самым их противоречивость (см. записи 27 и 28 марта в «Рабочих тетрадях» 1966 г. // «Знамя», 2002, № 2). Работа Р. Медведева опубликована («Знамя», 1989, №№ 1–4 ). Отд. изд.: Р. Медведев. О Сталине и сталинизме. М., 1990.

1.ХII.

¹ Б.Ф. Поршнев — доктор исторических и философских наук, тогда сотрудник Института истории СССР АН. «Работу Вашу я прочел одним духом сразу же по получении, — писал А.Т. Поршневу. — Слов нет, написано это блестяще, увлекательно, доказательно, но бесплотно. Грубо говоря, не хватает одного хотя бы ногтя, который действительно принадлежал бы снежному человеку… Журнал наш не может себе позволить роскошь опубликования такой вещи, пусть и занимательной, но очень далекой от насущных вопросов современной жизни» (А.Т. Твардовский. Соч. Т. 6 . М., 1983. С. 252). Об антропологической концепции Б.Ф. Поршнева см.: Поршнев Б.Ф. Возможны ли открытия в современной антропологии? // Вопросы философии, 1966, № 3).

² С.П. Трапезников — зав. Отделом науки ЦК КПСС.

³ Ж.А. Медведев. Взлет и падение Лысенко. Историко-биологическая дискуссия в СССР (1929–1966). М., 1993. А.Т. читал работу Ж. Медведева в рукописи, переданной ему автором. В 1967 г. А.Т. напечатает в виде письма в редакцию некоторые выводы и наблюдения Ж. Медведева о «лысенковщине» как специфическом явлении советской науки (Ж. Медведев. У истоков генетической дискуссии. // «Новый мир, № 4).

⁴ Имеется в виду ответ Н.С. Хрущева четырежды лауреату Сталинской премии С.В. Михалкову на встрече с интеллигенцией в марте 1963 г.

⁵ В основе «Баллады о Москве» (1942) — записанная от крестьян деревни Чернава Курской обл. легенда о Сталине. Вождь отдает приказ солдатам насмерть стоять под Москвой при перевесе сил противника, а в решающий момент посылает подмогу. В последний раз баллада печаталась в кн.: Твардовский А.Т. Стихотворения и поэмы в 2-х томах Т. 1. М., 1954.

4.ХII.

¹ Л.Ф. Ильичев — до 1964 г. — секретарь ЦК по вопросам идеологии. См. о нем в «Рабочих тетрадях» 1963 г. («Знамя», 2000, № 9. Сс. 144, 148–149, 179–180).

² Молодой А.Т. проявлял интерес к поэту Н. Тихонову, что отразилось в собранной им в 30-е гг. библиотеке. В послевоенные годы у А.Т. с Тихоновым установились дружеские отношения. Они испортились при работе в Комитете по Ленинским премиям, председателем которого был Тихонов, а А.Т. — членом. Тихонов активно сопротивлялся прохождению кандидатуры А. Солженицына и ряда талантливых писателей, выдвинутых на премию редколлегией «Нового мира», отстаивал угодных власти кандидатов.

³ По стенограмме выступления А.Т. на обсуждении «Нового мира» в марте 1967 г. (см.: «Из истории общественно-литературной борьбы 60-х годов». // «Октябрь», 1990, № 8. С. 170–185) видно, что он поставил почти все намеченные здесь вопросы. Обратившись к истокам линии своего журнала, А.Т. назвал началом ее опубликованный «Новым миром» в 1952 г. очерк В.В. Овечкина «Районные будни», «впервые в советской литературе коснувшийся неблагополучия в сельском хозяйстве» (там же. С. 181).

⁴ Имеются в виду печатавшиеся в 1961–1965-м гг. в «Новом мире» воспоминания И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», воспоминания генерала А.Б. Горбатова «Годы и войны» (1964, №№ 3–5); повесть С.П. Залыгина «На Иртыше» (1964, № 2) ; повесть Б. Можаева «Из жизни Федора Кузькина» (1966, № 7).

⁵ А.Т. на обсуждении журнала требовал ответа на вопрос, «было ли ошибкой напечатание «Новым миром» Ивана Денисовича». Сам он заявил: «Как бы мои личные отношения ни складывались с Солженицыным, ни я, ни наша редакция не могут изменить оценки его творчества, оценку тех вещей, которые получили место на страницах нашего журнала» («Октябрь», 1990, № 8. С. 182). В печати творчество Солженицына уже оценивалось только негативно.

⁶ А.Т. предполагал на примере повести В. Быкова «Мертвым не больно» («Новый мир», 1966, №№ 1, 2), на которую дружно набросилась критика, поставить проблемы военной прозы, но не успел. За недостатком времени он также не остановился на статье В. Кардина «Легенды и факты» (там же, № 3) и полемике с ним А. Кривицкого (см. об этом записи в «Рабочих тетрадях» в марте 1966 г. («Знамя», 2002, № 3). О рубрике «Без комментариев» см. запись 26.Х.

5.ХII.

¹ См. запись 6 и 8.ХII.

2 Имеется в виду рукопись Р.А. Медведева «Перед судом истории» (см. записи 30.ХI и 1.ХII).

³ В решениях ХХII съезда это не зафиксировано.

⁴ О судьбах перечисленных советских военачальников см. в кн. Р. Медведева «О Сталине и сталинизме» (М.,1990).

⁵ П.П. Постышев — кандидат в Политбюро ЦК ВКП(б), член Президиума ЦИК, расстрелян в 1939 г. С.В. Косиор — член Политбюро ЦК, член Президиума ЦИК, зам. пред. СНК. Расстрелян в 1939 г.

⁶ О них см.: Р.А. Медведев. Указ. соч.

6.ХII.

¹ Е. Марьенков. Огонь на Севере. Записки краскома. // «Новый мир», 1966, №№ 11, 12. Друг молодого А.Т., Е. Марьенков был арестован в 1937 г. В деле фигурировала и рукопись «Записки краскома». Ее оценили как «записки прапорщика, а не красного командира», увидев в ней воспевание белых и охаивание комиссаров (Н. Илькевич. Смоленские писатели. Август 1937-го. // «Край смоленский», 1993, № 2. С. 14). После реабилитации автору пришлось заново ее восстанавливать. Сохранились письма Е. Марьенкова 50-х гг., свидетельствующие о помощи, оказанной ему А.Т. Не только долг старой дружбы двигал редактором «Нового мира»: в «Записках краскома» А.Т. увидел «ценность живого личного свидетельства» участника гражданской войны, отметив его «щепетильную правдивость» и отсутствие «беллетристических подпорок», характерных для предшествующих произведений автора (О «Записках краскома» Е. Марьенкова. Послесловие А. Твардовского. // «Новый мир», 1966, № 12). Стоит заметить, что здесь была заслуга и редактора, не одобрявшего беллетризации воспоминаний и убедившего мемуариста отказаться от нее.

² Собр. соч. в 20-ти томах (М., ГИХЛ, 1960–1966), изданное в связи с 50-летием со дня смерти Л. Толстого и предназначавшееся для массового читателя (тираж — 300 тыс.). В библиотеке А.Т. несколько собраний сочинений Л. Толстого — наиболее часто перечитываемого им писателя. Особым вниманием пользовалось ПСС в девяноста томах, преподнесенное А.Т. в 1958 г. редколлегией, составителями и комментаторами издания (тираж 5–10 тыс.).

³ Речь идет о повести И. Грековой «На испытаниях» («Новый мир»,1967, № 7).

8. ХII.

¹ Сестра М.И. Твардовской — Елена Илларионовна Горелова.

10.ХII.

¹ Н.М. Грибачев — член правления СП СССР, кандидат в члены ЦК, главный редактор журнала «Советский Союз».

² Официальные данные о тираже (обычно несколько заниженные) в № 12 за 1966 г. — 141.600; в № 12 за 1967 г. — 128700. О подписке на «Новый мир» в армии см. запись 21.Х. В.Е. Семичастный — председатель КГБ. Об Идеологическом совещании см. запись 21.Х.

³ Военные дневники Симонова — с новым авторским комментарием — опубликованы в «Дружбе народов» (1973–1975). Тираж № 5 «Нового мира» за 1926 г. был конфискован из-за напечатанной там «Повести непогашенной луны» Б. Пильняка — одной из первых в советской литературе попытки художественного исследования тоталитарного режима.

⁴ См. запись 27.ХI. М.Н. Хитров — тогда работник литературного отдела редакции «Известий», с 1967 г. — член редколлегии «Нового мира». В.В. Полторацкий — член редколлегии «Известий». Подборка стихов, куда входило стихотворение «Такою отмечен я долей бедовой…» ( в записи — «волки»), переданная в «Литературную газету» через Г.Е. Долматовскую, отозвана А.Т. по той же причине, что и из «Правды» и «Известий»: редакции всех трех газет отказались дать примечание, что полностью «Стихи из записной книжки» публикуются в «Новом мире» (1966, № 12).

⁵ Стихотворение «День прошел, и в неполном покое…» (как и «Береза») впервые появилось в «Новом мире» (1966, № 12) в подборке «Стихи из записной книжки».

11.ХII.

¹ Замысел пополнения «Родины и чужбины» не был реализован. Статья о поэме «За далью — даль» не была завершена. В «Рабочих тетрадях» остались план и наброски к ней.

² «Когда в безвестности до срока, // Не на виду еще поэт…» — из поэмы «За далью — даль» (гл. «В дороге»), стихотворения «Мост» (1950), «Свет всему свету» (1949) — все это А.Т. относил к истокам «Далей». «Пан Твардовский» — неосуществленный замысел автобиографического романа, неоднократно упоминаемый в «Рабочих тетрадях» 60-х гг.

³ Т.е. со смертью И. Сталина.

⁴ «Фронт и тыл», «Литературный разговор», «На Ангаре», «Друг детства», «Так это было» — главы «За далью — даль», на которых автор думал остановиться, показывая внутреннюю идейную связь названных поэм. Имеются в виду полярные оценки «Далей» читателями (особенно главы о Сталине — «Так это было»). «Черная папка» — собрание отрицательных читательских откликов.

⁵ Такой мыслилась поначалу глава «Отцам и детям» («Сын за отца не отвечает»), ставшая основой поэмы «По праву памяти».

14.ХII.

¹ Фрагмент в ином варианте вошел в поэму «По праву памяти» как 1-я часть триптиха.

² 1-е и 2-е стихотворения впервые — в «Новом мире», 1966, № 12.

³ 3-е и 4-е стихотворения впервые — там же.

⁴ Дочь Анны Трифоновны — сестры А.Т.

⁵ Имеется в виду рукопись Р.А. Медведева «Перед судом истории. Черновик» (в 3-х папках). См. запись 30.ХI и 1.ХII.

15.ХII.

¹ Стихотворение публикуется впервые.

16.ХII.

¹ Стихотворения «Московское утро» (1957–1959), «У Падуна» (1959, Братск), «Сибирские стихи», написанные под впечатлением поездки по Сибири: «Байкал», «Дорога дорог», «В тайге Приморья» (1959). «Новогодняя басня» впервые напечатана в «Правде» (1960, 1 января). Единственный раз выступивший в басенном жанре, А.Т. получил тогда множество откликов.

² Здесь, как и в ряде других случаев, А.Т. — «суровый атеист» — высказывается вполне в духе христианского учения.

³ В.П. Мухина-Петринская — в прошлом бактериолог, арестована в 1937 г., после реабилитации выступила автором книг для юношества. См. о ней в «Рабочей тетради» 1961 г. («Знамя», 2000, № 6). О.В. Волков — прозаик, переводчик. Арестованный в 1928 г., почти 28 лет провел в заключении (Бутырская тюрьма, Кемь, Соловецкий лагерь, Тульская тюрьма и т.д.). Рукопись автобиографической книги О. Волкова А.Т. получил от автора, частого посетителя редакции «Нового мира». Книга О. Волкова «Погружение во тьму» издана в 1989 г. Рецензию на нее А.М. Турков озаглавил строкой А.Т. «Боль взывает к людям…» («Известия», 1990, 6 февраля).

18.ХII.

¹ Запись сделана под впечатлением произошедших событий: вызова первого заместителя главного редактора «Нового мира» А.Г. Дементьева и ответственного секретаря редакции Б.Г. Закса в ЦК, где им было предписано уйти из редколлегии «Нового мира». А.Т. отказывался принять их отставку, думая о своем уходе из журнала.

² А Т. приведет этот отзыв, выступая на обсуждении журнала «Новый мир» на Секретариате СП. Д. Стариков одним из первых выступил с резкой критикой «Теркина на том свете», повторив, по сути, упреки, которые в поэме автору предъявляет «критик-грамотей» (Д. Стариков. Теркин против Теркина. // «Октябрь», 1963, № 10).

21.ХII.

¹ Имеется в в виду первый том Собр. соч. А.Т. в 5-ти томах (М., 1966).

² IV съезд Союза советских писателей СССР.

³ Хорошо информированный К.В. Воронков, секретарь правления СП по оргвопросам, по сути, подталкивал А.Т. к отставке, поддержав его мысль об уходе из журнала, соответствующую надеждам в партийных верхах.

На этот раз попытка принуждения А.Т. к «добровольному» уходу не удалась. Преодолев первый душевный порыв, запечатленный в дневнике, А.Т. остается на своем посту. Он представляет свои кандидатуры для пополнения редколлегии: авторов журнала — Е.Я. Дороша и Ч. Айтматова, а также М.Н. Хитрова, работавшего тогда в «Известиях». Они утверждаются в начале 1967 г. «Новый мир» продолжил свое противостояние власти, ее идеологии, политике и нравственности еще на три года. См. «Рабочие тетради» А.Т. за 1967–1969 гг. в журнале «Знамя».

⁴ «Спасибо за утро такое» впервые с незначительными изменениями опубликовано в журнале «Юность», 1967, № 5.

⁵ Стихотворение публикуется впервые.

Публикация В.А. и О.А. Твардовских.

Подготовка текста О.А. Твардовской.

Примечания В.А. Твардовской.

(Продолжение следует)