Анна Кузнецова

Александр Майоров. Мастер времени. Станковая живопись

Александров ковчег

Где и как сегодня существует живопись? Речь идет не о залаченных холстиках с горящей свечкой над раскрытой книгой, оправленных в широкий багет с позолоченной лепниной, которые можно купить в любом художественном салоне и увезти в Тамань на память о Москве... Нет.

Речь идет об искусстве, навыкам которого еще учат по старой привычке в художественных вузах, как учат музыкантов классической гармонии, которую композиторы давно не используют в своих сочинениях. Но знать зачем-то надо. А зачем? Зачем история людям, который живут “здесь и сейчас”? Зачем культура сильным, смелым, бойким и предприимчивым современникам? Зачем традиция здравомыслящим? На эти вопросы каждый отвечает себе сам, предварительно выслушав вузовский курс — а затем хлебнув ничего общего с ним не имеющей реальности.

Наша современность, где основные ценности стали очевидны, располагает к тому, что многие умные, чуткие, тонкие, развитые, образованные люди внутренне упрощаются совершенно сознательно — сильно архаизируясь при этом. Вот это, как мне кажется, в их сознательный расчет не входит. Не думаю, что люди понимают, что они были во многом такими же в нецивилизованном пространстве докультурного времени. В сегодняшней ситуации почти полного отсутствия сильных сдерживающих аргументов они борются за лишнее теми же способами, как их пещерные предки боролись за необходимое.

Мне стало нравиться посещать такие вот отчаянные выставки — раньше они меня смешили. Теперь они мне кажутся ковчегами вроде Ноева, где есть по паре всякой твари, которая вот-вот вымрет снаружи, за стенами. Теперь у меня где-то щемит, когда я вижу сказку в отдельно взятой комнате, четыре вымощенных чьими-то фантазиями стенки, вдоль которых ходят близкие художника: жена с фотоаппаратом, друзья с широкими улыбками — и несколько далеких: пара журналистов с перекошенными скепсисом физиономиями, тройка бабушек в пижамных кофточках, забредших в выставочный зал погреться и пожевать печенья, если повезет попасть на открытие выставки...

Из пресс-релиза узнаю, что Александр Майоров родился в Туле, окончил ТулПИ, что он дизайнер, художник-постановщик художественного фильма “День ангела”... Сам о себе художник говорит, что “вышел” из начала ХХ века, из альбома рисунков своей бабушки, журналов “Аполлон” и “Мир искусства”, которые она читала и хранила, что “переболел” Климтом, но потом отошел от декоративности...

Сегодня его живопись ассоциативно-литературна: несколько шарденовский натюрморт с чучелом синей птицы на переднем плане может называться “Из неизвестного трактата”; другой, со свитками, колоколами, крыльями — “Из трактата о счастье”. “Книжные” люди с ликами, а не лицами, смотрят с картин цикла “Мелодии старой книги”, “Книга полнолуния” изображает палимпсест, три связанные между собой картины называются “Трилогия”, а не “Триптих”. Почти физическое свечение, исходящее от картин, достигается старинной техникой тончайших лессировок, как достигнута “подсветка” лица моны Лизы у Леонардо. Майоров кладет до двадцати тончайших слоев краски, обычно сочетая в одной картине лессировочную и пастозную техники. Большинство его работ выполнено на приготовленных особым образом холстах: пастозный слой кладется за несколько месяцев до лессировок, высушивается и создает сложную фактуру холста, рельефную поверхность.

Все эти секреты живописного мастерства сегодня, по сути дела, не нужны, так как сама живопись отошла в традицию стараниями теоретиков ХХ века. Но возвращение картинного искусства в разряд современного мне видится неизбежным. Рано или поздно это произойдет, и в новом веке стоит ожидать нового Возрождения в старинных европейских центрах живописи — а также, возможно, в России, специфика ментальности которой — склонность скорее к лирическому высказыванию, чем к холодному стилизму или эпике.

Человек, получивший гуманитарное образование, но принимающий современность такой негуманной, какой она себя навязывает, — “отрезает” свою глубину и живет по правилам этого экстравертированного мира, где снаружи человека гораздо больше, чем внутри. Он все время зарабатывает деньги, намного больше, чем ему нужно, — ради престижа и спортивного интереса; он стилизует свой внешний вид — мимикрирует; он делает “чиз” — чтобы располагать к поверхностному общению; он веселится и развлекается, используя для этого любую возможность, — чтобы не “грузить себя проблемами” — как личными, так и общественными...

Человек, не приемлющий такой современности, защищается, как может. Может, например, облюбовать себе ту часть культурного пространства, где хотел бы жить — да опоздал родиться. Так, Александр Майоров долго “жил” в куртуазном послепетровском XVIII веке, о чем рассказал на открытии выставки “Мастер времени” искусствовед Никита Воронов. На этой выставке еще встречаются красавицы-маркизы — но по-сомовски кукольные и по-сказочному наряженные — с часами в высоких прическах. В целом данная экспозиция переселяет нас в Серебряный век. Если бы нужно было найти музыкальный эквивалент этой живописи — ближе всех оказался бы Николай Метнер, современник Рахманинова и Скрябина, писавший сонаты и сказки — изобретенный им музыкальный жанр.

А за окном — мороз и современная действительность, в которой душевность и духовность — анахронизмы, художник — не тот, кто кисточкой размазывает краску по холсту, а тот, кто делает что-нибудь — все равно, что, — чего не делалось ранее никогда (один из истоков этой традиции — акция Герострата); в которой женщин не обязательно любить, а жениться на них почти неприлично; с друзьями надо быть начеку, а бабушек принято не замечать, если они входят в метро и скорбно склоняются над сидящими...